заставить себя. Я позорно бежал с того места, потеряв все свои
способности.
Я не пошел по океану к берегу, а поплыл и, чуть не утонув, выполз на
берег, отплевываясь соленой водой и пытаясь вместе с ней выплюнуть мое
отвращение к себе.
В этих лихорадочных действиях я старался похоронить самое ужасное
отчаяние, существующее на свете. Многие месяцы я старался похоронить его.
Она никогда не была мне матерью и никогда не будет ею. Моя мать была
Тафра, а Карраказ - когда-то мой враг, теперь только женщина. Красивая
женщина, конец света, сердце жизни, эти фразы произносятся, как пустой
звук, но никогда не достигают души, потому что там они не нужны. Тем не
менее я ее любил. Эта любовь была горой на моих плечах, клеймом уголовника
на моем лбу. Я любил ее, мой грех и мой стыд.
3
Я направился в глубь континента и путешествовал от города к городу по
западным землям. Иногда я лечил больного, но редко. Как бог или колдун я
не скопил ничего; то, что я делал, я делал из жалости, чтобы облегчить мою
вину, как предсказывал мне Гайст. Я мог бы быть благодарен Гайсту, с
которым разговаривал в тех краснокрыших городах. Мне не запомнились
никакие знакомства. В одном городе мне повстречалась женщина, бежавшая за
мной три мили по дороге. В конце концов, я все же оставался достаточно
сильным мужчиной, несмотря на бремя моего греха.
Больше мне никогда не снился Вазкор. Та темная тень полностью
покинула меня. Тень костра, отражение пламени на стене. Как мало я тогда
принимал во внимание сам костер!
О ней я никогда не думал. Мой ум был закрыт для нее. Мне осталось
только память о той ошибке. Здесь была самая странная часть всего, что
произошло, потому что, хотя чувство греха вызывало у меня отвращение, я не
мог даже теперь считать ее виновной.
Только природа изредка возвращала ее ко мне. Звук волн, бьющихся о
безлюдный, холодный берег, луна, пробивающаяся сквозь пелену облаков,
лесная птица, кричащая перед рассветом, весна, которая, в конце концов,
разлилась по земле.
Со временем волна весны достигла и материка, где я в терзаниях
спрятался от мира. Дикие фруктовые деревья в долине у полуразрушенной
хижины, что приютила меня, буйна покрылись белым и зеленым, какими они
стали теперь и в долине горы-острова, и я не мог больше продолжать свою
медленную смерть, которая звалась жизнью.
Мне нужен был совет, который только она могла дать мне. Она и я, боги
знают, сколько еще продлится наше существование на этой земле. Будут
сменяться времена года, и империи, и века, а мы останемся неизменными. Она
- на своем острове, или куда там забредет, и я, скитающийся по дорогам, не
пересекающим ее пути, у которого нет ни народа, ни дома, ни страны, ни
родины. Боже милостивый, она только родила меня, но не она вскормила и не
у нее на глазах я вырос. Она ничему меня не учила и никогда не знала меня,
кроме как любовником, вернувшимся к ней.
Я видел, что в деревнях иногда случается любовь между родителем и его
ребенком. Говорят, в результате этого рождаются слабоумные, ибо любая
слабость при таком близком родстве усиливается. Но у нее и у меня не было
слабости. Если мы размножимся, то Сила сольется с Силой. Мои сыновья также
будут и моими братьями, но сыновья с Силой, чтобы летать в небесах и
бежать через моря. Ее раса начнется снова, и двое поведут ее, двое без
предрассудков, прошедших сквозь огонь и понявших свое назначение.
Я никогда даже не мечтал, что мечта о ней утешит меня.
