разговора моя победа будет неполной, я должен рассказать обо всем,
рассказать именно тебе - поверженному противнику, чтобы насмеяться над
тобой. Вчерашний старик говорил, что в Блеклом Краю никто не живет,
поскольку тут нет никаких качеств. Это не так. Я всегда жил здесь, и одно
качество у меня было. Зависть! У каждого из вас есть что-то свое, то, что
вы считаете самым лучшим; вам незачем завидовать друг другу, поэтому вся
зависть мира досталась мне. А это - великая мощь. Я бродил вокруг чаши, не
замеченный никем, завидуя каждому из вас, но не смея приблизиться к
источнику, из которого вы так щедро черпали. Запах меда сводил меня c ума,
но я не имел ни сил, ни решимости - ничего кроме зависти. Зависть не
чувство, а мировоззрение. Говорят - она бесплодна, но именно из нее
родился иссушающий пух. И когда черная вьюга закружила вокруг моей головы
- я решился. А потом явились вы - гордые, самоуверенные и... беззащитные.
Я вдоволь попил вчера вашей крови, вы напитали меня своей силой и
уверенностью. Сразу явились неприступные стены и непобедимое войско.
Против вас сражается то худшее, что есть в вас самих. А оно непобедимо.
Видишь, я ничего не скрываю от тебя, потому что мне приятно видеть твое
отчаяние.
- Ты лжешь, - сказал Виктан. - Ты не сумел отбросить нас от стен. Я
слышу, что бой продолжается.
Фартор замер, словно прислушиваясь к доносящимся издалека глухим
ударам, а потом, пренебрежительно отмахнувшись, произнес:
- Не стоит обращать внимание на бессмысленный шум. Этот лесной пень,
который вы привели с собой, и впрямь неукротим и почти неуязвим. Его можно
лишь строгать как полено, я так и поступлю, хотя подойти к нему с ножом
трудно. Но один он ничего не сможет сделать. Никто из вас ничего не сможет
сделать. Кого не взять силой - будет взят измором или хитростью. Я не
сумел добыть крови подземного слепца, панцирь его прирос к коже, тогда я
воспользовался умением, похищенным у рыцаря Грозы, так что ваш слепец
вдобавок оглох и сейчас безобидно крошит камни вдалеке от битвы. К каждому
рыцарю я подобрал ключик, для этого у меня было много времени. Теперь ты
понял, что проиграл? Молчишь? Ты правильно сделал, что замолк...
Виктан вздрогнул и поднял голову. Перед ним сидел Гоэн. Вернее,
сидящий был похож на Гоэна словно брат-близнец, лишь пустой взгляд выдавал
подделку.
- Прекрати, - сказал Виктан, - меня не обманешь.
- Теперь, разумеется, не обману. А если бы я сразу показался тебе в
таком виде, то сумел бы посеять в твоей душе смятение. Но мне захотелось
говорить с тобой от своего имени, и я могу, наконец, позволить себе это. А
хочешь, - Фартор усмехнулся, и страшно было видеть на знакомом лице рыцаря
Опавшего Листа чужую и мертвую усмешку, - хочешь я покажу тебе Виктана?
Такого, каков он на самом деле? Хотя тебе это не интересно, ты, пожалуй, и
не узнаешь себя. Тебя волнует иное: зачем я начал борьбу, и что собираюсь
делать дальше. Что же, я отвечу и на эти вопросы. Я хочу забрать себе мед.
Весь до последней капли. Пусть он зреет, а потом я не дам ему пролиться. Я
буду есть мед, макать в него свой хлеб, а вы будете завидовать мне, как я
когда-то завидовал вам.
- Об этом я догадывался и без тебя, - ответил Виктан. - Что еще может
изобрести бессильная зависть? Тебе лишь кажется, что ты стал силен и сумел
пленить меня... - Виктан напряг мышцы, пробуя на прочность опутывающие его
цепи.
- Не трудись! - Фартор поднял руку. - Эти оковы нужны лишь моему
самолюбию, их несложно порвать. Ты связан иначе, хотя и не догадываешься,
как. Дело в том, что мне известна твоя тайна. - Фартор поднялся и
прокричал в лицо Виктану: - Ты побежден, потому что проехал свою
остановку!
