заколебался. Это могла быть скала, на которую он не решился бы
лезть и при свете дня, совсем одетый. Но надежда шептала, что
там всего каких-нибудь два метра, и через несколько минут он
попадет в тот сквозной туннель, о котором сейчас все время
думает. Словом, он решился идти. В сущности, он боялся не
разбиться, а оказаться отрезанным от воды. Голод он вынесет, но
не жажду. Несколько минут он делал такое, что никогда бы не
сделал на Земле. Конечно, тьма помогала ему -- он не гидел
высоты, голова не кружилась. Но взбираться на ощупь нелегко.
Стороннему наблюдателю он казался бы то безумно храбрым, то
нелепо осторожным. Он старался не думать, что наверху, быть
может, просто потолок пещеры.
Через четверть часа он куда-то выбрался -- не то на очень
широкий выступ, не то на вершину. Он отдохнул, зализывая раны.
Потом пошел вперед, все время ожидая преграды. Шагов через
тридцать он крикнул и решил, что судя по звуку, скалы впереди
нет. Тогда он пошел дальше, вверх по каменистому склону.
Камушки побольше могли и поранить, но он научился поджимать
пальцы ног. Даже во тьме он напрягал зрение, словно мог хоть
что-то увидеть. От этого болела голова, а перед глазами
мелькали цветные искры.
Путь длился так долго, что Рэнсом испугался, не движется
ли он по кругу и не попал ли в галерею, которая идет под
поверхностью всей планеты. Успокаивало то, что он все время
двигался вверх. Тоска по свету мучила его. Он думал о нем, как
голодный о еде, -- воображал апрельский день, холмы, молочные
облака на голубом небе, или мирное пятно света от лампы, стол с
книгами, зажженную трубку. Почему-то ему казалось, что гора, на
которую он взбирается, не просто темная, но черная по природе,
как сажа. Он чувствовал, что руки и ноги перепачкались, и если
он выйдет на свет, он увидит, что весь в чем-то черном.
Вдруг он резко ударился обо что-то головой и, оглушенный,
сел. Придя в себя, он снова стал нащупывать дорогу и обнаружил,
что склон смыкается с потолком. В полном отчаянии он присел,
чтобы это переварить. Шум воды доносился издалека печально и
тихо. Значит, он забрался слишком высоко. Наконец, почти не
надеясь, он двинулся вправо, не отрывая руки от потолка. Вскоре
потолка не стало; и совсем нескоро он снова услышал шум воды.
Он шел все медленнее, боясь, что его ждет водопад. Пол под
ногами стал влажнее, он добрался до пруда. Слева был и вправду
водопад, но нестрашный, маленький. Он опустился на колени,
напился, подставил под воду голову и плечи, ожил -- и пошел
дальше.
Камни были скользкие, мшистые, озерца -- довольно
глубокие, но это не мешало идти. Минут через двадцать он
добрался до вершины и, судя по отголоскам его крика, попал в
очень большую пещеру. Он решил идти вдоль воды. Теперь у него
была надежда, а не то, что ее подменяет в отчаянии.
Вскоре он начал тревожиться из-за шума. Последние
отголоски моря давно затихли, и он слышал только мягкий шелест
ручья. Но теперь к нему примешивались другие звуки -- глухой
всплеск, словно что-то свалилось в пруд за его спиной, и сухой
скрежет, будто по камню провели железом. Сперва он решил, что
все это ему чудится. Потом прислушался -- и ничего не услышал;
но всякий раз, как он пускался в путь, шум возникал снова.
Наконец он стал совершенно отчетливым. Неужто Нелюдь ожил и
преследует его? Не может быть -- ведь тот хотел не драться, а
ускользнуть. Ему не хотелось думать, что эти пещеры обитаемы.
Опыт учил, что обитатели, если они есть, вполне безобидны, но
трудно было поверить, что безобидная тварь станет жить в таком
месте. Нелюдь -- или Уэстон -- недавно говорил ему: "Все
хорошее -- только оболочка. А внутри -- тьма, жара, гниль,
духота, вонь". Он подумал, что если кто-то идет вслед за ним,
лучше свернуть в сторону, пропустить его. Хотя, кто там знает,
скорее он идет по запаху, да и вообще уйти от воды Рэнсом
боялся. И шел вперед.
