рубины. Разумеется, истории об этом прибыли в Кобург гораздо раньше самого
Либавиуса.
Едва Либавиус увлекся чтением, как ему помешали. К флигелю подошел
старик, одетый в столь невообразимые лохмотья, что всякий, не колеблясь,
определил бы его профессию. Нищий тащил на веревке худую облезлую собаку.
- Господин доктор, купите пса! - обратился он к Либавиусу.
- Зачем? - Либавиус с трудом оторвался от книги.
- Это уж вам лучше знать, зачем вы их покупаете, - ответил нищий. -
Но у меня товар самый лучший. Посмотрите, какой он злой, - старик
несколько раз дернул веревку, пытаясь заставить собаку зарычать. - К тому
же, кобель черный. Ежели это и не сам дьявол, то, во всяком случае, в
близком с ним родстве. Из такого выйдет какое угодно сильное зелье,
поверьте старому человеку...
- Я ничего не покупаю и не занимаюсь черной магией, - сказал
Либавиус, - так что, если не хочешь познакомиться с духовным судом,
убирайся отсюда вместе с твоим бесом.
- Как не занимаетесь?! - возмутился нищий. - Да у вас и сейчас на
заднем дворе сидит не меньше десятка кобелей!
- Стра-ажа!.. - вполголоса позвал Либавиус, и бродяга, испустив
замысловатое ругательство, исчез.
На заднем дворе флигеля действительно сидело на цепи несколько собак.
Либавиус, несомтря на полемику с давно умершим Парацельсом, разделял его
главное убеждение, что всякое тело, любой яд, может и должен быть целебным
лекарством. Тайной оставалось лишь, как применять это тело. В парацельсовы
сигнатуры Либавиус решительно не верил, а испытывать как иные, всякое
новое вещество на больных, не позволяла совесть врача. И без того слишком
многие не видят разницы между химиком и отравителем.
И тогда, словно опровергая собственные слова о трех баранах, Андреас
Либавиус первым начал испытывать новые земли, кислоты и соли на собаках.
Такие данные не могли быть окончательными, но строгий медик считал их
необходимыми.
Когда перегонкой сулемы с истертым оловом ему удалось получить
предмет своей тайной гордости - дымящий спирт Либавия, то он долго не мог
найти применения этой замечательной эссенции. И если бы не собаки, то
признал бы дымящий спирт бесполезным. Но опыты на животных показали, что
любая, сколь угодно застарелая язва, если вычжечь ее этим спиртом,
начинает быстро и легко рубцеваться. Значит, и баран может пригодиться
медику.
Жаль, что свора во дворе еще больше убеждает горожан, что директор
гимназии знается с нечистым.
Либавиус вздохнул, пожал плечами и снова углубился в книгу.
Ждать пришлось долго. Либавиус успел прочитать книгу, проголодался и
замерз. Наконец, появился Глязер.
- Возьми понемногу жидкости из каждого сосуда, - сказал ему Либавиус,
- и разбавляй чистой дождевой водой, пока не исчезнет присущая им окраска,
так, чтобы раствороы нельзя было отличить по внешнему виду.
Через несколько минут Либавиус вошел в помещение. На столе его ждали
поставленные в ряд семь одинаковых чаш с прозрачными растворами.
- Теперь, смотри! - сказал Либавиус.
Он отсоединил от аламбика колбу с дистиллатом и долил из нее во все
семь чаш. Густое облако белого дыма поднялось над столом. Химики
закашлялись. Когда клубы нашатыря рассеялись, стало видно, что в одной из
чаш жидкость стала подобна молоку, в другой выпали бурые хлопья, три не
изменили своего цвета, а в двух последних жидкость стала васильково-синей.
- Истиный кобальт! - воскликнул Глязер, осторжно поднимая чашу с
синим раствором. - Цвет яркий и чистый, как эмали Палисси!
- Здесь была медь! - уверенно сказал Либавиус. - Там, где выпала
темная земля, находилось железо, белая известь указывает свинец. А вот
это, - Либавиус коснулся второго посиневшего образца, - вероятно, было
золото. Как я и думал, мошенник книготорговец подсунул мне фальшивую
монету. Синий цвет тому доказательство. Но ты видишь, он не слишком ярок,
значит, меди в золоте было не так много.