Виктан рванулся, но двери автобуса уже захлопнулись, и Виктор
Андреевич увидел, как мимо проплывает проходная завода, табло над входом
показывает без семи минут восемь, и, значит, уже нет никакой возможности
успеть на работу без опоздания. Виктор Андреевич в отчаянии привалился к
дверям. Опустевший автобус, дребезжа, набирал ход.
Разумеется, в проходной Виктора Андреевича записали, а в отдел он
опоздал на целых двенадцать минут. Еще год назад на такую задержку никто
не обратил бы внимания, кроме, может быть, Антонины Мадарась - злыдни и
доносчицы, но теперь, когда управленцы ожидали сильного сокращения штатов,
Виктора Андреевича встретило недоброжелательное молчание и изучающие
взгляды. Виктор Андреевич промямлил что-то напоминающее одновременно
приветствие и попытку оправдания, уселся за стол и придвинул папку с
бумагами. Предстояло выяснить, что там внутри, вспомнить, какими
неприятностями чреват грядущий день. Ничего срочного в папках не
оказалось: какие-то заявки, отчет за прошлый квартал, докладные записки о
перерасходе электроэнергии - весь тот бумажный хлам, что скапливается на
столе, создавая видимость работы.
Виктор Андреевич обзвонил цеха, сообщил, что режим работы сегодня
"два-тире-два". В ответ ему продиктовали расход электричества за прошлую
смену. Цифры эти предстояло просуммировать и о результатах сообщить в
Горэнерго. Ежедневная будничная деятельность, не требующая ни малейших
усилий. Виктор Андреевич выписал цифры в колонку, вздохнув, поднял голову.
Светочка Соловкова, сидящая за столом напротив, была погружена в расчеты,
наманикюренные пальчики летали над клавишами калькулятора. Виктор
Андреевич вздохнул еще раз.
Лишенные тургора щеки Виктора Андреевича всегда были гладко выбриты,
так что он и сам не мог бы сказать, была бы у него седина в бороде,
вздумай он эту бороду отпустить. А вот бес в ребро впился прочно, и звали
его Светочка Соловкова. Была она на два года младше собственной дочери
Виктора Андреевича, у мужчин пользовалась успехом, так что никаких надежд
у Виктора Андреевича не оставалось, тем более, что Малявин даже в
молодости был смел с женщинами лишь в мечтах. И все же, он ничего не мог с
собой поделать - запоздалая влюбленность была неистребима. Во время
заводских междусобойчиков Виктор Андреевич демонстративно ухаживал за
Светочкой, изображая "доброго дедушку", которому, учитывая возраст,
позволена безобидная фамильярность. А сам жестоко клял себя и за неудачно
выбранную маску, и за нерешительность, и даже за возраст, который и в
самом деле со счетов было не сбросить. О Таисии в эти минуты Виктор
Андреевич не думал, Таисия ждала дома, а здесь была совсем другая жизнь,
такая же непохожая на домашнюю, как и царственные равнины Тургора.
Виктор Андреевич машинально пересчитывал общее потребление
электроэнергии, но мысли его были далеко. В середине дня ему уже не
требовалось вспоминать обыденные вещи, уплывал в тень и Тургор, так что
можно было помечтать о чем-нибудь несбыточном. Например, о рацпредложении,
которое он сделает, и которое радикально изменит... неважно, что оно
изменит, но в результате увеличится объем продукции, снизится потребление
материалов и энергоносителей, экология тоже не будет забыта... Суммарный
экономический эффект составит, скажем, двести миллионов в год, и, значит,
сумма вознаграждения... большая, посчитаю потом. С Мадарась удар
приключится, когда он пригласит весь отдел в ресторан. Ее - тоже, пусть
позлобствует, но главное, конечно, Светочку. Вечером он, как старый
приятель, пойдет провожать Свету, а возле дома само собой получится, что
они вместе поднимутся к ней, и там... Сладкий озноб прошел вдоль спины. -
Светик, Светик, светлая моя... - Виктор Андреевич зажмурился, прикрыл
ладонью глаза. Так проще и правдоподобнее представлять то, что теперь
будет соединять его со Светочкой, соединять прочно и всегда, даже если
сама Светочка ничего об этом не узнает. Когда вокруг смыкается тьма, то
обостряются остальные чувства, и самый тихий шепот слышен ясно и
разборчиво:
- ...светлая, чистая, прекрасная. Когда она идет, трава не
приминается под ее ногами, и осенние листья не слышат шороха ее шагов.
