словно камень готов был расплавиться. Рыцари сошлись на ее свет,
собравшись вокруг тела Виктана. Они молчали, слова были не нужны, каждый
знал, что здесь произошло.
Ночи в Блеклом Краю темны и беззвездны. Но сегодня случилось
небывалое: вечные тучи на западе разошлись, открыв пламенеющее зарево
заката. Оно не гасло, уступая натиску тьмы, а разгоралось ярче, захватывая
пядь за пядью, пока над стертым горизонтом не показался краешек солнца,
рассеявший мглу Блеклого Края. В ответ засиял гелиофор на мертвой руке
рыцаря. Два солнечных луча, соединившись, образовали в воздухе невесомый
мост, на котором появилась светлая фигура. Она быстро и легко
приближалась, искрящиеся одежды развевались как от сильного ветра, золотой
венец блестел в струящихся волосах. Лицо женщины, неизмеримо прекрасное,
сияло странным колдовским светом, не слепящим, но и не позволяющим
взглянуть в упор.
Солнечный свет разливался повсюду, под этими лучами зловонно зашипела
и испарилась шевелящаяся слизь - неуничтожимый Фартор вернулся в
первобытное, бестелесное существование, чтобы вновь блуждать, сжигая себя
завистью.
Рыцари молча расступились, небожительница, не коснувшись ногой
камней, прошла мимо них и поднялась к чаше. Там на дне оставалось
несколько последних капель меда. Женщина наклонилась, провела по дну
ладонью, собирая их. Чаша не погасла, мед не почернел, как это случилось
бы, дотронься до них нечистая рука смертного. Женщина опустилась к
лежащему Виктану, свободной рукой подняла его голову. Вся горечь и
сладость мира коснулась неживых губ. Виктан вздохнул и открыл глаза.
- Светлая богиня!.. - прошептал он, затем глаза его вновь сомкнулись,
Виктан уснул, как спят герои, возвращенные к жизни чудом.
Облака на западе сошлись, исчезло солнце, померк гелиофор. Лишь
остывающим светом тлела чаша, да светилось лицо богини, безмолвно глядящей
на спящего Виктана. Рыцари тихо, стараясь не звенеть оружием, отошли и
направились к старому лагерю. Там отныне, сменяя друг друга, будут вечно
стоять в заслоне воины Тургора, чтобы никто не вздумал повторить безумную
попытку: забрать себе общее сокровище, ради себя одного лишить всю страну
смысла жизни.
Возле чаши остались лишь Светлая богиня да спящий Виктан, еще не
знающий, что гибель обошла его стороной. Вдалеке засветился костер,
приглушенно донеслись голоса. Возле чаши было тихо. Медленным движением
Светлая богиня сняла венец. Лицо ее померкло, лоб прочертила усталая
вертикальная морщина. Виктан глубоко вздохнул во сне.
Спи, рыцарь. К утру твои раны затянутся, и новые неодолимые
препятствия потребуют от тебя новых подвигов. А богиню ждут иные дела: на
плите в баке кипятится белье и расстелены на столе чертежи.
Мед жизни - он сладок и горек.
Святослав ЛОГИНОВ
Я НЕ ТРОГАЮ ТЕБЯ
1. ЗАВОД
- Мама, вставай!
- Что ты, Паолино, спи, рано еще...
- Скорее вставай! Ты же обещала!
Эмма с трудом приподнялась и села на постели. Паоло стоял босыми
ногами на полу и ежился от холода.
- Ты с ума сошел! - сердито сказала Эмма. - Бегом в кровать! Ночь на
дворе, а он вставать хочет.
- Ты же сама сказала, что мы встанем сегодня очень рано, - обиженно
протянул Паоло.
- Но не в четыре же утра!
- А на улице уже светло.
- Это белая ночь. А дальше на север солнце летом вовсе не заходит. Ты
бы там по полгода спать не ложился?
- Ну мама!..
- Спать скорее, а то вовсе никуда не пойдем!
Обиженный Паоло повернулся и пошел, громко шлепая босыми ногами. Он
решил, несмотря ни на что, не спать и, завернувшись в одеяло, уселся на
постели.