- Все правильно, - признал ученик.
- И что же из этого следует? - спросил Либавиус.
- Может быть, новая краска?
- Ты ничего не понял! - закричал Либавиус. - Слушай, я тебе объясню.
Аристотель говорит, что существет два способа познания сути вещей:
синтезис и анализис. Он же оставил нам "аналитику" - учение о
доказательстве. К сожалению, это учение, как и все прочие мысли философа,
неприменимо к практике. Вспомни, что сказал мудрейший из арабов - Гебер:
"Надо признать, как незыблемый принцип, что предположение, не
подтвержденное опытом, есть ни что иное, как простое утверждение, которе
может быть верным или ложным". Ты видишь, требуется доказательство,
анализ! Алхимия же, столь долго бывшая в плену у магии, до сих пор
пользовалась одним лишь синтезом, даже когда пыталась разложить свои тела.
Приведу пример, бывший у тебя на глазах. Некогда мне удалось доказать, что
сера в скрытом виде живет в купоросах. Для этого я, сжегши серу в селитре,
получил серный олеум и, сравнив его с купоросным маслом Гебера, увидел,
что это одно и то же вещество, только купоросное масло менее чисто и
крепко. Эту работу можно было бы назвать аналитической, но и она
проводилась методом синтеза, ведь я получал вещества, а не прямые знаки
природы. Лишь сегодня мы можем твердо заявить, что аналитическая химия
существует. Возьми перо, Петр и пиши.
Либавиус встал и, расхаживая по комнате, начал диктовать:
- Если ты хочешь, сын мой, узнать, заключена ли в каком-либо теле
скрытая медь, то возьми этого тела сколько сочтешь нужным и раствори
приличным случаю образом. К раствору добавляй той чудесной воды, что
получена Арнольдом из Виллановы путем многократной перегонки человеческой
мочи. Добавляй до тех пор, пока сильное зловоние не укажет тебе конца
работы. Если твоя жидкость стала мутна, процеди ее через шелковый чулок.
Ты увидишь небесное сияние, тем более яркое, чем больше меди заключало
тело. Конец, во славу господа.
Либавиус просмотрел написанное. Лицо его побагровело.
- Что ты написал, болван? - раздраженно спросил он. - Ты всюду
ставишь знак "Венера", а я говорил "медь", и значит, ты должен был писать
"купрум". Знаком "Венера" одни обозначают медь, другие олово, а некоторые
- аурипигмент. Запомни, если ты хочешь, чтобы твои работы послужили
потомкам, в них не должно быть разночтений. Одно неверно понятое слово в
рецепте может стоить жизни больному.
- Учитель, - робко спросил Глязер, - сегодня вы показали мне способ
увидеть скрытую медь. Но ведь такой же анализ можно найти и для золота!..
- Несомненно, - подтвердил Либавиус.
- И тогда, - подхватил школяр, - добавив этот драгоценный реактив в
аламбик или на решетку керотакиса, мы можем заметить момент рождения
совершенного металла, а по усилению окраски заключать: правильно ли мы
ведем нагрев, и приводят ли наши операции к умножению золота...
- Перт! - прервал ученика Либавиус. - Еще раз заклинаю: оставь мысли
о невозможном! Ты зря потратишь время, здоровье и деньги. Ты лучший мой
ученик, Петр, и мне хотелось бы видеть тебя настоящим ятрохимиком. Поэт
сказал: "Опытный врач драгоценее многих других человеков". Путь химии -
это приготовление лекарств. Это наш путь!
- Хорошо, учитель, - покорно согласился Петр.
Либавиус достал из поясной сумки купленный днем томик, положил его на
стол.
- Прочти это, сказал он. - Автор этой книги - один англичанин. Он
говорит здесь немало жестоких слов о нашем искусстве, но это жестокость
хирурга. Клянусь Геркулесом, этот человек много сделает для науки, и, если
он подписал книгу своим настоящим именем, то значит Англия второй раз
дарит миру Бэкона. Особо обрати внимание, что пишет Бэкон о значении для
науки эксперимента и о пригодности аристотелевой логики.
