кусками сильно дымящегося сухого льда.
Тело вдруг вздрогнуло, потом еще раз и... стало подниматься из
углекислотного тумана.
-- Да я уже поднял температуру с минус двадцати до нуля.-- объяснил
Маленкович.-- Но, в принципе, он уже и сам собрался вставать...
Полиэтилен и сухой лед упали со встающего тела. Перед Митей оказался
мужчина центральноазиатской наружности, с невероятной мускулатурой, придающей
ему вид совершенно доисторический, с зеленоватой словно граненой кожей, с
инеем на длинных редких волосах, похожих на перья, однако в советских
"семейных" трусах образца тридцатых годов.
-- Будьте знакомы, Девлет, монгольский богатырь, аскер из рода таджиут,
родич Чингиса...-- зазвенел радостный голос Маленковича.-- Побей его,
Девлетушка, но не насмерть, он нам обоим пригодится.
Митя выстрелил, но промахнулся. Может, из-за тумана, или оттого, что так и
не решился убить диковинного человека. Но в следующее мгновение ружье было
выбито из его рук, а сам он брошен на стену. Всколыхнуло болью и сломанную
конечность, и разбитый затылок.
Девлет надвигался на него и поднимал ногу. Чтобы побить или чтобы
раздавить? Что там творится в сумрачной полуразмороженной голове древнего
воина? И как найти силы к сопротивлению...
Монгольский воин опустил ногу, однако же на пол, и полуобернулся налево.
-- Ты полежи, Митя,-- сказал внезапно появившийся Еруслан,-- я с этим
батыром сам управлюсь... Кажись, знаком он мне.
Батыр зарычал, а может и сказал что-то непонятно оскорбительное, и
решительно двинулся к раненому витязю.
В руке у Еруслана появился меч, Девлет-батыр сорвал со стены пожарный топор.
Топор свистнул, Еруслан уклонился от удара, но Митя понял, что шансов у
витязя не много.
Митя поискал глазами что-нибудь полезное для драки и пополз туда, где
валялось отброшенное ружье. Но тут кто-то впился ему в шею острыми пальцами --
это постарался Маленкович. Митя дернулся, но старикан накрепко вцепился в него
холодными жилистыми пальцами Харона.
Митя с трудом приподнялся, хотя боль пронзала его там и сям как масло.
Затем присел, стараясь не рухнуть, саданул Маленковичу локтем, а уже
захрипевшего старца ухватил за шею и перебросил через себя.
Он мог теперь оглянуться и увидеть, что батыр загнал Еруслана в угол между
двумя холодильниками, а в руках у витязя нет меча. Митя рванулся вперед... и
полетел лицом в пол, неистребимый Маленкович ухитрился вцепиться ему в лодыжку
своими искусственными зубами.
Старик натужно грыз ногу, а ошалевший от боли Митя ухватил ружье и
выстрелил в Девлета. Батыр вздрогнул и выронил топор. Следующий выстрел
пришелся в невыносимого Маленковича.
Патронов ни в магазине, ни в патронташе больше не было. Митя кое-как,
используя ружье вместо клюки, заковылял в тот угол, где Девлет бил пудовыми
кулаками Еруслана. А в руке батыра, толщиной смахивающей на бревно, тем
временем снова появился красный пожарный топор.
Все ближе и ближе мускулистая почти гранитная спина Девлета, и в самом деле
прикрытая роговыми пластинами. Вот так надо замахнутся и приложить прикладом в
голову... В самый ответственный момент Девлет, почти не глядя, перехватил
приклад и Митя опять улетел в сторону.
Сейчас Девлет убьет Еруслана и возьмется за него. Зарубит, раздавит,
потекут мозги из умной головы под ноги дикаря.
И вдруг в глаза Мити крупным планом бросился крюк от подъемника, который
был закреплен на потолочном рельсе, свисал там и пульт управления. Митя
подпрыгнул на своих искалеченных ногах, было мгновение равное обмороку, но
одной рукой он ухватился за пульт, а крюком подцепил семейные трусы Девлета.
И сразу же хлопнул по кнопке "вверх" -- подъемник ожил и потащил батыра к
потолку.
Все теперь зависело от крепости старинных сталинской эпохи трусов. И они
пока держались железно.
Огромное существо уже барахталось под потолком. А на полу лежал Еруслан --
похоже Девлет успел нанести ему кроящий удар топором. Грудная клетка витязя
превратилась в кровавое месиво.