Он сильно вспотел -- то ли от слабости, он ведь давно не
ел, то ли потому, что таинственные звуки подгоняли его. Даже
ручей не так уж его освежил, хотя он опускал туда ноги. Он
подумал было, что, преследуют его или нет, надо бы отдохнуть --
и тут увидел свет. Глаза столько раз обманывали его, что он
зажмурился и сосчитал до ста. Потом поглядел, отвернулся, сел и
несколько минут молился, чтобы это не чудилось. Потом поглядел
опять. "Ну что ж, -- сказал он себе, -- если это галлюцинация,
то на редкость упрямая". Слабый, маленький, дрожащий свет ждал
его впереди, розоватый и такой слабый, что тьма не
расступалась. Рэнсом не мог даже понять, пять футов осталось до
него или пять миль. Он поспешил вперед. Слава Богу, ручей вел
именно туда.
Ему казалось, что еще далеко, но вдруг он ступил прямо в
пятно света. Светлый круг лежал в центре темного глубокого
озера. Войдя в воду, Рэнсом поглядел наверх. Прямо сверху шел
свет, теперь явственно алый. Здесь он был достаточно ярок,
чтобы осветить то, что рядом, и когда глаза привыкли к свету,
Рэнсом увидел, что выходит свет из туннеля, соединявшего дыру в
потолке с какой-то пещерой наверху. Он видел неровные стенки
туннеля, покрытые противным студенистым мхом. На голову капала
теплая вода. Вода -- теплая, свет -- алый... Значит, верхняя
пещера освещена подземным огнем. Читатель не поймет, да и
Рэнсом не понял, почему он тут же решил перебраться в верхнюю
пещеру. Наверное, он просто истосковался по свету. Освещенный
туннель вернул миру перспективу и расстояние, и это одно
освобождало, словно ты вышел из темницы. Свет вернул ощущение
пространства, без которого мы едва ли вправе называть тело
своим. Он просто не мог вернуться в жуткую пустоту, в мир мрака
и тьмы, мир без размера и пространства, где он так долго
блуждал. А может, он немного надеялся, что преследователь
отстанет от него, если он выберется к свету.
Это было не так легко. Он не дотягивался до отверстия.
Даже подпрыгнув, он едва касался свисавшей оттуда бахромы.
Наконец он придумал дикий план. Свет позволил ему разглядеть
вокруг камни, и он принялся нагромождать их один на другой. Он
работал лихорадочно, несколько раз приходилось все
переделывать. Наконец он кончил и стоял, мокрый, на вершине
своей пирамиды. Теперь оставалось рискнуть. Обеими руками он
ухватил бахрому над головой, в надежде, что она выдержит, и как
можно быстрее подтянулся вверх. Бахрома не оборвалась. Он
забрался в туннель, упершись спиной в одну стену, ногами -- в
другую, как альпинист в "дымоходе". Густой мох защищал его от
царапин. Вскоре он понял, что стены неровны и можно взбираться
по ним, как по обычной горе.
Жар становился все сильнее. "Дурак я, что сюда забрался",
-- думал Рэнсом, но он уже достиг конца.
Свет сперва ослепил его. Оглядевшись, он увидел большую
пещеру, настолько освещенную пламенем, что казалось, будто она
-- из красной глины. Слева пол скользил вниз, справа поднимался
до обрыва, за которым была пламенная бездна. В середине пещеры
текла неглубокая, но широкая речка. Потолка Рэнсом не видел, а
стены, уходя во тьму, извивались, словно корни березы.
Он встал на ноги, перебрался через речку (вода просто
обжигала) и добрался до обрыва. Огонь уходил на тысячи футов
вглубь, и он не видел другой стороны расселины, где этот огонь
бушевал. Глаза его могли выдержать свет не больше секунды.
Когда он отвернулся, пещера показалась ему темной. Жара
измучила его. Он отошел и сел спиной к огню, пытаясь собраться
с мыслями.
