с неугомонным стариком.
Так закончился первый из череды ожидавших Менолли черных дней.
Прошел не один час, пока дядюшка наконец угомонился и уснул. Когда
вконец измученная Менолли дотащилась до своей комнатушки, заявилась
Мави, чтобы как следует отчитать дочь за проявленную оплошность, -
ведь это из-за нее дядюшка переполошил весь холд. Менолли пыталась
оправдываться, но мать даже слушать не стала.
Назавтра случилось Падение - пришлось полдня сидеть взаперти. После
Падения Менолли снова бегала по окрестностям с командой огнеметчиков.
На этот раз передний край Нитей прошелся по болотам, так что пришлось
часами шлепать по топкой трясине и вязким пескам.
Когда усталая Менолли вернулась домой, сразу же пришлось помогать
грузить сети и снаряжать лодки для ночного лова - начинался прилив.
На следующее утро ее подняли еще до рассвета - надо было потрошить и
солить небывалый улов. На это ушел весь день, и к вечеру она так
устала, что едва нашла в себе силы скинуть пропахшую рыбой одежду и
заползти в постель.
Следующий день пришлось чинить сети. Обычно Менолли любила это
занятие - собирались все женщины, за работой пели, оживленно болтали.
Но на сей раз отец требовал, чтобы сети были готовы как можно скорее:
он хотел еще раз выйти в море с вечерним приливом. Поэтому все сидели,
уткнувшись носом в работу, - какие уж тут песни, когда сам Морской
правитель бродит вокруг. Менолли казалось, что отец следит в основном
за ней, и ей было не по себе.
Именно тогда она начала задумываться: уж не пожаловался ли ему новый
арфист, что дети неверно затвердили баллады и предания? Но Петирон
всегда говорил, что есть лишь один-единственный метод обучения, и она
переняла его в точности - значит, и других должна была
научить-правильно. Но почему же тогда отец так явно ей недоволен?
Неужели все еще злится, что дядюшка разболтался за ужином?
Эта мысль не давала Менолли покоя, и вечером, когда лодки ушли в
море и все смогли передохнуть, она не выдержала и спросила сестру.
- Злится на тебя? Из-за дядюшки? - Селла пожала плечами. - Что это
тебе в голову взбрело, дуреха? Да об этом все и думать забыли. Слишком
ты много о себе воображаешь, Менолли, вот что плохо. С какой стати
Янус вообще будет обращать на тебя внимание?
Презрение в голосе сестры сразу поставило Менолли на место: ну,
конечно, она всего лишь девчонка, к тому же слишком нескладная для
своего возраста, да еще и младшая в большой семье - никому до нее нет
никакого дела. Только не такое уж это утешение - быть никому не
нужной, даже если отец меньше цепляется или помнит ее провинности.
Только навряд ли он забыл, что она пела ребятишкам свои песни. Или
Селла запамятовала? А может, и вообще не знала? Скорее всего, что так,
- размышляла Менолли, стараясь поудобнее свернуться на старом тюфяке.
- Только слова Селлы о том, что Менолли слишком много о себе
воображает, гораздо больше подходят к ней самой: Селла только и
думает, что о себе да о своей внешности. Ей бы уже пора найти себе
мужа - глядишь, и для холда облегчение. Янус держал в Полукруглом
всего троих воспитанников, а четверо из шести братьев Менолли учились
рыбачьему ремеслу в других морских холдах. Может быть, теперь, когда у
них есть арфист, что-то изменится...
На следующий день женщины холда занимались стиркой. Нитей не
ожидалось, погода стояла солнечная - можно рассчитывать, что белье
быстро высохнет. Менолли надеялась улучить минутку, чтобы спросить
мать: не говорил ли чего арфист про ее уроки, но возможность так и не
представилась. Зато она получила от Мави очередной нагоняй - на этот
раз за неопрятную одежду, непроветренную постель, непричесанную
голову, неряшливый вид и вообще за лень и неповоротливость. Так что
вечером Менолли была рада забиться с миской супа в темный угол кухни,
чтобы снова не попасться на глаза матери. Сидя там, девочка
размышляла, почему именно ей так не везет.
