предлагает себя женщинам, они смеются. А когда женщины предлагают ему себя, то
случаются неприятности. Убежденная коммунистка по имени Владилена Ильинична
потом его в партком своей партии таскала, там вышестоящие товарищи убеждали
Грамматикова жениться, разъясняя при помощи наглядной агитации высокие
моральные качества невест, придерживающихся социалистической ориентации. А
соседка Марина Аслановна ему просто жизнь отравила, чуть до самоубийства не
довела. Даже грозила кастрировать папашиным кинжалом, а потом спрятать клинок с
потеками свежей резус-отрицательной крови в лесном схроне.
- Конечно могу, Вера.
Коды активации - это всего лишь картинки, которые он должен нарисовать в
своей голове...
Или все-таки, не могу?
Слишком она торопится...
Андрей сделал шаг от удивленной Веры, сладкая светоносная сеть напряглась, и
он увидел в виртуальном окне, как из-под ее ногтей поползли синие
мономолекулярные змейки. Их там много, настоящий гадючник. Извиваются, крутятся
между ее рук. Спецэффекты, как в кино... А вдруг они настоящие, не
нарисованные, и виртуальное окно просто сделало их видимыми?
Грамматиков неловко повернулся, рванулся, разрывая сладкую сеть, которую
сплела горгона Вера, бросился к открытой двери. Быстрее, быстрее, теперь
вильнуть в сторону - летучая змейка пронеслась около его уха и воткнулась в
фотографию прабабушки. Назад дороги уже нет. Другая синяя змейка пересекла его
путь - надо перепрыгнуть или она рассечет все мягкие ткани, могут и яйца
улететь...
Окрыленный ужасом Грамматиков взвился в воздух, кое-как удержался на ногах
после приземления, уже в коридоре перескочил через натужно ползущую Марину
Аслановну, отшвырнул полупрозрачного Стасика, в котором бултыхнулись моча и
пиво... Наружная дверь квартиры была на одной старинной щеколде...
8.
Он сразу соскочил на пролет вниз, и тут же услышал. Снизу идут. Тяжело,
вбивая массивные ноги в каменные ступени. Хорошо, что в доме с 1917 года не
работает лифт...
Остается только путь наверх. На чердак. Там можно перескочить на соседнюю
лестницу. Он так делал не раз, в детстве.
Андрей взлетел вверх на два пролета. Вот заветная дверца с огромным ржавым
замком. Замок тут для видимости, он еще двадцать лет назад настолько
проржавел, что спокойно открывался и закрывался пальцами...
Пятнадцать лет назад отец врезал дуба именно на этом месте. Почему он
потащился на чердак, вместо того, чтобы позвонить в свою квартиру? Разыграл
последний акт благородства, не захотел подыхать на глазах у своего
болвана-сына? Или хотел доказать своей героической милиционерше-жене, что он не
чемодан с соплями?
Тяжелые шаги приближались. Андрей ощутил то распирающее сочетание ужаса и
бесстрашия, какое бывает только в детских снах. Отбросил замок и вошел
внутрь...
Отчаянно заскрипели половицы, поверх них кружилась поземка из пыли. Фу-ты,
там и сям в полу провалы. Кое-где остались лишь балки перекрытий, да и они не
выглядят надежными. Со стропил, поддерживаемых покосившимися столбами, летит
потревоженный пух и прах, копившийся тут десятилетиями. Из всех лампочек
фурычит только одна, ближайшая, да и она, похоже, только усиливает сумрак.
Андрей сделал шаг и пол тревожно чмокнул под ногами. Потом пошел, напряженно
вслушиваясь в стоны потревоженной древесной гнили. Впереди что-то хрустнуло,
значит, надо взять левее.
Странные звуки донеслись сверху. Как будто кто-то шляется прямо по кровле.
Ну, кто там может ходить? Отец Гамлета, брат Гамлета, сват Гамлета. Или быть
может полтергейст моего папаши? Тьфу, отступись мысленная зараза...
И вообще то, с ним происходит с утра - это просто набор детских кошмаров.
Грамматикову даже стало на секунду обидно. Почему детских-то? Ему ж тридцать
три. Может, потому что он - инфантил. Всё принцесску ожидал. А простые народные
женщины не нравились ему потому, что у них не было таких глаз, в которых тонет
взгляд, такой груди, талии, ног, как у Веры...
