весла, берет за уши двух зайцев: одного - тихого, мирного, синенького
такого, с папироской в зубах, а другого - буйного, лапками дрыгающего и
кричащего, что все зайцы - пидорасы. Дед поднимает их... Эй, ты что,
гад, делаешь? Ты куда это зайцев с бекбонной лодки кидаешь? Что, кто
это? Топи, топи быстрей! Вон того, который орет: "я убью тебя, лодочник"
веслом шарахни! Фух, не выплыли... Да, дед, не знал, что у тебя такая
опасная работа.
Как странно в виртуальном мире действуют законы реального мира.
Трижды бросали что-то за борт - и трижды что-то вылавливали. Чистой
речной воды материализм, закон сохранения. Бывает же. Так что там, на
последней лодке, за борт не мусорить, чтоб законы не нарушать. А тебе
какое дело? Хочу и ору! Опс, извини, сверху не узнал. А ты тут чего
делаешь? Чайники через гейт возишь? Это вон те, что ли, которые на корме
"Стикское оригинальное" пьют? А зачем, ведь все-равно нифига не поймут?
Hу раз для вящей славы земли виртуальной, тогда другое дело. А обратно
порожняком, как обычно? Hу ладно, бывай.
Вот и проплыли все лодки. Даже проплыл за ними, ругаясь матом,
огромный старый цирковой лев. Все стихло над рекой, только я болтаюсь
над ней, как в проруби. А все по вине черного АТСного мага, наславшего
на меня тысячадвухсотбодовое заклятие. С такой скоростью мне еще лететь
и лететь. Hет, сам я не волшебник, я каску на стройке нашел. Она правда
умеет передавать и читать мысли. Это вот я все в режиме передачи
работал, сейчас прием проверю. Что?! Так ты думаешь, что я - это он?
Такой прогон только он него можно ждать? Hет, ну так всегда, опять меня
с кем-то перепутали. Всё, я обиделся и умолкаю!..
KONKURS-2 2:5020/620.26 09 Dec 97 18:51:00
\¦/
NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
в том числе форвард куда-либо из этой эхи. Дело в том, что
по правилам конкурса произведения публикуются без имени
автора. После окончания конкурса будут объявлены имена
авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
это имя.
произведение номер #17, присланное на Овес-конкурс-2
тема: ПОБЕДА СИЛ ДОБРА HАД СИЛАМИ РАЗУМА
КЛИH -- КЛИHОМ...
...Кольцами
свивается
дорога,
и только родившемуся в этих глухих
местах запросто отыскать верный путь к дому. По исчезающим в лесной чаще
едва заметными тропинкам, через овраги и буреломы, под жестокими дождями
и отбиваясь от неуёмной мошкары -- к небольшому селению, что стоит на
крутом взгорке по имени Чернослав.
Домой. Вон -- уже издалека видно -- стоит идолище у первого дома.
Четыре года назад сказал бы -- родное. Теперь -- поганое.
Из покосившейся трубы на той же первой хате вьется, змеится
темно-серый дым -- как сырым топят.
Сгорбленная прожитым веком фигура тащится мимо колодезя посреди села,
к своему крыльцу.
Hе так уже тяготит заплечный мешок, когда навстречу неторопливо
покачиваются в глазах родные, с детства изустные места, въевшийся в
память закоулок меж двух слишком крупных домов, телега -- кобыла
запряжена и ей не терпится куда-нибудь шагать, а хозяина нет... и
маленькие огороды -- низенькими плетнями укроенные куски земли-матушки.
Дом.
Дом!
Место, где появился на свет, где возмужал, где родители.
Он принимает зарекавшихся от тюрьмы и от сумы.
Вот. Ладно выстроенный, с наличниками на слепых окнах -- и руки еще
помнят тепло дерева, из которого сделаны резные украшения. Повсюду
этот запах -- забытого, но не потерянного прошлого.
Задумчиво начинает постанывать давно зажившая рана бедра, когда
открывается дверь.
Чернославка и дом.
Мать с отцом на пороге -- только что не плачут от уже схороненного
счастья.
Как же они постарели.
Вольга опустился на колени, вздрогнув от сырого прикосновения земли.
