психикой и каменной усталостью. Они проиграли, но они так и не поняли,
почему поражение досталось им. Все было за них, но, видимо, все-таки не
все - что-то было и за меня. Они примирились с неудачей, потому что удача
ушла от них, и у них не было сил гнаться за нею вновь.
Жизнь сложнее, чем произведение писателя, чем указание начальника, и чем
сам человек думает о ней. Предугадать то, что будет - это, значит,
обладать властью над временем, а это не является привилегией человека.
Знать или предполагать, что знаешь - это два совершено разных понятия - и
смешивает их глупец, а отличает одно от другого умный человек.
...Мы разошлись уже на очень большое расстояние. Я включил систему
будильника: если вдруг вблизи меня появится какой-нибудь корабль, или
противник начнет приближаться, или же произойдет еще что-нибудь внезапное
или необычное, то она разбудит меня.
Нужно было спать, но я не мог уснуть. Я лежал с закрытыми глазами и
думал. Я подумал, что хоть я и не употреблял ни стимуляторов, ни
наркотиков, но я все-таки непрерывно вел бой без сна и отдыха на
протяжении долгих сорока пяти суток, а это было невозможно для
нормального человека, и мой полумертвый-полубезумный экипаж был немым
свидетелем этого.
Передо мной вставали образы и видения, они были четкие и ясные, но суть
тех действий, которые они совершали, была лишь частично понята мне. Яркие
сумбурные картины со странной логикой теснились у меня в мозгу независимо
от того были ли у меня открыты глаза или нет. "Наверное, так начинают
сходить с ума, - подумалось мне, а потом, - как хорошо, что я не вижу
себя в зеркале!" Я сжал кулак сильно, до боли.
Я сделал из кресла кровать и приглушил свет. Я лежал на кровати в рубке
управления, и меня окружал полумрак. Все было тихо и безмятежно. Я снова
сжал кулак; я сомкнул его изо всех сил, но окаменевшие пальцы лишь едва
сжались, хотя раньше, во время боя, они двигались легко и быстро. Это
хорошо: нервное напряжение постепенно уходит, усталость охватывает все
тело, веки тяжелеют, ...и я погружаюсь в целительный сон...
В последующие дни я только ел да спал; дни и ночи были почти неразличимы
- я не знал точно, когда я сплю, а когда бодрствую. Все это время было
насыщено тяжестью и томлением, чем-то черным и мерзким, тяжелым и липким
- я постепенно восстанавливался от пережитого напряжения, но оно не
хотело уходить от меня: я так измучился за время боя, что мой разум не
хотел вспоминать о нем - мне казалось, что сражение произошло
давным-давно, в прошлом веке, в прошлом тысячелетии и не со мной. Кошмары
меня почти не мучили, однако я все равно чувствовал себя слишком
заряженным энергией и не мог избавиться от этого неприятного ощущения и,
соответственно, не мог полноценно отдохнуть. За время боя я почти потерял
свое собственное "я", став щепкой, которая неосознанно сопротивляется
сокрушительным ударам волн, и теперь пришло время восстанавливать почти
забытое, пришло время искать свое "я", пришло время другими глазами
смотреть на мир.
Я видел на экране, как те три корабля противника собрались в группу, а
потом перестали делать какие-либо движения - там сейчас суетятся врачи,
стараясь помочь лежащим пластом людям, а я нахожусь здесь один,
неприкаянный, как бродячий пес.
Жизнь состоит из приобретений и потерь, так и идут они чередой все время,
постоянно сменяя друг друга.
