- Не ходи сюда! - говорит она, - это очень больно.
- Разве есть другой путь? - спрашиваю я.
- Не знаю, но здесь ты не пройдешь, - голос немолодой женщины
звучит совершенно уверенно, но в ее глазах я читаю страх и
временный конец ее собственному развитию, ибо она оглянулась,
потеряв веру в правильность пути.
- Почему вы в этом так уверены? - любопытствую я.
- Ты еще спрашиваешь, или у тебя нет глаз? - женщина почти
возмущена моей тупостью, - я уже не помню, когда вошла сюда - так
давно это было! а теперь не могу даже пошевелится. Мне очень
больно.
Я смотрю на ее исцарапанное тело, превратившееся в "соляной
столб", потом в глаза, застывшие на ощущении болевого шока и
забывшие обо всем остальном, и говорю единственно возможное:
- Если хотите, можете идти за мной.
- Куда? - она почти кричит испуганно на меня, - туда? - рука еле
шевелится в сторону ершащейся чащи, - ни за что! Да и какой смысл?
Что там, впереди? Ни ты, ни я этого не знаем. Так во имя чего мучить
себя?
Внутри меня, однако, зреет мнение, что помучаться придется
всерьез, и я говорю:
- Нельзя же стоять здесь вечно.
- Не знаю, - упавшим голосом говорит она, - но я лучше подожду,
и ты можешь присоединиться ко мне.
Удивительно! И там, позади и здесь, на берегу каждый старается
навязать другому свою волю, свое решение, свой страх. Каждый
стремится вовлечь в круг своего влияния как можно больше людей,
оправдывая свою философию словами: "Если я пойду ко дну, то не
один, и, значит, я уже прав в своих поступках, если кто-то пошел
вслед за мной!"
Я тоже эгоистична, предлагая женщине следовать за собой, но я не
настаиваю на этом и мне безразлично ее решение. Я могу лишь
пожалеть ее за слабость, но вот мой отказ вызывает в ней почти
ярость. Как же: кто-то хочет пройти дальше, чем она. И мне нечего
сказать разгневанной на мое упрямство женщине, когда я начинаю
продираться сквозь заросли.
Колючки впиваются в мое тело, волосы и лицо, стараясь добраться
до глаз, но я сначала не замечаю боли, яростно настроившись на
победу, однако через несколько метров огромный, острый шип
впивается в мое предплечье, и я вскрикиваю. Теперь я стою вровень
со своей недавней собеседницей, и она торжествует при виде моей
боли:
- Ну вот; что я говорила? Дальше ты все равно не пройдешь.
Интересно, что было бы со мной, если бы эта женщина не стояла
здесь, но сейчас я отталкиваюсь от ее эгоизма, как от необходимой
сейчас точки опоры, и, стиснув зубы, устремляюсь дальше. Вскоре
полученный импульс исчезает, и я обнаруживаю себя в море
терновника исколотую и исцарапанную иглами, кровавые ручейки
стекают с меня здесь и там. Только теперь я понимаю, что уже давно
плачу от боли, а губы, кроме уколов, еще и покусаны моими
собственными зубами.
Кроме того, я понимаю вдруг, что совершенно не знаю, сколько
еще и куда идти. До сих пор мне казалось, что я все время держусь
перпендикуляра к болоту, но теперь я ни за что не могла бы за это
поручиться. Никаких ориентиров вокруг меня нет: ни солнца, ни гор,
ничего, - только безбрежное море непроходимых зарослей.
До меня доходит тщетность моего похода и ошибка, которую я
совершила, устремившись вперед с гневом, застилавшим глаза.
Теперь необходимо начать все сначала и уже самой, без опоры на
чужой эгоизм и мнение. В какой-то миг я даже начинаю сожалеть, что
не осталась с женщиной: настолько безвыходным кажется мне мое
нынешнее положение. Но я знаю, что на пути, который мной избран,
позади дороги нет, там вообще ничего нет: ни болота, ни китайца, ни
женщины на берегу. Я не знаю, откуда мне это известно, - ведь
оглядываться нельзя, но я уверена в этом.
И когда я это понимаю, мне становится безразлично, куда идти.