Наверное, все дело в том, что она тогда так невовремя сыграла
несколько тактов своей песни. Да еще в том, что она - девчонка и
притом единственная, кто смог в отсутствие настоящего арфиста играть и
обучать детей. Да, - окончательно решила Менолли, - должно быть,
именно поэтому она впала в такую немилость. Кому охота, чтобы арфист
прознал, что с детьми занималась какая-то девчонка? Но если она учила
их неверно, значит, ее неправильно выучил Петирон - но это уж совсем
ни в какие ворота не лезет! А если старик и вправду написал о ней
мастеру Робинтону, разве новому арфисту не любопытно на нее поглядеть?
Правда, может быть, ее песни вовсе не так хороши, как полагал Петирон.
А может, он и вовсе не посылал их Главному арфисту. И в письме о ней
нет ни словечка. Правда, пакет исчез со своего места в хранилище
Летописей, но, судя по тому, как все складывается, Менолли так никогда
и не удастся хотя бы познакомиться с Эльгионом.
Ей было ясно как день, что предстоит делать завтра, - резать траву и
тростник, чтобы заново набить все тюфяки в холде. Как раз подходящая
работенка для того, кто попал в такую немилость.
Однако она ошиблась. С рассветом в гавань вернулись лодки, битком
набитые желтохвосткой и голованом. Весь холд бросили на рыбу -
потрошить, солить, коптить...
Из всех морских тварей больше всего Менолли ненавидела голованов. До
чего же мерзкая рыба - вся утыкана острыми колючками да к тому же
покрыта жирной слизью, которая въедается в руки, и они потом долго
шелушатся. Ее потому и прозвали голованом, что в ней почти ничего нет,
кроме башки с зубастой пастью. Но если отрубить огромную голову,
отделить хребет, а мясо зажарить, то просто пальчики оближешь! А
сушеную рыбу можно размочить, а потом сварить или потушить - и будет
такая же вкусная, как будто только сегодня выловили. Но потрошить
голованов - самое гнусное, скверное, нудное занятие!
Незадолго до полудня нож, которым Менолли чистила рыбу, соскользнул
и раскроил ей левую ладонь. Девочку пронзила такая острая боль, что
она застыла на месте, тупо глядя на обнажившиеся кости, пока Селла не
заметила, что сестра не поспевает за остальными.
- Ты что, уснула что ли?.. Ох, ты, горе мое... Мави! Мави! - Селла
часто бывала несносной, но в самообладании ей не откажешь. Вот и
теперь она быстро схватила Менолли за руку и, прижав перерезанную
артерию, остановила кровотечение.
Пришла Мави и повела девочку прочь, мимо шеренги мужчин, женщин и
детей, которые работали так, что только руки мелькали. Менолли
охватило чувство вины. Все смотрели на нее, как будто она нарочно
порезалась, чтобы увильнуть от работы. Слезы навернулись ей на глаза,
но не от боли, а от унижения и молчаливой враждебности окружающих.
- Ведь я же не нарочно! - выпалила Менолли, когда мать привела ее в
лечебницу.
- А кто говорит, что нарочно? - осведомилась Мави, сурово глядя на
дочь.
- Никто! Но они все так смотрели...
- Слишком много о себе воображаешь, милочка моя. Уверяю тебя, никто
ничего такого не подумал. А теперь дай сюда руку, вот так.
Мави ослабила нажим, и кровь снова хлынула ручьем. Менолли
испугалась, что вот-вот лишится сознания, но потом твердо решила
больше ничего о себе не воображать. Она представила, что это вовсе не
ее рука, и как-то сразу успокоилась.
Тем временем Мави ловко наложила жгут и стала промывать рану едким
травяным настоем. Рука сразу онемела, как будто и вправду была чужая.
Кровь перестала течь, но Менолли почему-то не могла заставить себя
взглянуть на рану. Она наблюдала за сосредоточенным лицом матери,
которая быстро скрепила перерезанный кровеносный сосуд и зашила
длинный порез, потом наложила на шов целебную мазь и завязала руку
мягкой тканью.