Преуспел он в этом совсем не так, как ожидал. Внезапно и
неотвратимо, словно танки шли на толпу, он увидел себя именно
так, как видел Уэстон. Он увидел, что прожил жизнь в иллюзии, в
обмане. Проклятые души правы. Прелесть Переландры, невинность
Королевы, муки святых и доброта обычных людей -- только
мнимость. То, что мы именуем мирозданием, -- только оболочка,
так, с четверть мили, а под ней на тысячи и тысячи миль --
тьма, молчание, адский огонь, и так до самой сердцевины, где и
таится реальность -- бессмыслица, хаос, всесильная глупость,
которой безразличны все души, против которой тщетны усилия. Что
бы ни преследовало его, сейчас оно появится в этой темной
влажной дыре, из мерзкого туннеля, и он, Рэнсом, умрет. Он стал
смотреть на отверстие, через которое вошел. И тут... "Так я и
думал", -- пробормотал он.
Медленно, ощупью, алое в отблесках огня, на пол пещеры
выползало человеческое тело. Люди не двигаются так; то был
Нелюдь. Сломанная нога волочилась по полу, нижняя челюсть
отвисла, как у покойника, но он пытался встать на ноги. Прямо
за ним у входа в туннель возникло что-то еще. Сперва --
какие-то ветки; потом -- семь или восемь странно расположенных
огней, вроде созвездия; потом -- какая-то разлезшаяся трубка,
отражавшая огонь, словно полированное дерево. Рэнсом
содрогнулся, когда понял, что ветки -- это длинные тонкие
щупальца, огни -- глаза скрытой панцирем головы, а бесформенная
колбаса -- винное толстое тело. За этим появились совсем уж
жуткие вещи: угловатые членистые ноги и второе тело, и третье.
Да, эта штука состояла из трех частей, соединенных узкими
перемычками; три части, связанные друг с другом, придавали ему
такой вид, словно его переехали в нескольких местах. Огромное,
многоногое, бесформенное чудище расположилось прямо сзади
Нелюдя, и страшные тени слились воедино на стене пещеры.
"Хотят меня напугать", -- подумал Рэнсом и понял, что
ползучую тварь вызвал откуда-то Нелюдь, а недавние мысли наслал
на него Враг. Значит, его мыслями можно вот так распоряжаться?
Тут он не столько испугался, сколько разъярился, и обнаружил,
что встает, подходит к Нелюдю, орет по-английски, как это ни
глупо: "Да я не потерплю! Вон из моей головы! Это моя голова,
не твоя! Вон!". Он кричал и уже поднял большой острый камень,
подобранный у реки. "Рэнсом, -- квакал Нелюдь, -- погодите...
Мы оба в ловушке..." -- но Рэнсом уже бросился на него.
-- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа -- вот вам!.. то
есть аминь! -- произнес Рэнсом, изо всей силы обрушивая камень
на голову врага. Тот упал легко, как карандаш. Лицо его сразу
же разбилось, никто его не узнал бы, но Рэнсом на него не
взглянул и обернулся к чудищу. Чудища не было. Было просто
существо странного вида, но отвращение исчезло, и Рэнсом уже не
мог понять, как это он возненавидел эту тварь только за то, что
у нее больше глаз и ног, чем у него самого. Детское отвращение
к насекомым и пресмыкающимся ушло, просто исчезло, как исчезает
скверная музыка, стоит только выключить радио. Видимо, все, с
самого начала, было наваждением. С ним как-то случилось так --
в Кембридже он сидел у окна, писал, и вдруг ему почудилось, что
по бумаге ползет многоногое, пестрое, мерзкое существо.
Поглядев еще раз, он понял, что это увядший листок,
потревоженный ветром; и тут же те самые изгибы, которые
показались ему отвратительными, стали красивы. Вот и сейчас
перед ним стояло странное, но совершенно безобидное существо.
Его приманил Нелюдь, и оно, не зная, что делать, неуверенно
шевелило щупальцами. Наконец, разочаровавшись в том, что видит,
оно с трудом развернулось и стало спускаться через отверстие в
полу. Когда мимо Рэнсома проползла последняя часть трехчленного
тела, он едва не рассмеялся и подумал: "Живой трамвай".
Он обернулся к Нелюдю. У того, собственно говоря, уже не
было головы, но рисковать не стоило. Ухватив неподвижное тело
за щиколотки, он дотащил его до обрыва и, чуть передохнув,
сбросил в огонь. Черный силуэт взметнулся над огнем -- и все
