- Ты сомневаешься насчет татуировки, - сказала она.
- Ни в чем я не сомневаюсь, - сказал я, взбешенный и холодный, каким
можно быть только в четырнадцать лет.
- Ты хорошо делаешь, что сомневаешься, - сказала она, заставив меня
почувствовать себя идиотом. - Как ты говоришь, но может плохо
подействовать на тебя. Тем не менее я осмеливаюсь утверждать, что ты
оправишься, как и после укуса змеи. Но мне интересно, не потратят ли они
впустую свои чернила.
Я не понял. Я уже собирался бросить ей какие-то резкие слова и
покинуть палатку, когда Котта, без какой-либо очевидной причины и связи,
добавила:
- Этот станок из города Эшкир. Однажды среди палаток была женщина из
Эшкира.
Я бы не придал этому никакого значения, но только Тафра как-то
странно застыла неподвижным серым изваянием.
- Почему ты говоришь о ней? - вскоре спросила она. - Она была
рабыней, которую украли воины, и она убежала. Что еще тут может быть?
- Верно, - сказала Котта, - но она видела, как он появился, - и она
кивнула в мою сторону. - Она стояла на коленях позади тебя и держала тебя,
а ты разодрала ей руки от боли. Она была молодая и сильная, но ей тоже
предстояло выплеснуть в мир своего ребенка. Интересно, что с ней стало в
этих дебрях.
Все это казалось мне невразумительным. Меня удерживало только
натянутое, как кожа вокруг раны, лицо матери.
Потом Котта сказала мне:
- Ты не умрешь завтра, молодой самец. Не бойся. Если ты заболеешь,
Котта позаботится о тебе.
Она как будто заколдовала меня. Все дневные тревоги исчезли, как
исчезает мрак, когда солнце поднимается в небе.
Я вышел освежевать моих оленей, а потом, когда крыша из облаков над
горами заиграла красной, пурпурной, желтой и черной красками, как на
воинском одеянии, которое моя мать ткала для меня, я выбрал место у огня и
в последний раз поел как мальчик.
2
В ту ночь приходится спать на новом месте вместе с другими
мальчиками, которым наутро предстоит посвящение в мужчины.
На рассвете приходит жрец крарла, чтобы разбудить всех. Лицо его
покрыто свежей черной краской. Он одет в жреческий наряд, украшенный
кисточками из хвостов животных и побрякивающий от медных кружочков и зубов
зверей: диких кошек, волков, медведей, а также людских. Я не спал и
слышал, как он подошел, прежде чем он схватил меня за руку. Если бы он
тихо подкрался, я все равно узнал бы его по его вони.
Сил был провидцем в крарле Эттука. До него им был его отец, который
втерся в крарл из леса, имея только свои фокусы в качестве рекомендаций.
Богом Сила был одноглазый змей, Вероломный Искуситель, в честь которого с
незапамятных времен назывались изгибы и повороты Змеиной дороги. Как-то
Сил взял жену, и она принесла ему дочь. Вскоре женщина умерла, что совсем
меня не удивило. Дочь тем временем выросла в настоящую суку. Она была
помощницей отца в его представлениях с заклинаниями, кроме чего, с ней
переспала добрая половина мужского населения крарла, но статус ее был
высок. Сил-На (иначе чем дочерью Сила ее не называли, и это было знаком ее
величия) всегда метила занять место Тафры в качестве жены Эттука. У нее
был один сын, на год моложе меня, Фид, и она хотела бы приписать его
Эттуку, но не осмеливалась. Рыжий Фид косил на один глаз, а единственным
косоглазым воином в крарле был Джорк; глаза Эттука были нормальными. Эго
обстоятельство ее, должно быть, бесило.
Когда Сил поднял нас, мы вышли на открытую площадку за палаткой.
Здесь мы разделись и растерлись снегом. Это место было далеко от других
палаток под тоннелями, и в долине не слышно было ни звука, кроме тех, что
издавали мы, дрожа от холода. В час посвящения женщины должны прятаться, и
даже смельчаки сидят тихо.
