материального мира. Эти цели достигались у гностиков посредством
специфического философского познания, для чего гностики организовывали
аскетические союзы, философские школы, религиозные общины и т. д.
в) Одной из ранних сект гностицизма являются {офиты}, то есть
поклонники библейского змия, учение которых представляет хаотическую смесь
мифологических и религиозных представлений (например, подвигов Геракла и
учения об ангелах). Гораздо яснее гностические системы Василида (из
[170]
Сирии) и Валентина (из Египта). Ко II в. относятся менее крупные гностики:
Карпократ Александрийский, Сатурнил (или Саторнил) из Сирии, Маркион из
Понта и др.
Христианская церковь выступила против недопустимого с ее точки зрения
совмещения евангельской священной истории с языческим пантеизмом и
мифологией. Во II в. гностицизм был побежден христианством и в дальнейшем
продолжал существовать только в виде малозначащих и непопулярных сект и
направлений.
2. {Василид и Валентин}, а) Вместе с Валентином (о нем дальше)
{Василид} - это крупнейший представитель гностицизма II в. - был родом из
Сирии, жил в Антиохии, Александрии, Персии. Его учение тоже начиналось с
теории непознаваемых глубин и полноты бытия. Из этой полноты - плеромы -
путем излияния образуется множество разного рода мифологических существ,
возникают небо и многие персонажи христианского вероучения. Таким образом
языческий пантеизм тоже отождествлялся здесь с христианством. Путем целого
ряда космических переворотов преодолевается зло, возникшее в результате
отдаления от полноты, и торжествует вечная истина полноты. Поэтому,
возвращаясь в глубины полноты, проистекшие из нее и вполне познаваемые
эманации оказываются символами исходной непознаваемой полноты и потому
превращают ее уже в нечто познаваемое. В этом и заключается значение того
знания - гносиса, по которому и свою философию гностики называли
гностицизмом.
[171]
б) Самым крупным представителем гностицизма является {Валентин}, не
только совместивший в своей философской системе античные и христианские
идеи, но и создавший прямо-таки грандиозную философскую поэму
миротворения, не сводимую ни к античности, ни к христианству. Согласно
системе Валентина, причина возникновения мира заключается в том, что
последний из божественных эонов, то есть из тех двадцати восьми
полулогических категорий, полумифологических существ, из которых состоит
божественная область (плерома), по Валентину, а именно зон София,
согрешила против отца, желая нарушить всю божественную субординацию, за
что и была изгнана из плеромы. В дальнейшем развертывается подробнейшая
картина того, как грусть и слезы тоскующей по плероме Софии
материализовались в небо и землю, как были созданы люди, среди которых
выделяются гностики, то есть люди, изначально предназначенные к спасению.
В конце концов София вместе с гностиками добивается с помощью Иисуса
Христа, посланного Отцом с благостной вестью о грядущем прощении Софии,
прощения у Отца и допускается назад в плерому, а материальный мир,
созданный из печали Софии, сгорает в огне. Цель истории мира - прощение
Софии - достигнута, история мира завершилась.
3. {Гностическая София}. В кратком очерке нет никакой возможности
излагать и анализировать те бесконечно разнообразные и противоречивые
философские, религиозные и мифологические концепции, из которых состоит
многовековой антич-
[172]
ный гностицизм. Однако через весь гностицизм проходит один замечательный
образ, в котором не только запечатлена вся противоречивая
языческо-христианская сущность, но дается еще и целая космическая поэма, в
которой не по-христиански согрешившее божество пытается христианским
способом вернуть свою абсолютно-персоналистическую чистоту. Это - образ
Софии.
а) {Первый} такой этап космической поэмы - это та валентиновская
София, которая чисто человечески захотела иметь общение с Отцом при
игнорировании всех отделяющих ее от Отца ступеней функционирования
исходного отчего начала. В этом сказалась ее человеческая гордыня. Но
поскольку София в этом кается, здесь можно находить только начальную
степень отхождения от чистого персонализма.