После разговора с сыном сон у Эммы, как назло, совершенно пропал. Она
ворочалась с боку на бок, переворачивала подушку прохладной стороной
вверх, смотрела на розовеющее небо за окном. Вспоминала вчерашнее письмо.
Неожиданное оно было и несправедливое. Маленький прямоугольный листок, и
на нем - обращение Мирового Совета с очередным призывом ограничить
рождаемость. Глупость какая-то, почему именно к ней должны приходить такие
письма? У нее и так еще только один ребенок, хотя уже давно пора завести
второго.
Эмма представила, как Паоло, важный и гордый, катит по дорожке
коляску, в которой, задрав к небу голые ножки, лежит его брат. Почему-то
малыш всегда представлялся ей мальчишкой. Эмма улыбнулась. Когда-то такое
сбудется! Придется нам с Паоло пожить вдвоем, пока наш папка летает со
звезды на звезду. Появляется на Земле раз в год и, не успеешь к нему
привыкнуть, снова улетает в свой звездный поиск. Жизнь ищет, а находит
одни камни. Глупый, нет в космосе жизни, здесь она, на Земле! Только ведь
ему бесполезно доказывать: он со всем согласится - и все-таки через
несколько дней улетит. А она обязана ждать и получать обидные листовки,
словно это ее вина, что на Земле все больше людей и меньше места для живой
природы. В конце концов, могут же быть другие выходы, кроме ограничения
рождаемости! Вот пусть их и используют. Пожалуйста, создавайте
заповедники, осваивайте другие планеты или даже ищите такие, которые сразу
пригодны для заселения. И природу нужно беречь, это всем известно. Тут она
ничем не хуже других и никогда не делала плохого. Но требовать, чтобы она
одна расплачивалась за все человечество, отнимать у нее право иметь детей,
они не могут! А если подумать, так ее дети вовсе ничего не решают. Там,
где живет столько миллиардов, проживет и еще несколько человек. И пусть в
Мировом Совете не занимаются глупостями. Вот вернется из полета Родька,
надо будет с ним поговорить.
Эмма посмотрела на часы. Скоро семь, пожалуй, пора поднимать Паолино.
Эмма прошла в комнату сынишки. Тот спал сидя, неловко привалившись боком к
спинке кровати.
- Паолино, безобразник, что ты вытворяешь? - со смехом воскликнула
Эмма, тормоша его. Паоло разлепил заспанные глаза и сморщился от боли в
онемевших ногах. Потом сообразил, где он и что с ним, и сказал:
- А я так и не спал с тех пор. Только немножко задумался.
- Ну конечно, - согласилась Эмма.
В девять часов они подошли к заводу. Как всегда в этот день, вокруг
его серых корпусов волновалась толпа экскурсантов, пришедших посмотреть на
работу. Большинство были с детьми.
Гудок, тягучий и громкий, упал откуда-то сверху, и в то же мгновение
на верхушке длинной красной трубы появился черный клуб.
- Дым! Дым! - раздались восторженные детские голоса.
Паоло прыгал около Эммы и непрерывно дергал ее за рукав.
- Правда, красиво? - то и дело спрашивал он.
- Красиво, - соглашалась она. - Когда единственная труба на Земле
дымит один день в году, то это красиво.
Первое черное облако расплывающейся кляксой медленно плыло по небу.
Из трубы вырывалась уже не черная копоть, а в основном горячий воздух,
лишь слегка подсиненный остатками несгоревшего топлива.
Празднично одетые экскурсанты разбредались по гулким цехам. Кое-где
загудели станки, включенные пришедшими в этот день сотрудниками музея
истории техники, пронзительно громко завизжал разрезаемый металл.
Паоло и Эмма ходили по цехам, разглядывая приземистые, непривычного
вида машины, кружили по заводскому двору, усыпанному мелкой угольной
крошкой, прибивались к группам, слушавшим экскурсоводов. В какой-то момент
невнимательно слушавший Паоло вдруг остановился. В той группе рассказчиком
был очень старый человек, еще из тех, быть может, кто работал на таких
коптящих предприятиях. Он стоял, задрав вверх дрожащую голову, и говорил:
- Курись, курись, голубушка! Кончилась твоя воля! - потом объяснил
вновь подошедшим: - Последний раз она так. На следующий год дым пускать
уже не будут, нашли, что даже такие незначительные выбросы угнетают
окрестную растительность. Только, знаете, мне ее и не жалко, довольно эти
трубы крови попортили.
