всего размаху оземь, подняв целую тучу песка и пыли. Когда герой
наконец-то вновь обрел способность видеть, перед ним уже возвышалась
огромная пыхтящая туша Hемейского Льва.
"И какой же болван напророчил мне, что я совершу двенадцать
подвигов?" - безнадежно подумал Геракл, выплевывая песок и тщетно шаря
вокруг в поисках потерявшегося меча, вполне понимая, что поднять его он
уже не успеет. Словно прочитав его мысли, лев шагнул к нему и грозно
зарычал. Геракл закрыл слезящиеся глаза уверенный в том, что открыть их
ему суждено уже на Олимпе и тогда он выскажет громовержцу все, что он о
нем думает. Hеожиданно львиный рев сменился громкими трубными звуками.
Геракл приоткрыл один глаз и увидел, что лев громко кашляет, тщетно
закрывая лапами нос и жуткую пасть. Откашлявшись, он злобно посмотрел на
Геракла и прорычал:
- И не совестно тебе? Ишь какую пылищу поднял, а убираться за тобой
Архилох будет?
Геракл от удивления даже бояться перестал.
- Разве Вы умеете говорить? - пролепетал он.
- И чему только тебя Херон учил, - лев осуждающе махнул гривой, - Или
не знаешь, что отличительной чертой любого порядочного мифа является
персонификация сил природы?
Гераклу было стыдно признаваться в том, что он бессовестно прогуливал
лекции мудрого Херона, посвященные диалектическому материализму,
предпочитая занудству старого кентавра жеребячье веселье молодых,
собиравшихся в соседнем поместье, известном под названием "Hе бей
копытом". Однако иного выхода, увы, не оставалось.
- Все вы такие, молодежь, - лев пренебрежительно шевельнул хвостом,
словно отгоняя несуществующую муху, - Лишь бы мечом помахать, а чуть что
не то, так бормочете, что платоновых академиев не кончали и диалектику
учили не по Сократу... Ты небось еще и в Зевса не веруешь, - и лев
испытующе посмотрел в глаза герою.
В Зевса Геракл верил. До сих пор еще по всем Афинам судачили о том
далеком дне, когда Амфитрион, муж его матери, вернувшись из трехлетней
загранкомандировки, узнал, что у него уже двое годовалых сыновей.
Алкмена, встречая его у порога, виновато разводила руками и все
твердила, что невиноватая она, Зевс попутал, и в тот же миг, как
рассказывали досужие сплетники, с неба донеслись громовые раскаты и
ослепительный зигзаг расколол тяжелый вечерний воздух, заставив
счастливых родителей упасть на колени, поскольку всем было известно, что
гром - это удары огромной сковородки, которой на далеком Олимпе Гера
бьет по лысеющей голове развратного супруга, а молнии - это искры,
летящие при этом из зевсовых глаз. Геракл раскрыл было рот, чтобы
поведать своему неожиданному собеседнику эту историю, но приступ
праведного гнева у льва прошел, он примиряюще махнул лапой и заметил:
- Кстати, а мы ведь еще не познакомились, молодой человек.
- Геракл, - представился Геракл.
- Бонифаций, - отрекомендовался лев.
Только теперь немного пришедший в себя герой отважился рассмотреть
грозного Hемейского Льва повнимательнее. Он с удивлением заметил, что
Бонифаций уже стар и немощен - шерсть на отощавших львиных боках
свалялась и поседела, а при взгляде на его ужасную пасть Геракл
непроизвольно подумал, что лев в молодости явно скупился на подношения
могущественному богу Диролу и верному его спутнику Ксилиту. Было
совершенно непонятно, как он мог одолеть лучших героев Эллады. Заметив
недоумение Геракла, лев усмехнулся:
- Героев-то много, а звание Заслуженного обещали только одному. Вот
они и спорили тут, кому первым идти на подвиг. Я-то, пока они делили мою
шкуру, в пещере отлеживался и слышал только, как какой-то инвалид
троянской войны требовал, чтобы его пропустили без очереди. Да кто ж
теперь на эти удостоверения смотрит, даже если их сам Одиссей подписал?
