лодку: она, невесть как, сама нашла его и заставила служить себе.
Клер застегивала блузку, все еще наблюдая за ним, - усталая, но не
утратившая надежды на то, что он снова согреет ее своим теплом. Мур
очень понравился ей, в любви он был нежен, но настойчив, и ему почти
удалось возбудить ее. Кроме того, ей хотелось побольше заработать.
Неожиданно он повернулся к ней от окна.
- Поешь перед уходом, - вдруг сказал он.
Клер застегнула последнюю пуговицу и рассмеялась:
- Я не могу есть посреди ночи.
Мур закрыл балконную дверь, подождал, чтобы Клер вышла в
коридор и уже на пороге погасил свет в номере. Они вместе спустились
по лестнице и оказались в холле. Мур зажег бра, окутавшие их теплым
дымным сиянием. Клер прищурила сонные глаза и быстро поправила
складки на помятой юбке.
- В темноте я выгляжу лучше, - извиняющимся тоном проговорила
она.
Мур посмотрел на нее: красивая, совсем юная, почти подросток -
но на нежном личике уже появились морщинки. Под палящим
карибским солнцем очень немногим женщинам удавалось долго
сохранять свежесть и молодость. Он улыбнулся, понимая, что девушка
напрашивается на комплимент:
- По-моему, ты настоящая красавица. И очень сексуальна. Как
насчет чашечки кофе?
Клер слегка наклонила голову в знак согласия, уселась в плетеное
кресло и бросила неощутимо потяжелевшую от денег Мура сумочку на
полированный стол, выточенный из цельного куска дерева. На простом
деревянном полу лежал плетеный тростниковый коврик. Маленький
каменный камин. На полках - книги, почти все в мягких обложках.
Стены украшали примитивные рисунки местных мастеров: сочные
краски, буйные, яркие выплески цвета. Вторая дверь вела в другой
коридор.
Мур исчез за этой дверью и через некоторое время вернулся с
двумя чашками горячей, крепкой, довольно сладкой местной бурды.
Передав одну чашку Клер, он подошел к каминной полке и влил в свой
кофе немного темного рома из графина. Отхлебнув, он почувствовал, как
внутри у него разгорается приятный огонь и гонит прочь дурные сны.
Вновь поворачиваясь к Клер, он мельком увидел за окном гавань.
Лунный свет играл на боках подводной лодки, и казалось, что у нее
выросли темные клыки.
- А не рановато? - заметила Клер, указывая на его чашку. - Ты еще
в баре прилично нагрузился...
Мур небрежно пожал плечами и опустился в кресло напротив, не в
силах сосредоточиться ни на чем, кроме своего сна и событий
прошедшего дня. В участке он заполнил нужные бумаги, и Кип заверил
их. Он не знал, распространяется ли подобная процедура оформления
находки на военные корабли, но заявил, что надо заполнить хоть что-то.
Дальше можно было пойти двумя путями: связаться с береговой
охраной, чтобы она отбуксировала лодку подальше от берега и затопила
ее на максимальной возможной глубине, или по рации осторожно
намекнуть о сенсационной находке двум ближайшим островам, Ямайке
(приблизительно двести миль к северо-западу от Кокины) и Гаити (сто
миль к северу). Двоюродный брат Кипа работал в полиции Кингстона и,
вероятно, мог бы помочь им выполнить процедуры так, чтобы все
выглядело честно и законно. Если кто-нибудь захочет взглянуть на
лодку, об этом сразу станет известно. Мур решил повременить с
береговой охраной и посмотреть, как будут развиваться события. Кип не
возражал, но предупредил: только пока мэр Рейнъярд не начнет
поднимать шум. Заодно он предостерег Мура от новых погружений в
Бездну - пусть сначала расчистят скопившийся там хлам.
- Откуда взялась эта штука? - вдруг спросила Клер.
Мур посмотрел на нее, не сразу поняв, о чем речь.
- Какая штука?
- Я видела, как ты смотрел на нее с балкона, а потом из окна.
Лодка...
- Из моря, - ответил он. - Вот все, что я знаю.
Девушка права: час слишком ранний, чтобы пить ром. Вы
немолоды, но это лишь способствует развитию болезни... так, кажется,
говорят доктора? Время не лечит, внезапно подумал Мур, оно лишь
стирает из памяти название недуга. Как же это называлось?.. Мур никак
не мог вспомнить специальный термин, которым медики обозначали
подобное состояние. Ярлык, навешенный профанами, припомнить было
куда проще: "синдром выжившего".