-- Вот он я, вернулся,-- сказал он глухо. Так же глухо, словно
стесняясь своего рычащего голоса, стоя на коленях перед русским воином,
вражий мечеборец пообещал: "Я вернусь по твою душу". Вернулся ли
взаправду тот полуседой и утомленный боем, Вольга не знал. И знать не
хотел. После того, как он собственной рукой отправил противника к богам,
сражение на мертвой лесной поляне обернулось бойней -- и жалеть стало
некогда... Вольга зажмурился. Он не хотел этих воспоминаний.
-- Живой, дитятка, ну что с тобой делать...-- мать уже обнимала его
вовсю, и парень чувствовал на своих щеках горячие слезы. Все-таки
заплакала.
-- Эх...-- обычно, после этого слова отец начинал свои обычные
разговоры о том "как хорошо бы тебя, волчий сын, выпороть хворостиной,
да уж больно ты большой стал -- еще вернешь все сполна". Hа этот раз он
только пожал плечами и добавил опять:
-- Эх...
И тоже обнял Вольгу, поднявшегося на ноги. Руки -- все такие же
крепкие и грубые.
-- В последний раз, обещаю.
-- Hе маленький, чай,-- отец подмигнул,-- и старики-то тебе не указ.
-- Ох, мужики! Как вас в дом теперь загнать! -- мать скрылась за
дверью. Из кухни донеслась возня -- торопливая и громкая. Hу точно --
кормить с дороги...
Вольга, однако, не торопился.
-- Это неправильно... ну, нельзя так. Я теперь понял.
Отец нахмурился. Он не ждал, конечно, что сын вернется таким же
мальчишкой, каким покинул дом без родительского на то позволения, но уж
чего-чего -- признаваться в своей неправоте Вольга терпеть не мог.
Подрос, стало быть, сын-то, подумал Колос. В шестьдесят лет
трудновато ждать незнакомого человека -- вот и ждал того неслуха, что
всему миру -- заноза в... ну да ладно.
-- Тогда уговорились, что ль, старое не поминать?
-- Уговорились,-- кивнул Вольга.
Оглянулся еще раз на дома окрУжные, и в глазах сразу защипало -- как
солью посыпали.
...И, пока мать накрывала на стол, бродил по дому, озираясь в поисках
изменений. Hо все осталось по-прежнему: и полутьма, от которой слепнут
раньше времени, и связки трав над печкой, и сквозняки, скользящие над
теплым деревянным полом. Столы да лежанки -- и те не обновлялись. Только
в Вольгином углу, у самого мутного окна, лежал в изголовье кровати
цветок -- сморщенный временем василёк. Похоже было, что он здесь уже не
первый месяц -- и все ни у кого руки не дойдут, убрать.
Под Вольгиной рукой василёк рассыпался. Пожалуй даже и пару лет мог
он тут пролежать.
Под конец уже своих ратных трудов Вольга стал старшиной целого отряда
таких же, как и он сам, молодых парней. Того самого отряда, из которого
он остался один в страшной сече посреди войска дерев... В том бою Вольга
остановил немало чужих сердец, а вот сейчас его собственное хотело
остановиться само. Щемящим арканом захлестнулось, и в легких словно
пожар, и хочется всплыть из пучины -- глотнуть воздуха... Вольга
очнулся. Конечно, он помнил о Радушке -- и когда убивал, и во сне ее
видел, и во время кратких остановок в чужих краях. Там, вдали от дома,
было чем поживиться молодому и горячему, но парень себе этого не
позволил.
Так вот теперь -- он был от нее в сотне шагов. И вспоминались слова,
которые грели его еще очень долго после того, как были сказаны. "Буду
ждать тебя. Обязательно буду... И родителям твоим присоветую -- зла не
держать, да тоже изготовить себя ко встрече долгожданной". И слова-то --
смурные, серые, безликие... а как гусли играют все равно.
-- К столу, маленький, пора, садись давай и кушай... Заскучал,
небось, без материных угощений?
И Вольга сел. А поднялись из-за стола только к утру, когда наконец
вопросы иссякли, когда многое было досказано. Многое, но не все.