Лицо ее сияет, и при взгляде на нее невозможно сохранить в душе недобрые
мысли. Едва она появляется - все ложное исчезает, и остается лишь истина.
Значит, сейчас Светлая богиня на нашей стороне.
- Не надо меня утешать, - прервал рассказчика слабый голос. - Я
слышал эти сказки еще младенцем и теперь не верю в них.
- Это истина.
- Почему, в таком случае, богиня не явилась в ту минуту, когда в
битве решалась судьба Тургора? Почему мы в плену, а Фартор торжествует?
- Потому, что битва не кончена, а мед созревает лишь в миг
солнцестояния. В этом году солнцестояние совпадает с закатом, и до заката
еще далеко.
Виктан оторвал от лица руку, засветил на безымянном пальце гелиофор.
Кольцо с камнем было невидимо для чужих глаз, стреги не смогли похитить
его. Камень осветил вырубленную в скале келью и две человеческие фигуры:
одну лежащую ничком, другую сидящую возле нее.
- Ты очнулся? - спросил Гоэн, повернувшись на свет.
- Да, - ответил Виктан.
Он подошел, склонился над лежащим Зентаром. Юноша не пошевелился.
- Он умирает, - прошептал Гоэн. - Его не ранили, он умирает от
несвободы. Видишь, - произнес он громко, - у нас уже есть свет. Фартор
прогадал, когда бросил нас в общую яму. Хотя, признаюсь, Виктан был не
лучшим соседом, пока сидел застыв как истукан.
- Это не единственная его ошибка, - сказал Виктан. - Прежде чем
бросить меня сюда, он говорил со мной, и теперь я знаю, куда меня уносит
время от времени. Оказывается, я живу тогда в другой стране - глупой и
ничтожной, причем пользуюсь там самым презренным положением. Мне было
обидно узнать такое. Но Фартор просчитался в главном - ему не удалось меня
раздавить, ничтожество той жизни не сказалось на мне. Зато теперь я,
кажется, могу предсказывать свои метаморфозы, и, если интуиция не подводит
меня, в следующий раз я исчезну отсюда, а вернуться постараюсь где-нибудь
неподалеку и тогда сделаю все, что сумею сделать голыми руками...
- Виктан, - сдавленно перебил рыцарь Опавшего Листа, - может ли твой
камень светить ярче?
- Это гелиофор - камень солнца, а наверху сейчас день, - ответил
Виктан.
- В таком случае, ты выйдешь отсюда с оружием в руках! - воскликнул
Гоэн. - Зентар! - повернулся он к товарищу, - я знаю, ты носишь на груди
мешочек с плодородной землей твоего родного Резума. Дай ее, нам надо
вооружить рыцаря Солнечного Луча.
Зентар молча поднялся, достал из-под рубахи кожаный мешочек, протянул
его старику. Гоэн высыпал горсть земли на пол, сделал пальцем лунку и
опустил в нее крошечное зерно, неведомо откуда появившееся в его руках.
Разровнял землю, полил из кувшина, стоящего в углу. Кивнул Виктану. Тот
поднял руку с кольцом. Камеру залил солнечный свет.
- В недоступных буреломьях лесного Думора созрело это семя, - пропел
Гоэн. - Дикие харраки вырастили его на погибель всякому, кто вздумает
посягнуть на их необузданную волю, суровые нравы и непостижимые для
чужаков обычаи. Фартор полагал, что лишил меня оружия, но отнял лишь сухой
лист, стоящий не больше любого опавшего листа. Живой меч невозможно купить
или отнять, его можно лишь получить в подарок.
Горсть земли на полу, рассыпаясь, зашевелилась, из центра ее
показался острый росток, он поднимался, удлиняясь на глазах, прямой и
блестящий.
- Вот меч рыцаря Опавшего Листа, - произнес Гоэн. - Бери, я отдаю его
тебе.
Виктан протянул руку и сорвал меч, с клинком, похожим на побег осоки.
- Пора, - сказал он, выпрямляясь.