Клер подняла голову, отставила чашку и, подойдя к окну,
посмотрела вниз:
- Большая... О ней говорят во всех барах.
- Уже? И что именно?
- Странные вещи. Мне не очень понятные. Бесконечные шептания
о каких-то "делишках"... а кое-кто ее боится.
- И ты тоже?
Медля с ответом, Клер неловко улыбнулась, но улыбка сошла с ее
лица.
- Я никогда раньше не видела ничего подобного. Но... не знаю.
Может, и боюсь. Может быть. Она такая ~неприступная~, такая
огромная - как из плохого сна. Как подумаю про нее, сразу всякие ужасы
в голову лезут... - Клер заметила, что Мур смотрит сквозь нее, словно
она была невидимкой, и взяла сумочку. - Ладно, мне пора.
- Погоди, я оденусь и провожу тебя, - Мур поднялся с кресла, но
девушка помотала головой.
- Не надо. Я в порядке. Если когда-нибудь снова захочешь
встретиться со мной, ищи внизу, у бара. Но я планирую скоро уехать
отсюда. - Клер на мгновение задержала руку Мура в своей; его ладонь
была холодной и твердой, как камень. Девушка опять улыбнулась,
показав зубы, отточенные о стебли сахарного тростника - островитяне
любили жевать его, - и ушла.
Она шагала по Хай-стрит вниз, к спящей деревне, стараясь не
глядеть на то, что темнело на рифах. Мур довольно долго стоял в дверях
и глядел ей вслед. Он понимал, что с Клер ничего не случится, но ему
очень хотелось уйти вместе с ней, просто чтобы рядом была хоть одна
живая душа. Потом фигурка Клер растворилась в темноте, и Мур закрыл
дверь.
Он вдруг почувствовал странную усталость. Чуть погодя он
погасил все лампы и в полной темноте пошел наверх.
Тем временем на рифах Кисс-Боттома волны прибоя гулко
плескали о железные бока загадочного судна, вспенивались, отступали -
и все повторялось, снова и снова. Где-то в деревне завыла собака, из
темноты ей ответил надрывный лай.
По лунному диску плыла облачная манта.
Старик-негр, рыбачивший в этот предрассветный час, явственно
различил знакомые очертания: широкие, клубящиеся по краям
плавники-крылья, длинный хвост. "Крупная манта, - подумал он, - на
такую не одна барракуда позарится". Белое облако стало меняться,
закурчавилось причудливыми завитками и наконец обернулось
серебристой летающей рыбой, взмывшей к таким высотам, какие и не
снились ее океанским товаркам. Потом плавники растаяли, и облако
превратилось в человеческое лицо с открытым ртом. Рыбак разглядел
большие круглые глаза, широкие скулы, подбородок. В призрачных
чертах чудился неведомый страх. Старику стало не по себе. Облачный
человек разевал рот все шире, точно ему привиделся кошмар и он, еще
толком не поняв, что именно ему пригрезилось, хотел излить свой
протест в гневном крике. Легкий бриз вдруг показался старику ледяным,
пробрал до костей. Облачный рот раскрылся до предела - и вдруг
отделился от лица, уплыл прочь самостоятельным облачком. Теперь
лицо больше не было похоже на лицо, в небе вертелось нечто
неузнаваемое, фантастическое, словно взбесившийся зверь гонялся за
своим хвостом.
Рыбак резко отвел взгляд.
Послышался пронзительный лай, потом сдавленное рычание.
- Эй! - крикнул старик. - Эй! Оставь их в покое!
Его терьер с края колодезной палубы наблюдал, как внизу,
сплетаясь щупальцами, резвятся белые кальмары.
- Не совался бы ты к ним, Кокос, - проговорил рыбак. - Оглянуться
не успеешь, нос оттяпают.
Пес спрыгнул с колодезной палубы и подбежал туда, где, держа
руку на румпеле маленького, деловито гудящего мотора, сидел хозяин.
- Давно надо было бросить тебя русалкам, - изображая
недовольство, проворчал старый рыбак.
