такой процедуры и просто всех убил. Впрочем, «правильность» и
«регламент» не были признаны наукой. Сам же он в такую
процедуру не верил, что только осложняло его диалог с самим
собой. Он верил в другое. Он жил этим. Если они вообще кому-то
нужны, если есть хоть кто-то в бесконечной Вселенной, кому
небезразлично, чем и как закончится их жизнь, он придет к ним.
Если есть смысл в их существовании, то кто-то должен знать
это. Ведь тем, другим, на Земле, не дали времени для раздумий.
А ему для чего-то дали. Для того ли, что совершил он? Думая
только об этом, он начал медленно сходить с ума. Если же не
было ни цели, ни смысла существования человека, а их станция
просто случайность – тогда все равно. В таком случае он
поступил правильно.
Это произошло сегодня, когда хронометр пробил шесть часов
вечера. Он сел за стол и взял чистый лист бумаги. Все, что он
обдумал за эти месяцы, уместилось в шести строчках. Рука
уверенно вывела первое слово: «Приговор». Буквы запрыгали у
него перед глазами, и, делая неимоверное усилие, он написал:
«Судья – Сток». «Присяжный – Сток». «Обвиняемый – Сток».
Вопрос к присяжному: «Считаете ли вы убийцей г-на Стока? »
Ответ: «Да». Ручка выпала у него из рук. Стены кабинета, теряя
очертания, неожиданно начали таять, расползаясь по серому
холоду пола. Потолок посветлел, и легкий дымчато-оранжевый
свет заструился сверху, обволакивая и погружая его в зловещую
дремоту. «Вот так, наверное, и начинается сумасшествие», –
успело мелькнуть в голове. И вдруг из разверзшегося над ним
малинового небосвода бархатным и низким звуком, размеренно,
словно рождаясь и тут же умирая от безысходности, поплыли
слова: – Что же мне делать-то с тобой? Ведь было! «Было…
было…» – ответило эхо. Сознание погасло. Когда он пришел в
себя, то вспомнил, что не дописал главного. Иржи Сток знал,
что должен написать. С трудом придвинув к себе бумагу, он
склонил голову и в ужасе отпрянул. Ниже написанного им он
прочел: «Но убийца ли он?» Это был не его почерк. Уже
четырнадцать месяцев Сток считал себя таковым.
* * *
– Вот ты и увидела живых. – Голос вернул Леру к
действительности. – Время, куда ты попала, – это черта, за
которой начнется сначала разрыв в уровне жизни, а затем
массовая гибель людей, не обладающих ресурсами, которая
выльется в самую страшную войну: не за Землю, территории и
власть, а за возможность продолжать жить. Человечество должно
было договориться раньше. Это его точка невозвращения. Каждый
самолет может вернуться обратно, домой, истратив половину
горючего. Это и есть точка невозвращения. Перелетев за нее,
вернуться нельзя. Человек – единственное разумное существо на
земле – договориться не мог. Существовала только одна
возможность жить дальше в мире: богатые страны должны были
поделиться с бедными, при этом уровень жизни их граждан упал
бы. Другого пути не было. Это была бы своего рода проверка:
развитые государства подтвердили бы свои слова о гуманизме не
посылкой нескольких самолетов с поношенными вещами и
продуктами в помощь бедствующим, а реальной потерей
достигнутых благ и привилегий. Привилегия жить лучше других не
может принадлежать никому, потому что в этом случае ты
отнимаешь ее у кого-то. – Они ведь ее получили именно за счет
бедных! Это они сделали их земли своими колониями сотни лет
назад, не дав им развиваться, а затем отобрали и использовали
их природные богатства на благо своих граждан и государств.
Это они властвовали над ними только ради собственных
интересов. И построив на этом собственную экономику, лицемерно
стали говорить о гуманизме и других «ценностях цивилизации»!
Они просто должны отдать то, что задолжали! – Верно. Но этого
не случилось. Когда ты должен доллар, хозяин положения тот,
кому ты должен. А когда ты должен миллион, хозяин уже ты. Это
нехитрое утверждение очень подходило той, второй половине,
которая поддержала того сумасшедшего. А разве это произошло
впервые в истории человечества? Каждый раз менялся только
масштаб. Ловушка, которую расставил дьявол, захлопнулась.
Только в этот раз в нее попали все. Случилось то, что ты
видишь. – Боже, чем же это закончилось? Неужели это конец
жизни на земле? Неужели это и называли концом света! Лера
замолчала. Все, чем жили люди, чем жила она каждую минуту
своей жизни, было напрасным. Все эти полочки с книгами в
огромных библиотеках, эти кладези человеческой мысли о великом
и возвышенном, о сути и смысле человеческого бытия,
рассуждения великих мыслителей, потративших жизнь на поиски
пути к лучшему, все эти театры с их попытками обнажения
пороков и страстей, с их поисками и устремлениями – все это в
одночасье оказалось пустым и ненужным, все оказалось суетой и
тленом. Платоны и Вольтеры, Эйнштейны и Аристотели, поэты и
художники – весь авангард человечества вел его не тем путем и
привел не туда. Она видела финал пути. «Неужели так бесславно
человечество закончило свой путь? Для чего же тогда люди
рождались, жили и умирали? Для чего жила моя бабушка, для чего
жил мой сын? Зачем все это было? Как такое могло случиться?