б) {Второй} этап отхождения от принципиального монотеизма заключается
в том, что София отвергает предназначенного ей плеромой супруга и сама из
себя творит такую мысль, которая и оказывается основой ее миротворения.
Здесь уже два греха - рождение из себя самой идеи мира и творение мира по
законам этой произвольно созданной идеи. Конечно, в конце концов София
кается и в этих своих прегрешениях. Все же, однако, здесь перед нами еще
более значительный грех Софии, чем ее гордыня внутри плеромы.
в) {Третий} этап отхождения Софии от абсолютного персонализма - это
создание не только мира, но и тех движущих принципов этого мира, которые
уже прямо равняют себя с абсолютным божеством. Здесь перед нами возникает
такой чудовищный об-
[173]
раз, как Ялдабаот, который хотя и является сыном Софии, но уже открыто
творит зло в мире, включая дьявола, и объявляет себя единственным истинным
богом. София и здесь ведет себя по-человечески противоречиво. Она
чувствует ужас от сотворенного ею Ялдабаота и всячески старается бороться
с его чудовищным своеволием. Правда, здесь оказывается уже мало простого
раскаяния, а становится необходимым действенное искупление сотворенного
Софией зла.
Это искупление тоже происходит не сразу. Сначала София внушает
Ялдабаоту необходимость вдохнуть в созданного им человека дух божественной
жизни и тем самым лишает Ялдабаота этого духа. Тут тоже перед нами картина
чересчур уж человеческого поведения Софии, прибегающей к искуплению греха
при помощи обмана Ялдабаота. И тут же другая нелепость, не только с точки
зрения применения чисто человеческих способов борьбы, но и с точки зрения
абсолютного персонализма, поскольку Ялдабаот, лишивший себя божественного
духа, превращается уже в чисто злое начало, которое в дальнейшем должно
погибнуть бесследно.
Но София и здесь, при всех своих человеческих слабостях и
несовершенствах, все же достигает того, что человек, ставший теперь
центром творения, умозрительно просвещается явлением Иисуса Христа и тем
самым становится окончательным завершением уже самой плеромы. Это и
становится последним и окончательным искуплением первоначального греха
Софии и последним ее раскаянием,
[174]
поскольку исторгнутая грехом Софии божественная часть плеромы после своих
долгих странствий возвращается здесь в лоно первоначальной плеромы в виде
спасенных душ пневматиков.
г) Наконец, к {четвертому} этапу в развитии образа Софии мы должны
отнести ту Софию, которая не только руководит земными делами, но и сама
лично в них участвует. И здесь тоже две ступени.
Одна такая ступень изображает нам Софию, находящуюся в такой степени
человеческого несовершенства, что трактуется прямо как публичная женщина.
Но у Симона Мага эта женщина все-таки вырывается из своей блудной жизни,
осознает свое божественное происхождение, раскаивается и при помощи одного
великого человека опять начинает функционировать в своем исходном и уже
безгрешном виде. Правда, здесь не столько София спасает пневматиков и тем
искупает свой грех, сколько один великий пневматик спасает Софию и
водворяет ее на ее первоначальном месте.
Другие ступени человеческого пленения Софии - это уже окончательное и
бесповоротное пленение, когда София оказывается не просто временно
согрешающей, но вечным покровителем человеческого грехопадения. В этом
смысле удивительны те материалы, которые мы имеем о секте каинитов. Первым
учеником и апостолом Софии явился Каин, убийца Авеля, а затем и тот Иуда,
который был предателем Христа. Здесь крайняя ступень отпадения Софии от
своей божественной сущности, которая не только не является принципом зла,
но и вообще выше всякого добра и зла.