Тем временем трусы Девлета исчерпали свой запас мощности, надрывно
затрещали и... батыр упал вниз, на распростертое тело Еруслана. Попутно и
Митино сердце лопнуло как перетруженный воздушный шарик.
Однако из гранитной спины рухнувшего батыра вдруг вылезло острие клинка. А
затем батыр перекатился на бок. Как выяснилось, не сам. Лицо его было лицом
мертвеца.
А лицо Еруслана, хоть его сплошь заливала кровь, было лицом живого. Но жил
витязь еще двадцать секунд, не более. Только успел прошептать: "Настя уже
ворота открыла. Она сегодня красивая такая, Мить. А матушка, поди, пирогов
напекла..." И преставился.
Бессмертный умер. Собственно, он должен был умереть еще до последнего удара
мечом. Левый глаз вытек, рот был заполнен кровью из легких, и самое главное:
грудная клетка была рассечена -- погнутые панцирные бляшки были перемешаны с
осколками ребер, сгустками крови и легочными пузырьками.
Митя закрыл правый глаз Еруслана, затем подобрал меч и чекан, но, чуть
подумав, меч положил обратно на пол рядом с мертвым витязем...
В студеных внутренностях холодильника, в который он уже разок заглянул,
стояли коробки с "Инго". Осталось только сгрести их в рюкзак.
"Сейчас бы не помешал бы занавес",- подумал Митя, но, собственно, самое
тяжелое было еще впереди.
Надо было идти и даже подниматься вверх на искалеченных ногах, да еще с
хрупкими коробками, лежащими в рюкзаке. И в любой момент его могли взять, что
говорится, с поличным. Дело, в которое его так крепко впутали товарищи
бессмертные, висело на очень тоненьком волоске.
Митя надел противогаз, надеясь уменьшить интоксикацию, но в резиновой маске
его вырвало, поэтому пришлось ее снять и выбросить. Клинкетные двери,
выводящие из лаборатории, были крепко-накрепко задраены, поэтому пришлось
вернуться к шахте отсутствующего лифта и подниматься по скобам, вделанным в
одну из бетонных стенок.
Митя протащил свое тело на три метра вверх на следующий этаж и обнаружил
там вместо картонной перегородки крепкую кирпичную кладку.
Еще три метра вверх, которые окончательно доконали его, руки напрочь
отказывались слушаться, вот одна разжалась и Митя едва не полетел в
преисподнюю. Это как ни странно взбодрило его. А на следующем этаже ему
повезло, здесь имелась шахтовая дверь. Ее ручка была свинчена, однако язычок
дверного замка входил прямо в кирпич. Угнездившись на крохотной площадочке,
Митя стал крошить его чеканом.
Дверь, наконец, распахнулась и Митя столкнулся лицом к лицу с пожарниками,
которых привлек сильный шум, исходящий из заброшенной шахты.
-- Я из команды спасателей ноль семь,-- попытался объясниться Митя,-- все
наши там, внизу, остались.
На удивление, это объяснение подействовало, возможно пожарные не были в
курсе всех перипетий.
А Митя, наконец, оказался в парадном холле кирпичевского института, где
скопилось на носилках немало пострадавших от интоксикации -- отсюда их
забирали бригады скорой помощи.
Но у выхода стояли вохровцы, которые придирчиво всматривались в лица тех,
кто покидал институт своим ходом, иной раз и документы проверяли.
Заслон казался непреодолимым, пока Митя не подыскал себе носилки, и, улегся
на них, переместив рюкзак на брюхо и накрывшись простынкой.
Крепкие руки санитаров подхватили носилки и понесли в дверь, сквозь
полуприкрытые глаза Митя встретил взгляд караульного вохровца и сжал чекан. Но
сзади поднаперла следующая пара санитаров и вохровец дал зеленый свет.
Вот теперь можно расслабиться, Митя закрыл глаза и слушал как легкий
осенний дождик стучит по его лбу. Но внезапно носилки резко изменили курс и...
Митя понял, что вместо кареты скорой помощи его загрузили в мрачный фургон для
перевозки арестантов -- в милицейский воронок.
Не было сил кричать, лишь тоскливое клекотание вырвалось из его изнемогшей
груди.
Но тут из водительской кабины и совсем рядом послышались знакомые голоса.
За рулем сидел Ракша, а рядом в белоснежном медсестринском халате --
Светлана.