Какое счастье, что я умерла раньше и не увидела конца. Нет,
все-таки увидела». Ею медленно овладевала опустошенность и
чувство безысходности. Что-то в ней отчаянно сопротивлялось
такой реальности. Боролось, отвергало ее, и эта
неестественность происходящего, невозможность принять его и
смириться с ним вылились в крик, простой человеческий крик.
Уже в который раз она почувствовала, как нестерпимая
физическая боль разрывает изнутри все ее существо. – Господи!
Я не хочу видеть это! Н–е–е–ет! – вырвалось у нее. – Но это
был не ее голос. Это был крик уже другого человека. Человека,
которым она стала. Сознание медленно возвращалось. Она снова
была здесь. – Я хочу посмотреть на тех, кто привел мир к
такому концу! Она была поражена твердостью своего голоса. –
Ведь они тоже здесь? И вдруг услышала: – Да! Они здесь!
Неужели ты никогда не смотрела в зеркало? В ее глазах снова
потемнело.
* * *
Меж двух гигантских колоннад, прямо напротив нее стояла
женщина все с теми же огненно-рыжими волосами. «Как странно»,
– подумала Лера. Перед женщиной маячили три черные тени, не
давая ей пройти в галерею. Она повернула голову. Глаза их
встретились. В них было отчаяние. Чувствовалось, что она почти
оставила свои попытки. – Ее зовут Маргарет. Она хочет убить
своего ребенка, – услышала Лера. После того ужаса, который она
только что пережила, удивляться не было сил. – Может быть, так
и надо? – выдавила она. – Почему вы не поможете ей? – Потому
что дело не в ее ребенке, а в ней. Лучше бы не родиться ей.
КНИГА ХАОСА
Всего в пятистах метрах от Кремля, рядом со знаменитым Домом
Пашкова, известного своим мистическим прошлым, возвышается
огромное серое здание – Библиотека имени Ленина. Гигантское
хранилище достижений человеческой мысли всех времен и народов
молчаливо стоит, с укором взирая на древние стены цитадели
русских императоров. Четырнадцать колонн из мрачного серого
мрамора подпирают главный вход в этот пантеон знаний. Словно
вырастая из мрачных подземелий, где расположен главный
лабиринт книжных хранилищ, день и ночь из года в год стоят эти
часовые, охраняя главную свою тайну.
* * *
Квинс – район в Нью-Йорке, не пользующийся дурной славой. Но,
расположенный в сорока минутах езды на метро от Манхэттена,
это все-таки не самый освещенный пригород города-монстра. В
девять вечера улицы становятся пустынными, фонари блекнут, и
жизнь повсюду замирает. Неброская и редкая неоновая реклама
расположенных вдоль проезжей части магазинов не меняет общей
унылой картины. Их двери в такой час остаются неподвижными. И
все-таки проезжающие машины стараются миновать этот район без
остановок. Причиной тому – прошлое. Это знал человек,
неторопливо, но уверенно шагающий по безлюдным улицам
пригорода. Он специально не брал такси и приезжал из
Манхэттена на метро. В девять вечера этого лучше не делать,
советуют все туристические проспекты. Нью-йоркская подземка –
не место, где в такое время можно расслабиться. Но ему там
хорошо думалось, а это было сейчас необходимо. А главное,
человек знал – с ним ничего не случится. Все повторялось
каждый день вот уже две недели. Утром он уезжал на место, где
когда-то высились небоскребы-близнецы, и неподвижно стоял там
несколько часов. Но ответ не приходил. Чувствуя особую ауру
места, где в одно мгновение окончились жизни тысяч людей,
человек ждал ответа. Это был его последний шанс. На земле
много мест массовой гибели. Места сражений, крушений поездов,
извержения вулканов, землетрясений. Но эти места не устраивали
его. Все они были растянуты во времени. Те же, где тысячи или
сотни тысяч людей погибли в какое-то мгновение, были особыми
местами, с их особой, страшной концентрацией ужаса. Их можно
пересчитать по пальцам одной руки. Хиросима и Нагасаки. Он был
там. Был и во многих других. Но они не дали ему ответа.
«Терпение сильнее, чем меч самурая», – твердил он себе. И
наконец его озарило. Как же он раньше не догадался, что есть
еще одно место! И оно рядом с ним. Он бывал там много раз. И
вот он снова здесь. Теперь каждый день. Он будет ждать. Ждать
столько, сколько потребуется. Он называл это место «самым
свежим». Все было бесполезным.
Череда фонарей закончилась. Человек зашел в холл отеля, кивнул
портье и, медленно повернувшись, направился в лоббио. Сквозь
приглушенное освещение зала в темноте проступали очертания
фортепиано. Вокруг никого не было. Портье, удивленный, что
постоялец направился не в номер, неслышно подошел к нему сзади
и спросил: – С вами все в порядке? Человек вздрогнул, как
показалось, от неожиданности. – Простите, – извиняющимся
голосом пробормотал портье. Но человек вздрогнул не от этого.
Резко повернувшись, он бросил: – Первый самолет на Москву.
Один билет. – Одну секунду, сэр, – пролепетал портье и почти
бегом бросился к своей стойке.
* * *
«Дамы и господа! Наш самолет приземлился в аэропорту
Шереметьево города Москвы». Мягкий голос стюардессы вернул его
к действительности. Эта фраза была единственным, что он
разобрал, и не потому, что английский экипаж оставлял желать
лучшего, нет, просто некоторые из слов стали уже частью его
мыслей. Неопрятного вида мужчина что-то настойчиво пытался ему
втолковать, пока не понял, что тот не понимает ни слова.
«Такси», – наконец услышал он что-то знакомое. Он предлагал