Жрец подошел и осмотрел нас. Он тыкал пальцами и осматривал
мальчиков. Я все еще был зол; моя злость всю ночь составляла мне компанию.
Я подумал: "Если он прикоснется ко мне своими когтями, я пробью ему глаза
на затылок". Но он, должно быть, почувствовал, как я закипаю, и оставил
мое тело в покое. Вскоре он, не дав нам одеться, погнал нас по долине мимо
заводи, покрытой коркой льда, которую женщины обычно разбивали, приходя за
водой, но не сегодня: ни одной женщине не разрешалось ходить этой дорогой
в утро Обряда и через горную гряду. Мы проделали этот путь бегом, чтобы не
умереть от холода. На той стороне сосны и кедры темнели, как глубокие
черные прорези в слабом желтом сиянии поднимающегося солнца. Наш путь
лежал через деревья, через черные тени к силуэту палатки из множества
шкур, возвышавшейся подобно храму смерти, в который мы должны бежать.
Внутри в палатке была непроглядная тьма. Задыхаясь после бега мы
упали там, куда нас толкнули невидимые руки. На полу были грубые ковры, а
воздух казался душным и горячим после нашего короткого, но леденящего
похода. Там уже были мальчики, пригнанные раньше нас, а позади нас были
другие, и все тяжело дышали, как собаки после охоты. Темнота бурлила от
тел, дыхания и ужаса. Не я один испытывал недобрые предчувствия, но ничья
яростно могла сравниться с моей.
В это помещение было набито, наверное, около шестидесяти юношей из
разных крарлов дагкта. И по всем зимним долинам племена будут проводить
обряды этого Дня Посвящения, и у каждого племени свой, слегка отличающийся
от других обряд.
Вскоре распространился аромат дыма, как сладкая горечь полыни.
После одного или двух вдохов половина начала задыхаться, но проникнув
в легкие, дым успокоил их, и все стихло. Это был магический фимиам жрецов.
Казалось, что голова постепенно отделялась от тела и плыла в воздухе. Моя
голова была где-то под крышей, однако каким то образом я ощущал и свой
живот внизу, твердый, как косточка персика.
Потом застучали барабаны, то ли из углов обширной палатки, то ли в
моем теле, мне было не разобрать. В темноте раздавалось какое-то
бормотание и ощущалось беспокойство, и что-то пискнуло подобно животному,
но мне было все равно.
Я долго лежал в дыму, безразличный и в то же время зная, что должен
сосредоточиться и не давать угаснуть своему гневу, единственному, за что я
мог держаться.
Внезапно какие-то руки схватили меня и швырнули через ковры на тела
других мальчиков, лежавших в оцепенении. Наверное, они таким образом
втаскивали юношей уже некоторое время, может быть, они даже наступали на
меня, как я сейчас наступал в опьянении на других. Я не замечал ничего, и
никто не замечал меня.
Перегородка из шкур вела в пещеру, и воздух сразу стал промозглым и
заиндевело-холодным.
Здесь было светло. Свет пробивался в мое сознание постепенно,
небольшими порциями. Они бросили меня на спину на твердое ложе, и в меня
сразу, как зубами, впился холод. По стенам стекала вода, кто-то
проскрежетал зубами, кто-то вскрикнул, а звук барабанов обволакивал и
расплывался, как и все перед глазами.
У меня в голове все так перепуталось, что я вообразил, что прихожу в
сознание; я задрожал от холода и начал слабо сопротивляться, потому что
обнаружил, что меня связали. Я отчаянно хотел сейчас испугаться, ибо
чувствовал, что это моя единственная защита, а я ее каким-то образом
лишился, но земные образы и подробности - запах, цвет, звук - мешали.
Наконец склонилась смерть, чернолицая, с глазами обесцвеченного железа, и
я узнал Сила. Это было время и место татуировки. Они нанесут на меня шрамы
мужской зрелости, и я умру.