Наверное, это внутреннее свойство человеческого разума - постоянно
приклеивать ярлыки к происходящим событиям: черное - белое, повезло - не
повезло, хорошо - плохо. Они идут чередой друг за другом - всегда черное
после белого, и белое после черного; или же - повезло - не повезло –
повезло... - и так до самой смерти. Разные, несопоставимые события
внешнего мира, отражаются в психике человека простыми понятиями плюса и
минуса: ты заболел - это черное, но тебе неожиданно позвонил приятель -
это белое, а после разговора с ним тебе стало еще хуже - это опять
черное, а затем тебе дали лекарство - и тебе показалось, что оно помогает
- это снова белое. По внутренним психическим ощущениям жизнь является
полосатой у каждого человека - нет никого, у кого она была бы только
черной или же только белой - и за это человек должен сказать спасибо
своему разуму. Плохое следует за хорошим, а хорошее - за плохим, и в
целом разум обычного человека в любой день может подвести итог - и если
он правильно считал, то хорошего (белого) на этот день в его жизни было
ровно столько же, сколько плохого (черного), но это только в
психологическом плане! Однако беда человека заключается в том, что он
обычно не замечает хорошее, считая его естественным, а замечает, в
основном, плохое – и если радость проходит быстро, то что-то неприятное
все саднит и саднит, не забываясь никак. Нельзя пропускать хорошее, ни в
коем случае нельзя пропускать его – радость не вернешь, а потеряв ее,
потеряешь и ощущение радости жизни. Зло само обратит твое внимание на
себя, и сделает это часто против твоей воли, притом, что добро вряд ли
будет навязываться тебе в гости с такой же агрессивностью, поэтому нужно
самому обращать внимание на него, стремиться к ему, одновременно обращая
внимание на темную сторону жизни не больше, чем она этого заслуживает.
Умей замечать радость, человек!
Так и я тоже: я победил, я остался жив - и это хорошо, но победа
досталась такой дорогой ценой, что лучше бы я, наверное, умер и так не
мучился, - а вот это плохо. Противоположности не противопоставляются друг
другу, а являются единым целым, потому что так устроен мир, независимо от
желания и воли людей. Это знание наполняет мою душу печалью, но она не
мешает мне жить, а наоборот, помогает - я вспоминаю прошлое, живу в
настоящем, смотрю в будущее и вижу там то же самое: законы мира едины для
всех, кроме тех, кто сам устанавливает эти законы; я не могу установить
законы для целого мира, для целой Вселенной, а потому должен и буду жить
в тех рамках, которые есть.
Такие вот мысли приходили мне в голову, в течение того периода времени,
когда я жил в рубке, хотя правильнее будет сказать не жил, а существовал
в одиночестве. Да, именно так, я остался в рубке совершенно один, рядом
со мной не было никого: ни живых товарищей, ни их мертвых тел. Где они
теперь? - я не знаю...
Мне стало легче, неприятные ощущения покинули меня, и вот однажды я
решил, что мне необходимо узнать, что же сейчас делается на моем корабле.
Голова моя была уже не такой тяжелой, как раньше, - я уже почти
выздоровел, хотя мысли в ней ворочались все еще довольно медленно и с
трудом, но первое свое решение я все же принял правильно – мне было
необходимо одеть скафандр. По-моему мнению, сейчас на корабле, после
почти десяти дней, прошедших после окончания боя, должна сложиться
достаточно рискованная, а может быть, уже и опасная эпидемиологическая
обстановка. Я вызвал транспортного робота, приказал ему принести мне мой
скафандр, и когда он принес его, я надел его на себя. Скафандр был сделан
из яркой, серебристой, светоотражающей ткани; он был однотонный - и
перчатки, и шлем и ботинки были одного цвета с брюками и курткой. Баллоны
с кислородом я не взял, потому что выходить в нем в открытый космос не
собирался: я надеялся дышать тем кислородом, который будет поступать
через фильтры самого скафандра. Хорошо еще, что корабль разделен на
герметичные переборки и, по крайней мере здесь, в рубке, с атмосферой все
в порядке!
Я включил на полную мощность систему фильтрации воздуха корабля, настроив
ее на борьбу с болезнетворными микроорганизмами. Мне пришлось подождать
немного, и я ждал, сидя в скафандре и держа шлем в руках, а когда очистка
атмосферы завершилась, я надел шлем, включил все системы жизнеобеспечения
скафандра и вышел в коридор.