Стоп, не думать. Сверху что-то громыхнуло, сейчас ринется вниз. Вот здесь
деревяшка на одном гвозде, еле держится. Уже двадцать лет еле-еле... То, что
было наверху, уже рядом с ним... Грамматиков сорвал деревяшку и, почти не
глядя, махнул в сторону сгустившегося засопевшего мрака. Потом обернулся.
Рядом никого не было. Прямо наваждение какое-то. Или, может, шизофрения? В
прессе писали про случаи техногенной шизофрении, вызванной неумеренным
потреблением стимботов...
И вдруг до него дошло. Есть же спички, самые обычные спички, которые он
всегда кладет в задний карман треников - чтобы долго не искать, когда захочется
чайку испить.
Зашипела старомодная серная головка и осветила нечто настолько новомодное...
На гнилых половицах лежит голый полупрозрачный труп. Тусклый свет
растекается по нему муаровым рисунком. И половицы сквозь него просматриваются,
особенно в районе грудной клетки. В основании черепа свет почти полностью
поглощается, превращая мозжечок в черную дыру, словно бы всасывающую мозг. Но и
там что-то поблескивает, искрит, микроразъемы что ли... А гвоздь прямо в
глазницу вошел.
Труп неожиданно перестал быть трупом. Так неожиданно, что Грамматиков едва
не обмочился. Труп дернулся, рывком вытащил из своего глаза гвоздь вместе с
деревяшкой. Глазница запузырилась, словно в черепе вскипел жирный бульон. Из
нее быстро-быстро поползли червеобразные отростки, которые шевеля красными
головками, начали штопку ...
Труп (или уже-не-труп) явно силился встать, Грамматиков беспомощно как
загипнотизированный кролик наблюдал за этим, не в силах даже разжать пальцы,
которых палил огонек спички. Но тут перекрытие треснуло под ожившим
полуневидимкой и он... чиркнув по дереву длинными словно алмазными ногтями, не
удержался и упал вниз...
Грамматиков не успел осознать своим развитым интеллигентным сознанием всей
чудовищности совершенного им. Не до этого было. Огонек спички наконец разбудил
его и он со стоном разжал пальцы...
Там, около двери, ведущей на соседнюю лестницу, стоит кто-то. Сзади тоже
кто-то прячется, кажется за дальним столбом... Остается последнее, подняться по
ближайшему столбу, выбраться на крышу и пройти там до следующего чердака.
Грамматиков нащупал в кармане подушечку с наноклеем, и надорвав ее уголок,
побрызгал спереди и позади. Спасите меня, ван-дер-ваальсовые силы! Потом полез
по столбу, хватаясь за торчащие гвозди.
Когда Грамматиков уже выбирался сквозь рваную кровлю, снизу послышались
вопли. Приклеились голубчики. Еще один рывок и он на крыше.
9.
"Голубчики" ползли за ним следом. В щели между разъехавшихся листов
кровельного железа Грамматиков видел преследователей. Их лица были похожи на
лица, пока на них не падал свет. Свет падал и проникал дальше. Вместо черепа -
ваза, наполненная розоватой гущей, в которой ползают серебристые черви.
Грамматиков сказал себе, что это всего лишь нервные волокна, играющие с
отражением и преломлением света. "Всего лишь" - это успокаивало. Но эти глаза -
васильки на хрустальных стебельках - производили в самом Грамматикове
концентрированный ужас, который разъедал мышцы и превращал бицепсы в кисель.
"Васильки" поворачивались то туда, то сюда, и при каждом повороте становились
заметными зрительные нервы, по которым бежали алые всполохи сигналов, чтобы
превратиться в легкое сияние задних долей мозга.
- Не приближайтесь, - сказал Андрей Грамматиков, - или я спрыгну, мать вашу,
честное слово.
Как-то по бабьи это звучит. Пообещать спрыгнуть, а потом остаться на месте и
предоставить себя насильникам. И зачем это я про "маму". Мама-мамочка...
Грамматиков нащупал в кармане еще одну подушечку с металлорганическим клеем.
Время схватывания - три секунды.
Один из преследователей высунулся из щели и солнечный луч заиграл на его
внутренностях, как будто облепленных сверкающей паутиной.