- А завод тоже больше работать не будет? - спросил кто-то.
- Будет, - успокоил старик. - Как всегда, двенадцатого июня.
- Как же без трубы?
- Милочка вы моя, топка-то у него бутафорская, для дыму. Сами
посудите, можно ли гудок дать, пока котлы не разогреты? А ведь даем.
- Без дыма неинтересно, - решительно заявил Паоло.
- Да ну? - живо возразил старик. Взгляд у него был цепкий, совсем
молодой, и он моментально выхватил из толпы фигурку мальчика. - А ты
приходи через год, иногда поговорим. - И добавил: - Открывается новая
экспозиция. Через несколько месяцев будет законченна эвакуация на Плутон
промышленных предприятий, только у нас останется один подземный
автоматический завод. Милости прошу...
Люди обступили старика плотным кольцом, из разных концов подходили
все новые экскурсанты, ненадолго останавливались послушать и оставались.
- ...когда начинали их строить, считалось, что они совершенно не
затрагивают окружающую среду. Полная изоляция, никаких выбросов. А вышло
не совсем так. Тепло утекает, опять же вибрация. Деревья наверху сохнут,
звери из таких мест уходят, и людям жить не слишком приятно. Зато сейчас
мы лихо управились, каких-то десять лет, и на Земле ни одной фабрики. Это
в самом деле получается не переезд, а эвакуация, - старик с особым вкусом
повторил последнее, почти никому не понятное слово. - Теперь планета наша
в естественный вид пришла, ничто ее не портит, специалисты говорят, что на
Земле сможет прожить восемьдесят миллиардов человек.
- А живет уже шестьдесят восемь, - негромко, но словно подводя итог,
сказал чей-то голос.
К полудню Паоло утомился и не прыгал, как прежде, а тащился, держась
за Эммину руку и почти не слушая волшебно звучащих слов: "прокат",
"вулканизация", "оксидированный"... Другие тоже устали, все больше народа
тянулось к выходу.
- Как можно было каждый день проводить семь часов среди такого лязга?
- удивлялась идущая перед Эммой девушка.
На воле Паоло снова ожил и, соскочив с дороги, исчез в кустах. Потом
вылез оттуда перемазанный зеленью и убежал вперед. Эмме понадобилось
полчаса, чтобы отыскать его. Она нашла сына на одной из полянок. Паоло
сидел на земле и вырезал из ветки дротик.
- Паолино, негодный мальчишка, куда ты пропал? Обедать давно пора!
- Мама, - вместо ответа спросил Паоло, - а зачем слону дробина и что
такое общее угнетение биоценоза?
- Боже мой, мальчик, откуда такие слова?
- А тут вот сидели какие-то дяденьки, и я слышал, как один сказал,
что все меры вроде сегодняшней - это дробина для слона, потому что у нас
это самое угнетение. А что это значит?
- Это значит, - сказала Эмма, - что на Земле живет шестьдесят восемь
миллиардов людей, и если каждый сорвет такую ветку, как ты сейчас сломал,
то на Земле ни одного деревца не останется.
Паоло вспыхнул и кинул ветку в траву, но тут же передумал и поднял
ее. Ветка была до половины ошкурена, верхушка с горстью еще не совсем
раскрывшихся листьев уцелела. Паоло решительно перерезал ветку и протянул
верхушку матери:
- На. Мы ее дома в воду поставим, а когда она корешки пустит, то
посадим, и целое дерево получится.
- Хорошо, возьми ее с собой, может, не завянет.
- А другой конец я оставлю для копья. Все равно он без кожи уже не
вырастет.
- Ну возьми.
Эмма поднялась с травы, следом с палками в руках встал Паоло. Эмма
оглядела его с головы до ног.
- Ох, и извозился ты!
Паоло попытался стряхнуть со штанов приставший мусор, потер ладошкой
рубаху, измазав ее еще больше, и наконец сдался.