Мне кажется, я его укусил. Он ударил меня по лицу. Я почувствовал и
не почувствовал удар. Потом бронзовый коготь царапнул меня, острый жгучий
зуд. Он пробежал по груди, ребрам и рукам по следам шерстяного
тампона-лизуна, сладострастно наносившего рисунок. Бронзовая игла и игла
из кости, и скрип шерстяной нити, протянутой сквозь кожу. Сначала все это
показалось пустяком, но тут же стало невыносимым, эти безостановочные
укусы-поцелуи, сопровождаемые царапающей серебряной болью. Я забыл, что
укусил Сила, и вспомнил только после. Я забыл, кто он. Я уставился в
черное лицо, в глаза, мерцавшие в слабом свете, и извивался и корчился при
каждом искусном ударе. Но ощущения из невыносимых незаметно перешли в
приятные. Я закрыл глаза и какая-то девушка нежно поглаживала меня
ногтями, старясь разбудить, и она нежно будила меня во всех смыслах, но
когда я потянулся к ней, она вспорхнула и в следующую секунду уже убегала,
смеясь, по тоннелю в горах.
Я побежал за ней, но не поймал. Вместо этого я оказался в каком-то
месте, где стены плотно прижимались друг к другу, и я различил теплый
свет, лившийся сверху из овальной пещеры. Мне захотелось добраться до
пещеры, но проход был очень узким. И внезапно в моей голове вспыхнул
женский голос, чистый как алмаз. Я не знал, что она сказала, но то был
отказ, команда. Это вызвало мучительную боль, которая скрутила меня и
съежила, как обгоревший лист. Тогда я громко вскрикнул, потому что смерти
в такой форме я никак не ожидал.
Я проболел всего один день или чуть больше, но меня преследовали
какие-то странные сны. В моей лихорадке мне виделись древние города,
мужчины и женщины в масках, и одно, самое странное из всех видение:
женщина-рысь, белая как соль, и на спине ее черный волк. Мне также
виделось, что племя забрасывает меня камнями, потому что я превратил воду
источника в кровь, чтобы запугать их.
Наконец, я открыл глаза. Во рту было ощущение костяной пыли, а тело
было каменным. Я огляделся. Я находился в хижине из тростника и глины
рядом с палаткой мальчиков, куда помещали больных. Было темно, но сейчас
ко мне приблизился свет. За светом я различил тощую тень и узнал ее по
запаху. Это был Сил.
По дрожанию лампы я понял, что он в жутком настроении. Иногда у него
на губах выступала пена, и он кричал, как женщина-роженица, что вызывало
тревогу у воинов, которые боялись его колдовства. Увидев, что я в
сознании, он начал ворчать надо мной свои проклятья, называть меня
червячным дерьмом и другими нежными именами. Время от времени брызги его
слюны попадали мне на лицо. Я вспомнил, что укусил его.
- Приветствую тебя, Сил, - сказал я. - Что это отравило меня, твои
грязные иглы или твои грязные лапы?
Он пронзительно закричал, и на мою грудь упала капля горячего масла
из глиняной лампы. Я, наверное, был еще не совсем здоров, иначе я не стал
бы говорить с ним так прямо, потому что он был враг, а у меня и так их
было достаточно. Но в то время и этим позабавился.
Тут я услышал голос Котты из дальнего угла хижины.
- Он говорит чепуху, пророк, это всего лишь лихорадка. Не обращай
внимания. Такие бредни ниже твоего достоинства.
Сил рывком обернулся, и свет лампы упал на нее. Она занималась
каким-то врачеванием, сосредоточенно, как будто могла видеть, что делает.
- Нет у него никакой лихорадки, женщина - проскрипел Сил. - Это в нем
чужая кровь. Он не склоняется перед обычаями красных крарлов. Завтра на
заре он придет в раскрашенную палатку, и я буду судить его, и Одноглазый.
- И его шишковатая рука поползла по рисунку змея на его груди.
- Как решишь, пророк, - вежливо ответила Котта, - но он сын вождя.
Сил швырнул лампу и вылетел, как злой ветер.
- Умен мальчик, - сказала Котта, - так бесить Сила.
- Не учи меня, Котта, - сказал я. - Скажи мне, как долго я здесь.
- День Обряда, следующую ночь, только что прошедший день.
Это меня немного испугало. Я сказал:
- Мне лучше?
- Лучше или хуже. Ты и другие будут судить об этом.