Я прошелся по кораблю - там были только трупы и сумасшедшие - хорошо еще,
что при вентилировании воздух автоматически обеззараживается, правда, не
так качественно, как я его только что очистил, но все же он становился
чище, чем был, иначе сейчас на корабле была бы уже эпидемия, - но все
равно - легкий привкус смерти ощутимо витал по пустынным коридорам!
Разложившиеся трупы лежали везде - их не было только на
антигравитационных креслах! На корабле, кроме меня, еще оставалось менее
десятка живых людей, и все они к этому времени сошли с ума. В какой-то
мере я завидовал им: они жили в своем мире, который был гораздо лучше той
реальности, которая предстала передо мною, однако все они требовали
врачебной помощи, ибо полуголодное существование в нездоровой атмосфере
корабля наверняка сказалось на их здоровье.
Нужно было убрать трупы, и об этой неприятной работе я много рассказывать
не буду: скажу только, что я вызвал транспортного робота и с его помощью
убрал останки людей в холодильник. Там было несколько пустых камер, где
раньше хранились консервы, которые мы к настоящему моменту уже съели, -
туда-то я и поместил своих мертвых солдат. Потом мне пришлось сделать
основательную дезинфекцию по всему кораблю: санитарный робот очищал
комнату за комнатой, а я шел с ним и управлял его действиями, и когда мы
закончили, тогда я пошел в свою комнату, снял скафандр и переоделся в
обычную одежду.
Я остался один, я был один нормальный человек на всем корабле, я был
ужасно одинок все эти дни потому, что те, кто делил со мной удачи и
неудачи первых боев ушли от меня: кто мир иной, а кто в мир иллюзий, и я
остался один-одинешенек, и не с кем мне было просто по-нормальному
поговорить, разделив со мной мою радость и печаль, и не было рядом со
мной никого, совсем никого...
Кто не был с тобой в печали, тот не будет с тобой и в радости.
Мне было столь же тяжело и плохо, как раньше, но теперь люди, оставшиеся
в живых, требовали моей заботы. Я был единственным нормальным человеком
среди всех оставшихся в живых, хотя сам, как мне кажется, иногда был бы
не прочь сойти с ума. Первое время я с удивлением прислушивался к
собственному голосу, такому непривычному после стольких дней одинокого
напряженного сражения, но потом я освоился с ним. Я заставил всех
одеться, но не в форму, а в их обычную гражданскую одежду. Мне удавалось
легко ладить с этими людьми, возможно, потому, что в то время и я сам был
не совсем нормален. Они понимали, что я главный и слушались меня, но
очень своеобразно, - так, как это умеют делать одни душевнобольные. У
всех них образовалась устойчивая зависимость от наркотиков, и я давал им
их. Лечить от наркотической зависимости здесь, на корабле, я не мог
потому, что не умел и боялся навредить своим неквалифицированным
вмешательством, а врача, как я уже сказал раньше, у нас не было - он
погиб.
Воздуха, воды, еды и наркотиков было много; я не опасался, что корабль
сломается, и мы останемся здесь умирать от старости: срок автономности
корабля составляет десятки лет, а практически любую возможную поломку за
это время как-нибудь можно починить, поэтому я не спешил с возвращением,
ибо мне нужно было напрягать разум и управлять кораблем, а я не
чувствовал в себе сил для этого. Мне необходимо было, чтобы прошло еще
какое-то время, чтобы я хоть немного, но пришел в себя, и стал еще лучше
чувствовать, ведь я должен буду в одиночку вести корабль сначала в
безжизненном космосе (а это несложно), а потом провести его к своим через
объятую войной Галактику и не погибнуть (а вот это будет достаточно
трудно).
Я наблюдал за товарищами и хотя не считал их ни пациентами, ни больными,
а себя не считал доктором, но все же осмеливался давать им простенькие