Это действительно все равно: важно движение само по себе, и не
важно куда, ибо удерживать в сознание некую иллюзорную,
воображаемую, но всегда нереальную цель - напрасная трата сил,
которых и так не достает, а кроме того неизбежно приведет ко лжи,
ибо истинной цели не знает никто, а если бы знал, то и ходить ни к
чему. И я отдаюсь Тому, Кто Способен Вести Меня Вперед И Сейчас,
Когда Я Сама Уже Ничего Не Могу Понять.
Я делаю шаг и ... оказываюсь посреди безбрежной пустыни
желтого песка.
Колокол бьет четыре раза.
Будто огни рампы вспыхивает палящее солнце, и я знаю, что на
всем оставшемся пути не встречу больше ни одного человека, ибо
достигла промежутка, где каждый выбирает дорогу сам, без помощи и
наставлений сзади, сбоку или свыше, и никакой другой точки опоры,
кроме той, что внутри, здесь не отыщется. Мой взор погружается в
глубину собственных мыслей и чувств, в поисках необходимых
резервов.
Вовне - пустыня, внутри - Вселенная, и в Ней отныне источник всех
моих достижений. Я начинаю двигаться, но с таким же успехом можно
было бы сидеть и представлять себе, что идешь. Реальность и образы
здесь равновелики, и я теку по границе этих иллюзий, которые вовне
и во мне.
Все прошедшее стирается в песок под ногами. Он тоже течет
струйками, как и прошлое, когда моя нога оставляет на нем
недолговечный след. Здесь нет и быть не может караванных дорог и
путеводных нитей, лишь глубоко во мне мигает, вспыхивает и
захлебывается далекий маяк. Иду к нему.
Границы продолжают таять как миражи. Исчезает время, исчезает
ощущение пространства и так до тех пор, пока я становлюсь самой
этой пустыней, безвременно лежащей под лучами вечно
существующего солнца. Не остается ничего, кроме все
разгорающегося маяка, к которому я волочу свои позабытые ноги.
И в тот миг, когда маяк превратился в негаснущее светило,
загородив собой весь и без того раскаленный небосвод вместе с
затерявшимся во внутреннем сиянье кружочком солнца, и я, находясь в
состоянии сверкающего, искрящегося гипноза перед этим некогда
(когда?) бывшим маяком, намереваюсь кинуться в его плазменное
жерло, ибо мне нужно хоть куда-то кинуться, до меня доносятся удары
колокола, отсчитывая пять склянок.
В затуманенном сознании вырисовываются очертания горы,
вершина которой мне не видна, и я, неведомо как, сохранившейся
частью сознания, соображаю, что, по-видимому, просто не могу
остановиться, и буду идти, и идти до тех пор, пока есть хоть
сколько-то сил, величину которых измеряет кто-то другой, но точно
не я. Поначалу мне даже кажется, что я по- прежнему в пустыне, а
гора - ее мираж, но вскоре понимаю, что действительно ползу вверх
по склону, и даже прошла лесной массив и альпийские луга, а теперь
ползком преодолеваю скалистую полосу, приближаясь к леднику.
Во мне не остается ничего из прошлого, но оно со мной, оно -
часть меня, однако, я не помню и не вспоминаю его, в этом нет нужды.
Более того: это опасно. Стоит только вспомнить свои страхи и
сомнения, свою слабость и бессознательность эмоций, как я полечу
кувырком к тому сучку, за который зацепилась моя память, и вряд ли
сумею вернуться сюда. Здесь, сейчас я сжатый кулак,
сконцентрированный комок воли и чистого потока сил. Никакой
раздвоенности сознания, никаких сомнений или соперничающих
мыслей и чувств, только обостренное состояние высших органов
чувств и потоки чистейшей любви без примеси эгоизма овевают меня
вместе со стремительным горным ветром. Я начинаю улыбаться своей
легкости.
Чистота! - вот имя-девиз этого места.
Свои привязанности и страхи я утопила в болоте, мои боли вырвал
с корнями терновник, мой эгоизм расплавился в пустыне, и теперь я
налегке поднимаюсь ... уже неважно куда. Я чиста, и само это
состояние - награда за мою боль.
Я ускоряю шаги, силы прибывают, прыгаю с камня на камень,
опережая горных коз. Они удивленно отстают, а я окунаюсь в
снежное море, утопая в нем по пояс, но мне известно, что вершина
близка, и когда неожиданно оказываюсь на ней - уставшая, но
счастливая, - то даже досадую на окончание пути.