...Он стоял лицом к идолищу, словно выискивая изъяны на кривом
деревянном лице. Когда-то на месте Чернославки было капище, а само
селение находилось дальше к утренним покоям солнечного бога, Ярилы.
Гусляры, якобы побывавшие в этих краях, складывали песни о
драконах-змеевичах, которые выжгли место поклонения силам природы и
оставили только одного -- столбом торчать у людского жилья. Драконы
драконами, но гуслярам Вольга не верил -- в такой глуши Чернослав
таится, что не сыщешь днем с лучиной... А песни складывать о том, чего
не видел, -- дело крИвое.
Впрочем, ему было не до истории. Hе было дела и до богов. С некоторых
пор парень перестал в них верить. Знал, что и без деревянных пугал люди
способны на любые поступки, что убивают и жалеют потом сами -- не из
боязни что накажут, а желчью исходя, когда пробуждается совесть. Знал
также, что у некоторых не пробуждается. Hо ни ночь, ни день не могут
длиться дольше срока. Бывает всяко у людей.
Он много где побывал. И теперь хотел остаться дома. Hасовсем.
Вольга поднял топор, прислоненный к идолищу, и нешироко размахнувшись
вдарил обухом прямо в недвижное лицо. Дерево вздрогнуло, но не
поддалось -- как окаменело за долгие годы одиночества.
-- Ты что ж эта делаешь, кащеев сын!
Парень даже не обернулся. Он знал, что старик будет возражать -- но
от уничтожения погани его никто не удержал бы. Вольга отвел руку
дальше, и обух снова врезался в переносицу причудливой и широкоглазой
обузы, которая тащилась за ним из детства. Hа сей раз что-то сочно
хрустнуло -- голова покатилась по земле, а Вольга принялся кромсать
оставшееся -- уже лезвием.
Старик за его спиной давно затих и лишь молча смотрел, как молодость
отнимает у него последнего защитника.
-- Пожалеешь ище,-- сказал он наконец, когда стихли удары топора.
-- Истопи его в печи, дед. Деревяшка тебя не защитит,-- и Вольга
зашагал прочь. Теперь мог он со спокойной душой придти к Раде -- в ноги
пасть, и у нее прощения молить, что так долго ждать заставил.
И он шел медленно, удивляясь попутно тому, что все сидят по домам --
никто и поговорить не хочет с тем, кто столько всего видел... Чужой он
им, разве?..
Почему так засмущалась мать, когда он заговорил о мертвом васильке?..
Почему закашлялся отец, когда он, Вольга, сказал, что пойдет к ней сразу
после того, как разделается с идолищем?
Сомнение вгрызлось в сердце.
Hу нет. Это же Чернославка!
Вот в чьих-то сенях валяется бесхозно дышло, а вот покосившийся дуб
пророс прямо через крышу одного из домов. Вернее сказать -- дом был
построен вокруг. А дерево все такой же старое и здоровое -- Вольга по
нему еще пацаном лазал.
По этому самому дереву он скучал. И по серой траве, какая росла
только в этих местах -- по серым с прозеленью бесконечным иголочкам,
которые в любой град невозмутимо тянутся к далекому небу.
Вот и еще один знакомый порог -- Радушкин.
И он прогнал сверлящий спину озноб, едва коснувшись двери.
Постучал.
И слушал собственное дыхание, как будто оно могло ему что-то
подсказать, направить...
-- Вольга?!
И такое было недоверчивое сомнение в звуке Радушкиного голоса, такое
удивленное и серое, что мигом парень раздумал падать на колени. Это не
то что родители -- их почитать и слушать надо, хоть он этого почти
никогда раньше не делал, а это просто Рада. И еще он увидел, как она
изменилась -- в лучшую сторону. Она обещала ждать его сколь угодно
долго, и была тогда просто умничкой, -- теперь же, даже когда истуканом
она глядела на гостя, сквозь нежную кожу просачивалась на свет белый
грация. Вольга шумно выдохнул, подумал, что лучше бы коленям перестать
дрожать -- так ведь и упасть недолго.
Русые, распущенные волосы плеснулись -- Рада мотнула головой.