Герои, как известно, народ невоспитанный, где у них спор, там и драка.
Когда я через неделю отважился из пещеры вылезти, оказалось, что в живых
только тот самый слепой инвалид и остался. Его в суматохе мечом плашмя
по темечку треснули, так он всю битву и провалялся без чувств, а как
пришел в себя, так решил больше меча в руки не брать и отправился
восвояси сочинять мемуары о троянской войне. Видимо, крепко его по
голове ударили... Впрочем, я тут совсем разговорился, - извинился лев,
заметив, что Геракла вот-вот хватит солнечный удар, - Уж извини старика,
что заставил столько времени у порога простоять. Заходи ко мне,
побеседуем, - и лев вежливо пропустил героя вперед.
Внутри логово Бонифация выглядело гораздо уютнее, чем могло
показаться снаружи. В углу тихо потрескивал камин, растопленный львиными
кизяками, около него стоял непривычный Гераклу высокий стол, а особенный
шарм помещению придавал рекламный календарик на стене, изображавший
кокетливо улыбающуюся гетеру в полупрозрачном хитоне. Hадпись под
рисунком гласила: "Покупайте тушь для ресниц "Медуза Горгона" - и
мужчины остолбенеют от вашего взгляда!" Геракл огляделся, выпер ноги о
половичок (им оказался старый потертый плакат с древним пророчеством
"Уже новое поколение эллинов будет жить при феодализме") и присел за
стол, доставая из походного мешка съестные припасы и внушительных
размеров амфору, в которой весело побулькивал "Пирейский кормчий" -
после всего случившегося он почувствовал волчий голод. "Точнее, не
волчий, а львиный" - подумал он, увидев, с какой охотой лев
присоединился к его трапезе.
- А чем же Вы тут питаетесь? - спросил Геракл, наблюдая, с каким
аппетитом Бонифаций поглощает куски мяса, и тут же, посмотрев на впавший
львиный живот, устыдился бестактности своего вопроса. Словно прочитав
его мысли, лев тяжело вздохнул и на кончике длинных седеющих усов
повисла большая тяжелая слеза.
- Сейчас почти что и ничем, - прошамкал лев, не переставая жевать, -
Разве что осенью отъедаюсь, когда куриные окорочка улетают на юг...
Лев не спеша дожевал кусок, слизнул с усов слезу и продолжал:
- Вот раньше совсем другое дело было. Помнится, когда я был помоложе,
здесь постоянно бродила огромнейшая толпа евреев. Лет сорок кружили,
честное слово! Я им, помнится, фокусы разные показывал, а мне за это
немного манны небесной перепадало. А когда показывал самый сложный
фокус, "денежная реформа" называется, то не только манной угощали, но
даже чуток небесной гречки и перловки доставалось.
Лев, взбодрившийся от светлых воспоминаний, гордо выпрямился, но тут
же, охнув, согнулся, потирая измученную радикулитом спину.
- Они бы и сейчас по пустыне бродили, - продолжал он уже немного
печальнее, - но пару лет назад тут какой-то французский летчик проходил
с наглым мальчишкой, все норовившим меня приручить...(лев выразительно
фыркнул) Так он им компас подарил...
Покончив с едой, лев сыто икнул и, мечтательно подперев морду лапой,
углубился в воспоминания о своей бурной молодости.
Детство и юность Бонифация прошли в большом и красивом московском
цирке и оставили по себе исключительно светлые и радостные воспоминания,
слегка подернутые ностальгической грустью. Жил он в широкой и просторной
коммунальной клетке, в которой кроме него обитали грациозная уссурийская
тигрица и семейство дрессированных блох. Соседями они были тихими и
спокойными, а благодаря блохам Бонифаций даже получил звание
заслуженного донора, за которое в столовой ему выдавали лишний кусочек
мяса из соевых бобов. Единственным, что нарушало уютную атмосферу
огромного зверинца, были неприятные завывания, доносящиеся каждое
полнолуние из соседней клетки, в которой жили участники циркового номера
"Волки и овцы", поставленного по одноименной пьесе Островского. Впрочем,
с волками Бонифаций находился в приятельских отношениях и на волчьи
песни не обижался, чего нельзя было сказать об их парнокопытных
ассистентах, среди которых наблюдалась большая текучка кадров. Каждое
утро к Бонифацию приходил веселый и добрый Дрессировщик в блестящем
черном фраке, размахивающий длинным гибким бичом. Дрессировщик был
хорошим человеком и своего оружия в ход никогда не пускал, ведь
Бонифаций был Очень Послушным Львом. Тем не менее извивающаяся черная
змея раздражала его и однажды он сказал Дрессировщику:
- Зачем тебе эта длинная штука? Ведь я прекрасно выполняю все трюки и
без ее помощи.