-- Не зря я на тебя понадеялась, хоть ты еще такой малыш, каких-то
четыреста годиков натикало.-- сказала неожиданная сестра милосердия, гладя
своими нежными целящими руками его бедную израненную голову.
15. Консервирование
Митя устал копать братскую могилу. Но псы-витязи молча сидели на кочках и
сосредоточенно курили, даже Светлана была непривычно тихой. Их было семеро
сейчас, как и прежде. Священная семерка сохранилась. Минус Еруслан. Плюс
Светлана. "Может он и прав. Семьсот семьдесят вполне достаточно.-- сказал
Путята про Еруслана.-- Но нам вот никак не остановиться, все живем да живем,
горемычные."
-- Но, может, здесь поживете, пригодитесь как-нибудь и себе, и другим?--
спросил Митя, хотя настрой семерки был уже ясен.
-- Пойми ты, Митрий, срок жизненный у нас может и поболее, чем у других, но
ведь за вычетом спячки, осмысленного времени остается даже меньше.-- стал в
последний раз объяснять Путята Вышатич.-- И не любо нам потратить его, играя в
салочки с ментами и прочим сбродом. Мы, когда нам что-то не по нраву,
укладываемся на бочок. А не по нраву нам всегда. То разили нас татаровья
несметные числом, то свои грозные цари-косари мордовали, то пролетарские вожди
нас кратчайшим путем к светлой загробной жизни вели, то немцы накатили, а
нынче еще осламисты...
-- Исламисты,-- поправил Митя.
-- Угу, точно, нынче исламисты наших бьют.-- выкрикнул беловласый Ракша.--
Да и кто они -- наши? Вокруг и физиономии неродные, и замашки непривычные, и
говор противный...
-- Да, говор не ахти. Акающий, не славенский, а как у чуди. Но не в этом
лихо... У нас, в старой Рязани люди о чести думали.
-- Шел я лесом, буйством обуян, словно гром громил гадов.-- сказал Эйнар
наспех сочиненную вису.
-- В нашей Рязани мастера делали изделия долговечные и неповторимые, а не
так как сейчас. У нас каждый муж, слегка в юности перебесившись, лепился к
женке и детишек пестовал -- утешение старости своей. А нынче мужик мужика
сношает, а утешение в старости -- собез, телек и богадельня.
-- Короче, да здравствует феодализм -- светлое будущее всего
человечества.-- Митя, преодолев уныние, революционно взметнул кулак.
-- Полно тебе над нами потешаться,-- сказал Ерманик.-- Знаю, что в бедности
и болестях жили мы, но так это ж было на заре мира, в начале всего. Нам бы
нонешние технологии... Или, быть может, вам бы устои наши...
-- Короче, спатеньки.-- заключил Путята.
-- Да будет ли лучше через сто лет? Сейчас-то вроде ничего, хозяйственный
рост начался.-- сказал Митя.-- Народ опять в театры стал ходить, летом на море
ездить.
-- Мы тебе не верим,-- отрезал Путята.-- В театре нам скучно, а на море
страшно.
-- Но с чего вы решили, что "сейчас" хуже чем "завтра"? А если завтра
исламист на исламисте сидеть будет и говна выше крыши?
-- Мы в светлое будущее веруем, а иначе во что еще.-- Путята отвернулся,
показывая что в ближайшие сто лет он больше трепаться не намерен.
Светлана легко сбежала с образовавшейся насыпи в яму, где работал Галкин, и
потрепала его по щеке.
-- Ну не могу я сегодня разработать перфекцин, Митенька, вот такая
беда-кручина. Приличные секвенаторы, РНК-детекторы, установки электрофореза,
центрифуги, нуклеазные наборы и транскрипционные препараты стоят сумашедших
бабок. Тряси не тряси, пару миллионов баксов не вытрясешь. Впрочем, я не хочу
ждать сто лет как мальчики. Приди за мной лет через девяносто девять, дорогой
витязь Димитрий, разбуди поцелуйчиком, вот и могилка моя будет отдельно.
-- Евпраксьюшка, то есть Светочка, может, с нами все сто полежишь?-- еще
раз попросил Путята.
-- Нет и нет. Во-первых, я тебя не простила. Во-вторых, у меня кипучая
жажда деятельности, так что я согласна только на девяносто девять.
-- А почему ты не сказала, что мне триста восемьдесят?-- спросил Митя.--