- Ну вот. Кажется, мне удалось смыть всю слизь.
Мави озабоченно хмурилась, голос ее звучал как-то неуверенно и
Менолли вдруг стало не по себе. Она вспомнила: бывало, что в подобных
случаях люди оставались без руки...
- Как ты думаешь, все обойдется?
- Будем надеяться на лучшее.
Мави никогда не лгала, и у Менолли все внутри так и сжалось от
страха.
- Во всяком случае, рукой ты сможешь пользоваться.
- Что значит пользоваться? А играть я смогу?
- Играть? - Мави смерила дочь долгим пристальным взглядом, как будто
та коснулась запретной темы. - При чем тут игра? Тебе больше не
придется никого учить...
- Новый арфист привез песни, которые я никогда даже не слышала -
например, ту балладу, что он пел в день приезда. Я не знаю нот и хотела
бы ее разучить... - Менолли осеклась на полуслове: ее ужаснуло
окаменевшее лицо матери, неожиданная жалость, мелькнувшая в ее глазах.
- Даже если пальцы будут двигаться, забудь и думать об игре. И скажи
спасибо, что после смерти Петирона Янус проявил такую
снисходительность.
- Но Петирон...
- Больше никаких "но"! Вот, выпей. И скорее в постель, пока снадобье
не подействовало. Ты потеряла много крови, и мне вовсе не хочется
тащить тебя на руках.
Ошеломленная словами матери, Менолли залпом выпила горький напиток,
даже не почувствовав вкуса. Опираясь на плечо Мави, она едва
доковыляла по каменным ступеням до своей комнаты. Несмотря на меховое
одеяло, девочка ощущала леденящий холод - холод тоски и одиночества.
Но снадобье начало оказывать свое действие, и Менолли провалилась в
сон. Затухая, мелькнула последняя мысль: теперь, когда ее лишили
единственной в жизни радости, она понимает, что чувствует всадник,
потерявший дракона...
Глава 4.
Той черной бездны нет черней,
В безмолвии весь мир застыл.
Тьма Промежутка, а над ней -
Лишь хрупкий взмах драконьих крыл.
Несмотря на то, что Мави тщательно промыла рану, к вечеру рука у
Менолли опухла, девочка металась в жару.
Рядом с постелью сидела одна из тетушек. Она меняла холодные
компрессы и что-то тихонько мурлыкала себе под нос, желая успокоить
больную. Но пение ее имело обратное действие - даже в бреду Менолли ни
на миг не забывала, что музыка для нее теперь запрещена, и от этого
только еще больше металась и стонала. Наконец Мави, не выдержав,
напоила ее вином, обильно сдобренным сонным настоем и Менолли снова
впала в беспамятство.
И это было только к лучшему - рука так распухла, что было ясно:
слизь голована попала в кровь. Пришлось позвать женщину, которая
хорошо смыслила в таких делах. К счастью для Менолли, они,
посовещавшись, решили распустить грубые стежки, чтобы зараза лучше
выходила. Менолли постоянно пичкали сонным зельем и каждый час
прикладывали к руке горячие припарки.
Яд голована - опасная штука, и Мави ужасно боялась, как бы не
пришлось отнять руку, чтоб воспаление не пошло дальше. Она не отходила
от постели дочери - Менолли и не снилось такое внимание, - но девочка
была без сознания и не могла оценить материнской заботы. К счастью,
вечером четвертого дня зловещие багровые полосы, исчертившие раздутую
руку Менолли, стали исчезать. Опухоль постепенно спала, и края
страшной раны побледнели, приобретя здоровый цвет заживающих тканей.
В бреду Менолли то и дело упрашивала кого-то позволить ей сыграть
еще разок, самый последний, да так жалобно, что у Мави просто сердце
разрывалось. Но она, как никто другой, знала, что беспощадная судьба
не оставила дочери никакого шанса. Кисть навсегда останется
скрюченной. Может, так и к лучшему - новый арфист без конца донимал
Януса вопросами: вынь ему да положь, кто разучивал с детьми
обязательные песни и баллады! Сначала Янус было подумал, что Менолли