До рассвета оставалось меньше двух часов, но кальмаров, обычно
поднимавшихся на поверхность Кисс-Боттома в это время суток, видно
не было. Невеликий улов старика составляла лишь та рыба, какую он
сумел подманить лучом фонаря и, трепыхающуюся и бьющуюся,
поднять из воды сетью. Он давно научился точно определять, когда
кальмары поднимутся к поверхности, и за те двадцать лет, что он
рыбачил у рифов, это происходило всегда в один и тот же час. Где же они
сегодня? Впереди виднелся огромный силуэт вставшей на дыбы
подводной лодки. Море глухо рокотало у ее бортов.
Эта гадина и распугала нынче кальмаров. Небось, начала гнить в
соленой воде, проклятая дрянь, отравила море ржой, вот кальмары и
ушли на глубину... Посудина, застрявшая на рифах, огорошила его
своими размерами. Он никогда еще не видел такой обтекаемой, наглухо
задраенной со всех сторон громадины. Как, интересно, дышали ее
капитан и команда? Черт подери, вот загадка! Жена не хотела, чтобы он
выходил в море нынче утром, но все эти двадцать лет лишь бури и
ураганы заставляли его отменить ловлю кальмаров. И никакое ржавое
корыто его не застращает - так он объявил жене.
- А кроме того, - прибавил он, - эта посудина давно мертва.
- Нет, нет, - торопливо заговорила жена, - ты ведь знать ничего не
знаешь, а я все помню, здесь тогда была. Ну да тебе и знать неоткуда -
когда ты в наших краях объявился, все уж кончилось...
Суеверия. Все это время они терзали его жену и подступались к
нему, пытаясь одолеть. Нельзя сказать, что он не прислушивался к
ветрам и приливам или сомневался в могуществе преподобного
Бонифация, но кое-что из того, во что испокон века свято верили его
отец и дед, он отказывался принимать на веру.
Он подплывал к диковинной посудине. Вода шипела у ее бортов.
Не иначе там внутри змеиное гнездо, подумал старик. Он оглядел
задранный нос лодки, потом рубку. Время и волны изрядно помяли
корпус, но - странное дело - на железной поверхности не было ни
водорослей, ни ракушек. Большая волна перекатилась через корму. На
корме остался след: тускло фосфоресцирующая зеленая дорожка и бурые
водоросли. Лодка эта подводная, так сказала ему жена. И прибавила: тут
дело нечисто - разве может лодка столько пролежать на дне, а потом
взять да и всплыть? Старик тряхнул головой. Эта загадка была ему не по
зубам. Пронзительный лай Кокоса вывел его из задумчивости.
В воде у рифа плавали длинные рыжеватые водоросли, похожие на
пряди женских волос. Ялик закачало на волнах, и старик ухватился за
планширы, чтобы не упасть. Он вдруг понял, что очень близко подошел
к камням и бурунам и нужно поворачивать назад. Он повернул румпель,
ложась на обратный курс. По всему рифу кружились в танце утреннего
прилива водоросли, вода блестела, точно жидкий изумруд.
А потом, словно откуда-то издалека, послышался громкий
скрежет.
Пес вздрогнул и заскулил. Старик весь покрылся гусиной кожей.
Тишина. Только шумит море и ветер посвистывает в сломанных
леерах.
Кокос снова залаял.
- Тихо! Тихо, кому говорю! - Старик нагнулся за фонариком,
щелкнул выключателем и посветил в воду около подводной лодки.
Белая пена ничего не позволила ему разглядеть. Старик осветил
палубу, и во рту у него вдруг пересохло. Скрежет повторился, громче, из
пены появились клубки водорослей и кораллов, похожие на отрубленные
головы. Вода вдруг забурлила, заплескала в стальную обшивку,
расшвыряла плавучий мусор. Сперва старик недоумевал, но, скользнув
взглядом за лучом фонарика, внезапно все понял, и сердце у него заныло.
Лодка двигалась! Пусть едва заметно, но двигалась! Она медленно
отходила назад, царапая днище о рифы.
- Боже Всемогущий! - вскрикнул старик. Лодка задрожала, и он
чуть не выронил фонарь. Скрежет стал глуше, почти затих, потом вновь
послышался громкий, безобразный скрип железа, крушащего кораллы. -
Эй! - закричал старик в сторону спящей деревни. ~Они должны
услышать, должны! Ну же, сонные тетери!~ - Эй! Эй! - Но скрежет стал
слишком громким, оглушительно громким, и старик уже не слышал
собственного голоса. Ялик очутился на гребне очередной волны, и он
споткнулся о пса. Пока он нащупывал в темноте планшир на правом