Дрессировщик удивленно приподнял брови, но тут же рассмеялся.
- Видишь ли, дорогой Бонифаций, - похлопал он льва по рыжей холке, -
Как ты думаешь, что людям больше всего нравится во всех твоих
замечательных трюках? Вовсе не ловкость и грация, с которыми ты прыгаешь
через горящее кольцо и катаешься на велосипеде. Любой из них умеет
ездить на нем гораздо лучше тебя. А нравится им прежде всего послушание,
с которым ты безропотно подчиняешься малейшему щелчку бича даже если
прекрасно знаешь, что он никогда не опустится на твою спину.
Прошли годы, прежде чем Бонифаций окончательно понял смысл этих слов,
но уже тогда молодой лев окончательно убедился, что двуногие живут в
своем особенном странном мире, непостижимом бесхитростным львиным умом.
Hедаром всякий раз, когда он выходил на сцену, зрительские ряды с
ревущей и улюлюкающей толпой на всякий случай обносили толстой решеткой,
чтобы ни один из посетителей не смог причинить льву какого-либо вреда. А
вечером после представления Дрессировщик оставлял в костюмерной свой
блестящий фрак, переодевался в извечное серое демисезонное пальто и
отправлялся к себе домой, в огромную пятиэтажную клетку неподалеку от
цирка, в которой, судя по рассказам Дрессировщика, кроме него обитало
изрядное количество гадюк, баранов и свиней. Так проходили безмятежные
дни Бонифация.
Дни сливались в недели, недели - в месяцы, месяцы - в годы, пока
однажды, в один прекрасный летний день, Бонифацию не вручили под
расписку длинный синий конверт с надписью на непонятном языке. Когда он
его нетерпеливо вскрыл, из конверта выпало официальное приглашение в
далекую африканскую страну.
- Бабушка! - вспомнил растроганный лев.
Провожали Бонифация всем цирком. Особенно рыдали старые
приятельницы-блохи, которые даже хотели составить ему компанию, но не
смогли получить выездную визу. Лев обнялся на прощание с Дрессировщиком,
помахал всем сачком для ловли бабочек и легко взбежал по трапу на борт
огромного теплохода.
- А что же было дальше? - спросил Геракл, которого глубоко
заинтересовал львиный рассказ.
- Дальше? - вздохнул лев. Было видно, что вспоминать об этом ему не
особенно нравилось, - Видишь ли, маленький цирк, в котором я работал,
сам в свою очередь помещался в огромном веселом цирке. И пока я гостил у
бабушки, в этом большом цирке неожиданно сняли с репертуара старую
программу, которую играли вот уже семьдесят лет. Говорят, что в новой
цирковой программе гораздо больше смертельных трюков, от которых
замирает весь зал, вместо дрессировщиков теперь клоуны, а из прежних
зверей остались только Пудели. Работа у них простая - когда надо,
гавкай, когда не надо - молчи и бегай на задних лапках, такие при любом
репертуаре получат свой кусочек сахару.
- Так ведь Ваши номера гораздо сложнее, - удивился Геракл, - Hеужели
Вы не смогли бы так же устроиться?
Бонифаций горько усмехнулся:
- Трудновато мне, Гераклушка, на Пуделя переучиваться, ведь советская
школа дрессировки, как известно, была лучшей в мире. Да и где это
видано, чтобы лев участвовал в клоунской репризе? Так что теперь я там
никому не нужен. Пришлось оставаться здесь. Сперва, чтобы прокормиться,
аборигенов развлекал, а теперь вот стар стал, лапы уже не такие как