Грамматиков раздавил в руках подушечку с наноклеем, и увидел в виртуальном
окне рельеф из цепких острых атомных головок на своих ладонях.
Прозрачный урод цапнул Грамматикова по щеке и кровь брызнула на кровлю. Но
эту боль Андрей не успел как следует прочувствовать.
Один неловкий шаг и он заскользил по мокрой кровле. Грамматиков вскочил,
неловко дернул руками и сорвался с крыши.
Последнее, что он увидел перед падением - по его телу расплывалась волнами
радужный нимб. В виртуальном окне атомы углерода и водорода выстраивались
гексагональными парадными фигурами на его коже.
10.
Двое патрульных вышли из машины и подошли к телу, безропотно лежащему около
мусорного бака. На лице у лежащего запеклась кровь.
- С крыши, что ли, навернулся? - без особого интереса спросил один из
патрульных, тот, что помоложе.
Другой патрульный, тот что постарше, перевернул тощее тело со спины на
живот. Затем приложил щупик биосканера к шее лежащего гражданина.
- Ну, чего там? - поинтересовался напарник. - Дохлый?
- Не совсем, артериальное давление в норме, пульс тоже. Похоже, он не сверху
свалился, а просто обдолбался и поцарапался.
- Я бы тоже обдолбался, если б не на службе. Господи, это ж надо, ООН
объявило нам войну из-за какого-то жирного нефтяного чмура...
- Ладно, потащили тело.
- Фу, а он не обделался случаем?
- Всякое бывает. Ладно, фельдшерица попу ему вытрет и заплатки сделает, а
утром этому чудаку - в военкомат, будет отдавать долг родине...
- Э, глянь-ка. Что за хрень?
Патрульные, вытянувшись, как на построении, смотрели на запад.
С западной стороны на город словно замахивалась огромная волосатая лапа с
шестью быстро растущими когтями.
Серые отсветы легли на бледные лица милиционеров.
- Смерть в маринаде, - совладав с непослушным горлом, сказал тот, что
постарше. - Въезжаешь, напарник? Это крылатые ракеты в маскировочном
аэрозольном облаке.
Ракетные когти воткнулись в город где-то в Адмиралтейском районе. Из колотых
ран на теле Петербурга брызнуло огнем. Разорванные провода и кабели ненадолго
взвились к опасному небу и пролили искристую электрическую кровь города. "Как
на очень большой дискотеке", подумал один из патрульных, тот, что помоложе.
Утробное гуканье разрывов было смазано изнуряющим душу воем сирен.
Глава 2. После войны
1.
-- Мало того, что эта, с позволения сказать, баба-демон отметелила нашего
часового голыми руками, так она еще и оторвала ему гениталии. - сказал пациент
по прозвищу Сержант, отрывая ото лба два гибких медицинских датчика. Он
заскрипел пружинами своей койки, доставая заначенный окурок.-- Были
гениталии-угнеталии, да чик-чирик, укатились, еле в кустах их нашли. Часовый
был из моей роты, фрукт вроде Грамматикова, тоже задумчивый. Из танцоров или
художников. Этот парень всегда смотрел на меня так, будто я лично мешаю ему
танцевать или рисовать... Бойцы, если все не против, я чуток покурю, две-три
затяжки. Когда сестра с обходом придет, все уже выветрится, клянусь геморроем.
Палата психиатрической лечебницы для бедных напоминала тесный кубрик
торпедного катера. Здесь было семь коек, по двое на у каждой стены, плюс одна
специальная - для психа, обгоревшего на пожаре - посередине. На койках
дисплейчики, мутные из-за жирных пальцев, высвечивают температурный график.
Плесень посрамляла всю санитарно-гигиеническую оборону, её
самовоспроизводящиеся молекулы колдовским образом проникали через кондиционер,
вделанный в окно. Особенно плесень была сильна в углах палаты, испещряя их
многочисленными кляксами чернильного цвета. Сам кондиционер, украшенный
потеками ионообменного фильтра, со старческой натугой вдыхал и выдыхал воздух,
насыщая его заметным химическим привкусом. Впрочем, доминантой все равно
оставался запах мочи и пота. Одноразовые мочалки-грязеедки не могли
компенсировать природную неряшливость больных и нехватку воды. Воды не хватало
в кране. Зато за окном хлестал дождь, главное действующее лицо питерской