Пять месяцев я пытался убежать от себя, но я не изменился. Стыд
прошел и больше не появлялся. Я справился с этим. Жернов на моей шее
потерял вес. Кровосмешение между Хвенит и Квефом казалось такой малостью
перед лицом смерти, а наша еще меньше перед лицом вечности. Я снова пошел
к Белой горе, и увидел ее лик в океане с чувством возвращения домой,
которого никогда не испытывал прежде. Затем, как ребенок, я подумал, что
может быть она ушла, бросив своих лекторрас, с плохой памятью обо мне,
отправилась в путешествие в какой-нибудь маске, которую даже моя Сила не
сможет разгадать.
При этом я понял наверняка, что не должен потерять ее, потому что
земля не земля, если рядом с тобой нет какого-нибудь источника света, а
она была моим светом.
Затем, взглянув вверх, я заметил ее на тропинке между скал надо мной,
я не мог больше идти против себя.
Мне ничего не надо было объяснять ей. Она все поняла сама. Ее
мудрость и спокойствие останавливали все извинения и объяснения. Там, где
она стоит, голубое небо, голубая горная вершина за ней, голубое платье на
ней, оставлявшее обнаженными ее белые девичьи плечи и тонкие сильные руки.
Там, где она стоит, находится конец этого хаоса, горизонт пустыни, за
которым открывается другая земля.
Никто не будет мне судьей, кроме нее. Никто другой не знает мою
жизнь. Наконец, она моя, и теперь она не отрицает меня, потому что я
больше не изгнанник судьбы, которая связывает нас. Я вижу ее стоящей
передо мной - и это последний драгоценный камень в круге, в который
замкнулся наш путь до того, как мы родились.
Поклоняемся мы им или отрицаем их, в конце концов мы все в руках
богов.
Танит ЛИ
ВАЗКОР, СЫН ВАЗКОРА
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРАРЛ
1
Однажды летом, когда мне было девять лет, змея укусила меня в бедро.
Я очень мало помню из того, что было после, только отрывочное ощущение
времени и безумный жар, как будто все тело в огне, и как я метался, чтобы
избавиться от него. А потом все кончилось, и мне стало лучше, и я снова
бегал по зеленым склонам среди белых камней. Позже я узнал, что должен был
умереть от яда змеи. Тело мое стало от него серо-голубым и желтым;
хорошенькое зрелище я, должно быть, представлял собой. Однако я не умер, и
от укуса не осталось даже шрама.
И это был не единственный случай, когда я соприкоснулся со смертью
Когда меня отлучили от груди, я отрыгивал все, что мне давали, кроме
козьего молока. Судьба другого ребенка на этом бы и закончилась, ибо
жители крарла великодушно оставляют своих слабых на съедение волкам. Но я
был сыном вождя дагкта от его любимой жены и, несомненно, мольбы моей
матери спасли меня. Вскоре я окреп, и терпение моего отца было
вознаграждено.
Я выжил в борьбе, и мои дни были наполнены ею. Когда я не сражался за
свою жизнь, я сражался со всеми детьми мужского пола в крарле, поскольку,
хоть я и был сыном Эттука, моя мать не была женщиной этого племени, а я с
первого дня жизни был во всем похож на нее. Иссиня-черные волосы,
шелковистые у нее и как львиная грива у меня, и ее черные глаза, глубокие
как покров ночного неба.
Мои самые ранние воспоминания - о матери. Как она сидела и
расчесывала мои волосы, раскинутые по плечам. Она снова и снова погружала
деревянный гребень в эти космы, исполненная чувством собственничества всех
матерей. Она гордилась мной, а я был горд тем, что она гордится мной. Она
была красивая, Тафра, и она любила, как я облокачивался на ее колени, пока
она расчесывала меня, и даже тогда, я помню, костяшки моих пальцев были
покрыты кровью. Я порезал их о чьи-то зубы, которые я расшатал за то, что
они обзывали ее. С самого начала я сознавал свою необычность и то, что
выделяюсь из общей массы. Я не забывал об этом ни на час. Это укрепило и
закалило меня, и научило держать язык за зубами, что потом очень
пригодилось. Моя мать Тафра сверкала как звезда среди краснокожих и
желтокожих людей. Даже ребенку, каким я тогда был, было ясно, что они
ненавидят ее за ее обаяние и положение, а меня они ненавидели как символ.