- Я прочту, - сказал Глязер.
За окном незаметно сгущался вечер. Либавиус начал собираться домой.
Он надел широкий подбитый мехом плащ, теплый берет с наушниками,
попрощался с учеником и вышел. Петр Глязер - бедный студент, не имел
своего дома и жил при лаборатории.
Ушел Либавиус недалеко. Дорогу ему преградила та самая лужа, в
которой он утром купал зазнавшегося дворянина. Либавиус попытался обойти
ее, но вспомнил, что забыл трость. Так иногда бывает: целый день бегаешь
как мальчишка, без плаща и палки, а под вечер все семьдесят прожитых лет
разом наваливаются на плечи.
Либавиус повернул назад. Его осаждали невеселые мысли. Сорок лет он
отдал науке, с великим трудом оторвался от мечты отыскать философский
камень, сделал множество изящных открытий, а теперь не знает, будет ли из
этого толк. Достаточно вспомнить Бернара Палисси, замечательного
химика-практика. Палисси умер, не оставив учеников, и тайна его прекрасных
глазурей и эмалей умерла вместе с ним. Потому-то Либавиус и старался
записывать все свои наблюдения как можно подробнее и яснее. К тому же,
быть может, Петр продолжит его дело, если его не увлечет химера
златоделия. Окна флигеля светятся, неутомимый Петр сидит за книгами.
Либавиус тихо открыл дверь, шагнул через порог.
Петр сидел возле светильника, но вместо сочинения Френсиса Бэкона
перед ним лежал огромнейший фолиант Луллия. Глязер читал вслух, нараспев
произнося слова:
- Начинай работу при закате солнца, с запада подвигайся сквозь
сумерки на север, измени воду в черную землю, поднимись через разные цвета
к востоку, где показывается полная луна. Земля и вода превращены в воздух,
мрак исчезает и является свет...
- Боже мой!.. - простонал Либавиус, схватившись за голову. -
Несчастная химия, будешь ли ты когда-нибудь заниматься делом?
Святослав ЛОГИНОВ
ОСТРЫЙ СЮЖЕТ
- Нет, в наше время совершенно невозможно писать приключенческую
фантастику! - Стефан Горчинский в раздражении отшвырнул цилиндрик
диктофона. Тот покатился по столу. Ожившая пишущая машинка тут же
напечатала на девственно чистом листе:
- Тук! Блям, блям, блям...
Горчинский выхватил лист, прочитал написанное. Лицо его
исказилось.
- Во! В этом и заключается всё наше творчество! Блям, блям! На
большее мы неспособны. Будь проклят наш пресный век!
Горчинский скомкал лист, подбежал к распахнутому окну и бросился
вниз с девяносто восьмого этажа. Гравитационный гамак мягко подхватил
его и, покачивая, понёс к зеленеющим вдали лужайкам космодрома.
Маститый писатель-приключенец Стефан Горчинский отправлялся на поиски
впечатлений.
Юпитер встретил Горчинского чудовищной бурей. Планетолёт нырнул в
кипящую атмосферу, в самый глаз урагана. Горчинский сменил мягкие
тапочки на туристские ботинки и вышел наружу. Тяжести онне ощущал,
ядовитая атмосфера тоже была не страшна укрытому защитным коконом
землянину. Пробудившийся вулкан громыхал и брызгал кипящей пемзой, но
Горчинский испытывал только лёгкую скуку.
Зато на самом краю огненного обрыва он встретил Симеона Пупса -
также довольно известного писателя. Пупс сидел, свесив ноги вниз и
плевал в поток лавы. Авторы пожали друг другу руки. Защитные поля
послушно расступились, пропуская живое тело, Горчинский ощутил вялое
прикосновение ладони соперника. Коллеги присели на ненадёжный камень.
- Читал вашу последнюю книгу, - начал беседу Горчинский, - и
должен заметить, что вы делаете ту же ошибку, что и прежде. Я понимаю,
любимый герой, но всё же положительный персонаж не может носить имя
Чандраабрахман Джактабарраджи. Конечно, Восток всегда в моде, но