Теперь я могу оглянуться, жадно впитывая взором картину мира,
пройденного мной. Я получила это право. Теперь я могу даже
вернуться в любую его точку по своему выбору с той лишь
колоссальной разницей, что также могу и покинуть эту точку в любой
момент и в любом направлении, и у меня уже не будет нужды плыть,
идти, ползти, сомневаться и испытывать боль. Теперь я могу летать.
И тут я слышу колокольный звон. Шесть - не очень хорошее число,
и я задумываюсь над этим обстоятельством, понимая что что-то не
так, что-то не совершенно во мне. И тогда прямо надо мной, в
безбрежном океане небес появляются три трона, два из которых
заняты, а тот, что справа, пуст.
Я очарована этим видением, отрывая свой взгляд от нижних миров.
В хрустально-чистом воздухе солнечного дня ветер вдруг начал
выпевать органную фугу, которая силой и глубиной своего звучания
приподнимает меня над вершиной.
Дороги к тронам нет. Или ее не видно, я не знаю. Но я уверена, что
должна пройти к тому, что свободен.. С другой стороны, любой
интерес к свободному трону обрушит меня вниз, и, слава Богу, что я не
могу даже оторвать взгляда от Центральной Фигуры, Которая Не
Позволяет Мне Сбиться С Пути.
Она Увенчана Короной С Огромным Синим Камнем Над Ликом,
Излучающим Бесконечную Любовь и Мудрость. В Правой Руке
Восседающего На Троне, Вибрирующий Жезл, и Наполненная
Жизнью Чаша В Левой. От Центрального Трона струится голубой
свет.
Краем глаза я отмечаю абсолютно черный контур пустоты на Левом
Троне, в Котором тонет голубизна, эманирующая из Центра. Я не
вправе прямо смотреть туда так же, как и Тьма не вправе видеть меня,
мы только знаем о присутствии друг друга и не более того. Мы
познаем друг друга через Того, Кто в Центре.
Я не ощущаю торжественности своего шага, ступающего над
пропастью, где должна была обнаружиться и нашлась дорога. Я
поглощена Божественной Улыбкой и, приблизившись, намереваюсь
пасть на колени пред Ним, но слышу несказанное:
- Иди ко Мне, возлюбленная дочь Моя!
Так я узнаю последнюю тайну о себе, и, уже садясь по правую руку
от Того, Кто Есть Ваятель Мира, Мастер его и Творец, я читаю
сияющее над Его Троном Имя -
"Демиург"!
Дмитрий Могилевский.
Морозостойкость
-==МОРОЗОСТОЙКОСТЬ==-
(Неоконченная повесть для единственного читателя)
Посвящается героине
Предисловие
Повесть неокончена. Я написал лишь первую часть. Я не
знаю, в какой мере вообще все это можно назвать повестью. Я просто
попытался оживить мои впечатления от встреч с близким мне
человеком.
Если использовать повесть как сырой материал или просто
как набор факторов, то, в зависимости от желания, ее можно
переработать в разных направлениях:
Так, для любителей детективов можно было бы ввернуть в
"произведение" какой-нибудь криминал, например, кого-нибудь убить
допустим, героиню.
Для тех, кто любит мелодраму, например, можно дописать
эпилог от третьего лица о том, как герой, потеряв голову после
убийства героини, мучаясь угрызениями совести, нащупал холодный
ком револьвера, всунул его себе в рот и спустил курок.
Для тех, кто любит все заморское, я могу заменить Катю на
Cathie, Скорпиона на Scorpio, МТИ на Harward, "Космос" на "Hilton", а
студенческие военные лагеря - на корпус быстрого реагирования.
Ну, а для того, чтобы повесть опубликовали в "Юности" и
чтобы доставить удовольствие тем, кому "дым Отечества так сладок и
приятен", я могу перенести действие в Азию, на комсомольскую
стройку и начать так, что повесть о любви с лесопилом будет нести в
массы оптимизм:
На полевом далеком стане,
Не уточняю, что за стан,
Однажды в труженицу Маню
Влюбился труженик Степан.
На самом-то деле, я просто писал о Кате, потому что не имел
возможности встречаться с ней.
Я совершенно не пытался анализировать ни саму героиню,