Когда я сражался с ними, я сражался за нее. Она была скалой за моей
спиной. Моей мечтой было превзойти их всех, чтобы утвердить ее права и
заслужить ее одобрение. Это мое желание превосходства и нелюбовь
распространялись и на отца.
Эттук был грубым краснокожим мужчиной. Красная свинья. Когда он
входил в палатку, меня охватывало раздражение. Другим он говорил: "Вот мой
сын", хвастался моим ростом, моими крепнущими мускулами, хвастался, потому
что это он сделал меня, как хорошее копье. Но когда я вызывал его
неудовольствие, он бил меня, однако не совсем так, как воин бьет своего
сына, чтобы вложить разум или выбить дурь через задницу, в зависимости от
того, что требуется; Эттук бил меня с удовольствием, потому что я был его
собственностью и он мог меня бить, но не только поэтому. Позже, когда я
стал старше, я понял, что каждый из этих ударов говорил: "Завтра ты
станешь сильнее меня, так что сегодня я буду сильнее тебя, и если я сломаю
тебе спину, это только к лучшему".
Кроме того, я совсем не был похож на него. Его свиной мозг терзало
неясное подозрение, что Тафра зачала меня от кого-то из ее племени еще до
того, как он сжег их крарл и взял ее в качестве военной добычи. У него
были сыновья от других женщин, но Тафру он высоко ценил. Я видел, как он
стоял и смотрел на какой-то из награбленных браслетов, который он
собирался надеть на нее, и его член вздыбливал леггинсы на нем только от
этого. Я мог бы убить его тогда, этого красного борова, хрюкающего от
желания обладать белым телом моей матери. Возможно, это самая древняя, но
всегда новая ненависть мужчины к мужчине. Одним словом, он и я не были
друзьями.
Время Обряда для мальчиков наступило для меня, когда мне было
четырнадцать. Обряд всегда приходится на месяц Серого Пса, второй из
месяцев Пса, во время зимней стоянки.
Весной племена уходили в поисках плодородных земель за пределы
Змеиной Дороги; во время листопада они возвращались и поднимались в горы.
Долины, расположенные высоко в горах и укрытые между зазубренными
вершинами, меньше страдали от резких ветров и снега. В некоторых местах
долины лежали ниже линии снегов; там цвели травы и вечнозеленые растения,
и стремительно летели вниз водопады, слишком быстрые, чтобы замерзнуть.
Здесь паслись олени и бродили медведи, медлительные и неповоротливые,
легкая добыча для охотничьих стрел.
Эттук зимовал обычно по соседству с другими крарлами, отличавшимися
от дагкта. Это были краснокожие скойана и хинга и желтоволосые моуи,
располагавшиеся на расстоянии не более пяти миль, все в состоянии
натянутого мира. Это время было слишком холодным для ведения войн. Мужчины
строили длинные тоннели из уплотненного снега, камней, козьих шкур, глины
и веток, и палатки ютились под ними или в пещерах, напоминавших
перегородки в подножии гор. Зимой занятий было мало. Время проходило
главным образом за рассказами, выпивкой, азартными играми, едой и сексом.
Иногда эту монотонность нарушали стычки между соперничающими охотничьими
группами. Если один мужчина убивал другого во время перемирия, он должен
был платить Кровавый Выкуп, поэтому воины убивали друг друга с оглядкой и
редко. Ритуал крарла был единственным оживляющим событием.
Обряд для мальчиков был одним из таинств мужской жизни. Ни один
мужчина не становился воином, не пройдя через него. С тех пор, как себя
помню, я знал, что это мне предстоит, эта веха моей жизни, и я испытывал
ужас, совершенно не понимая почему. Но я скорее проглотил бы язык, чем
признался в этом. Даже матери я не признавался. Я не мог допустить, чтобы
она видела мою слабость.
В листопад я овладел одной девушкой. Она была примерно на год старше
