Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
НЕДЕЛЯ НЕУДАЧ
ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ...
Если честно - то все мы начинали именно с этого. Продолжали,
дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые книги, воскрешали погибших
героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с авторами -
очень-очень тихо. А как же иначе - литература не футбол, на чужом поле не
поиграешь.
Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных архивах, просто в
уголке сознания, у каждого писателя, наверное, спят вещи, которые не будут
изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения авторам,
любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей - подражание не
может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не "последователями
Стругацких" или "русскими Гаррисонами и Хайнлайнами", а самими собой. Но
как здорово, что дана была эта возможность - пройти по НИИЧАВО, увидеть
Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков, придумавший и
осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший воплотить ее в
жизнь, подарили нам удивительное право - говорить за чужих героев. Хотя
какие они чужие - Быков, Румата, Рэд Шухарт, Александр Привалов... Они
давным-давно с нами, без них мы были бы совсем другими. И всегда хотелось
встретиться с ними еще раз.
Я выбрал продолжение "Понедельника" даже не потому, что он наиболее
любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне ничуть
не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема. Писать
"продолжение" книги, наполненной духом шестидесятых годов, светом и смехом
давно ушедших надежд. Рискнуть.
Но это - уже совсем другая история.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ
И долго еще определено мне чудной властью
идти об руку с моими странными героями...
Н.В.Гоголь
1
...судя по всему, мое житье-бытье час от
часа становилось все нестерпимее...
Г.Я.К.Гриммельсгаузен, "Симплициссимус"
Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент,
когда "Алдан" в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления,
работать с машиной стало совсем трудно. Я со вздохом щелкнул "волшебным
рубильником" - выключателем питания, и подошел к телефону. "Алдан" за моей
спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего устройства стопку
перфокарт.
- Не хулигань, на всю ночь обесточу, - пригрозил я. И, прежде чем
взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона, где
тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа
была нажата, и это означало, что мой новенький телефон принимает звонки
только от начальства - от А-Януса и У-Януса, да Саваофа Бааловича.
Впрочем, зачем гадать?
- Привалов слушает, - поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим
голосом, серьезным, уверенным, и в то же время усталым. Сотрудника,
отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу,
или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии,
перфокарт и писчей бумаги...
- Что ты бормочешь, Сашка! - заорали мне в ухо так сильно, что на
мгновение я оглох. - ...рнеев говорит. Слышишь?
- А... ага... - выдавил я, отставляя трубку на расстояние вытянутой
руки. - Ты где? У Ж-жиана?
- В машинном зале! - еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. -
Уши мой!
На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.
- Дуй ко мне! - продолжил разговор Корнеев.
В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на "Алдан" - машина
перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать хотелось
неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться? Я
скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен
из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.
- Ну, Корнеев, ну, зараза... - с возмущением сказал я. - Дуй в
машинный...
Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.
- Привалов! Как человека прошу! - ответила мне трубка.
- Иду-иду, - печально сказал я, и отошел к "Алдану". К Витькиным
выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу
важной, а мою - ерундой? На мониторе "Алдана" тем временем мелькали
зеленые строчки:
Триггеры... норма.
Реле... норма.
Лампы электронные... норма.
Микросхема... норма.
Бессмертная душа... порядок!
Проверка печатающего устройства...
Печатающим устройством "Алдану" служила электрическая пишущая
машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер.
Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти
девяти языках шестнадцатью цветами, а также рисовать графики и бланки
требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге
буквы - от "А" до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала
"Сашка, будь челове...", после чего замерла с приподнятой литерой "К".
"Алдан" снова завис.
Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в "Алдан"
залез! "Будь чело..." Я остановился, как громом пораженный. Если уж
грубиян Корнеев просит помочь - значит, дело серьезное! Мысленно приказав
кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору... Молоденького
домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до самого
момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно
попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я
наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а
заклинание левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к
центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее всего и
получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки
были заговорены опытными магами, и моим дилетантским попыткам не
поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на
корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и
подошел поближе. Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны унылого
буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из
кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась
на ниточке.
- Жив? - шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой.
- Жив, - машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский
тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил:
- Дубль...
- Какой дубль? - уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось
интересным. Домовые слыли существами робкими, забитыми, в разговоры
вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что
прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но
крайне уклончивую беседу.
Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:
- Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился, все-таки...
Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор!
Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?
- Ты так по коридорам не носись, - поучал меня тем временем домовой.
- Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит плохо, можно при нем
побежать, чтобы он убедился - стараешься, и обратно когда идешь ходу
ускорить... Тихо!
Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин. Был
он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий момент
включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от этого выглядел
туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под дождь. На
нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля? Почему? И
лишь когда Редькин скрылся в дверях лифта - мной, между прочим,
вызванного, я понял. Ни один сотрудник института не споткнется о
зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль... В душе у меня слегка
просветлело. Для полной гарантии я поковырял пальцем в ухе, но следов
шерсти не обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.
- Все путем, - неожиданно сказал домовой. - Он не заметил, что мы
разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится. Если что,
заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь, где казармы? За кабинетом
Камноедова. Бывай...
Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в щели между
паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот раз на кнопку
пришлось давить минут пять, прежде чем лифт соизволил остановиться. Я
юркнул в двери и с облегчением отправил лифт вниз. Третий этаж лифт
проскочил без заминки. А между вторым и первым застрял. И зачем я поехал
на нем, есть же нормальная черная лестница... Со вздохом оглядевшись -
если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаскированный, я нарушил второе
правило пользование лифтом и вышел сквозь стену. На первом этаже было
хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками и хвойными лесами, что,
почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробежала
хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже
кадаврам. Это было ее специальностью - она, как и все хорошенькие девушки
института, работала в отделе Линейного Счастья. Здороваясь по пути со
славными ребятами из подотдела конденсации веселого беззлобного смеха, я
пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с того, что отдел
Линейного Счастья занимал абсолютно весь первый этаж. Места для машинного
зала на нем попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в подвал,
а потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в машинный
зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это получалось - было
тайной, такой же непостижимой для меня, как огромные размеры НИИЧАВО,
маленького и неприметного снаружи. Сегодня мне почему-то не везло. Я
трижды споткнулся, но, наученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую
беседу с Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с
кем-нибудь своей удачей - он добился, с помощью Говоруна, потрясающих
результатов в деле сублимации универсального гореутолителя. Какую роль
сыграл Клоп Говорун в этом процессе, я так и не понял - уж очень
специфические термины использовал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче,
словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести
для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего
мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и уложить в
постель, после чего, уже без приключений, добрался до машинного зала. У
дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый.
- Витька, что случилось? - с облегчением поинтересовался я. - Зачем
такая спешка?
- Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, - бесцветно сказал Витька.
И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль,
запрограммированный лишь на одно - пропустить внутрь меня и преграждать
дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я отпихнул дубля, неуклюже
взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь и влетел в машинный зал.
Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало институту
электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил:
- Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел,