[175]
Таким образом, гностическая София проходит все стадии развития,
начиная от чистой божественности, когда первозданная и светлая материя
субстанциально утверждается в личности Христа вместе с его божественной
субстанцией, и кончая поглощением этой чистой божественности злой материей
и тем самым вечным самоутверждением этой злой воли в его полном единстве с
чисто человеческими несовершенствами.
д) Указанные нами здесь четыре этапа в развитии образа Софии могут
найти свое подтверждение в трактате II 5 - "О происхождении мира",
входящем в состав библиотеки Наг-Хаммади.
Более глубокого и более яркого образа безнадежных исканий совместить
язычество и христианство, чем образ Софии, невозможно себе и представить.
Умирающее язычество испытывало здесь буквально последние судороги перед
лицом восходящего христианства, и судороги эти, занявшие собою не менее
трех столетий, могли кончиться только гибелью всей языческой идеологии. Но
есть еще два момента, которые во всем гностицизме ярче всего рисовали
наступающую гибель всей языческой античности.
4. {Докетизм и либертинизм}. а) В самом деле, где же в античности мы
найдем учение о мире как о чистой кажимости, лишенной решительно всякого
объективного обоснования? Даже с точки зрения крайних идеалистов
античности, материя никогда не признавалась просто отсутствующей и просто
несуществующей. Она, конечно, всегда существова-
[176]
ла; и весь античный идеализм только к тому и сводился, чтобы не считать
материю чем-то единственно существующим, но обязательно чем-то таким, что
для преодоления своего бесформенного существования требует существования
также еще и принципов оформления. В гностицизме же прямо объявлялось, что
материя есть только субъективное представление Софии, объективация ее
страстей, которую она имеет только в порядке своего грехопадения. И как
только происходит раскаяние Софии в этом ее грехопадении, материя тотчас
же исчезает, и исчезает навсегда.
Таким образом, учение гностиков о материи есть чистейший иллюзионизм.
И у историков философии для этого имеется специальный термин: {"докетизм"}
- от греческого слова оосео, что значит "кажусь". Этот докетизм для
античной философии и для всей античной эстетики есть свидетельство их
гибели. Даже античные скептики вовсе не отрицали существования материи.
Они только признавали, что можно доказывать как ее существование, так и ее
несуществование. Но под этим крылось ощущение непрерывно становящейся
материи, не допускающей никаких прерывных оформлений. Это - не докетизм,
но только скептицизм, отказ не от материи, но только от объективно
значащих суждений о ней. У гностиков же учение о чистой кажимости материи
не скептическое, но абсолютно догматическое в своем отрицании
существования материи. Это - гибель античной мысли.
б) Другое, не только очень важное, но прямо-таки чудовищное,
свидетельство гибели античной мысли - это проповедуемый у многих гностиков
[177]
{либертинизм} (от латинского слова libertas - "свобода"). Этот либертинизм
проповедовал полную свободу морали от каких бы то ни было принципов,
теорий, запретов и даже вообще мировоззрения. Считалось так, что если
задача гностиков есть достижение знания, а знание о вещах само вовсе еще
не есть вещь, то, следовательно, тот, кто обладает знанием, тем самым
свободен от подчинения вещам, а значит, и от подчинения каким бы то ни
было запретам, от подчинения каким бы то ни было объективным установкам
действительности.
Епифаний (XXIV 3) прямо утверждает, что знаменитый гностик Василид
проповедовал открытый разврат. Ириней (I 13) пишет об аморальном поведении
другого известного гностика - Марка. Имеется также совместное
свидетельство Епифания (XXVII 4) и Иринея (I 25, 4) о либертинизме
Карпократа. Но и без этих совершенно недвусмысленных свидетельств
либертинизм яснейшим образом вытекает уже из первичных основ гностицизма,
поскольку все софийное творение трактуется здесь одновременно и
существующим вне бога, и несущим в себе все персоналистические функции,
которые являются его оправданием. И гносис, оторванный от материи и ей
противостоящий, тоже только оправдывает самостоятельную стихию материи,
