мне путешествовать одному.
- Позволю.
- Я испрошу тебя у старой леди, - сказал я, пытаясь пробиться сквозь
эту тень, легшую на ее лицо, как надвигающаяся ночь. - Я встану на колени
перед твоей Карраказ...
- Нет, - прервала она, и ее сильные, тонкие пальцы впились в мои
руки. - Не ходи к ней теперь.
"Она боится, - подумал я. - Она считает, что предала колдунью тем,
что легла со мной в постель, и будет наказана. Это уже слишком для нашей
милой матушки".
- Пока я рядом, она не причинит тебе вреда, - сказал я.
Глаза Рессаверн вспыхнули. И я увидел, что это был гнев.
- Ты не дурак, - сказала она, - так и не глупи. То, что я говорю
тебе, это пророчество, предостережение. Оставь остров и живи своей жизнью
где-нибудь вдали. Забудь о том, что сейчас было между нами, и о своих
поисках Карраказ. - Ее гнев опал, и она мягко произнесла: - А теперь пусти
меня.
- Я не закончил с тобой, - сказал я.
- Но я закончила с тобой, Зерван. Да, в этом есть и моя вина, что мы
здесь. Я признаю, ты - мой победитель, и я уступаю тебе. Но теперь все. Ты
не заставишь меня сопротивляться. Ты не знаешь женщин с этой горы.
Этот спор заставил меня снова возжелать ее. Она не стала особо
сопротивляться, а только когда я вошел в нее, застонала. Изгиб, где
встречаются ее плечо и горло, источал аромат каких-то незнакомых цветов,
сильнее, чем апельсиновый цвет. На секунду моя голова наполнилась светом,
затем тьмой, и последний завершающий удар был похож на удар ножа в мое
сердце.
В эту ночь я видел во сне своего отца. Тогда я правильно понял его
приход. Это было всего лишь еще одно зазубренное лезвие, подобранное в
холодном рассвете, что разбудило меня одного в том месте.
Как же хорошо я помню этот сон, как если бы он был реальностью,
воспоминанием, чем, возможно, он и был на самом деле; или он был
фрагментом какой-то другой жизни, где среда обитания была иной.
В этом сне я снова был ребенком, может, лет пяти. Он поднял меня к
высокому окну, посмотреть на марширующие на улице войска. Была зима, земля
покрыта белым снегом, на котором резкими черными пятнами выделялись люди и
лошади. Он тоже был черный, черные одежды, черные волосы, смуглая кожа и
черные драгоценные камни на ней. Гораздо чаще бросая взгляды на него, чем
на его войска внизу, я вдруг с тревогой увидел отчетливый образ, как
обычаю рисует ребенок, темный столбик с пустым пятном вместо лица. Но
затем отец сказал: "Смотри вниз". Я тут же повиновался ему. Мне было пять
лет, однако, я знал, меня научили: ему все должны повиноваться. "Ты должен
запомнить на всю жизнь, - сказал он, - что ты наследуешь это, стремишься к
этому, тренируешь свое тело и ум для этого. Я не хочу, чтобы ты возился со
щенком, как какое-нибудь крестьянское отродье в этом возрасте. Ты родился
моим сыном, чтобы стать таким, как я. Ты понимаешь меня?" Я ответил, что
понимаю. Он поднял на меня глаза, которые были как дна потухших угля, и
опустил меня с рук. И я понял, что ненавижу и боюсь его и что эти чувства
связывают нас - испуг и детское проклятье, которое однажды станет мужским.
И тогда я должен буду убить его так же, как он убил мою собаку. Или он
убьет меня.
Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской из
золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски. Тем
не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а я - ее, если
такое доступно пониманию пятилетнего ребенка. Свет, льющийся из окна
особняка, разбудил меня, а ласка ее рук во сне была похожа на
прикосновение Рессаверн.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КОЛДУНЬЯ
1
Утро застало меня идущим через лесистую долину к подножию горы.
Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной
птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила
у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия
или мечты не беспокоили ее.
Рессаверн не оставила ни следов на снегу, ни вообще каких-либо
отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы
обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила
забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной
атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать
меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по
крайней мере, рядом с Силой Карраказ.
Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я был
независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она
случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город
был убежищем колдуньи.
Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не тревожило:
меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли.
Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к
горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.
Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска и
чтобы всякому было понятно, что происходит.
Теперь я опять вспомнил свой сон - изображение моего отца, которое
никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один
мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем
доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел
убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только
потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без
того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы
где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле
царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во
сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не
тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся
убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в
жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть. Умерли ли эти
чувства вместе с моей юностью в Бар-Айбитни, уничтоженные чумой, террором
и воскрешением из мертвых? Или просто потому, что я стал думать о своем
отце меньше?
И вновь вернулась мысль: не был ли этот сон делом рук ведьмы?
Я сам наколдовал его ложные образы - тень, что поднялась от костра,
моего призрачного проводника в эшкорекской крепости, и силу, толкнувшую
меня в битву Эттука - все это перегибы моего собственного воображения. И в
Бит-Хесси, в кругу зверей, его тень вызвали буйные приступы окружавших
меня людей.
Идя по долине, я досконально изучал то, что осталось у меня в памяти,
ища Вазкора из Эзланна внутри себя. Но его там больше не было. Его некий
ментальный огонь оставался во мне, чтобы обмануть меня однажды, но теперь
он тоже потух.
Я вспомнил пещеру и ту ночь, когда выслеживал эшкирских всадников.
Тогда мне приснились смертоносная вода и лезвия ножей, и, проснувшись, я
сказал: "Я убью ее". Это была его последняя мысль, бесполезная,
запутанная, неважная. То, что он оставил мне в наследство, было мечом,
который он уже не мог поднять, а я не имел права направить его на него.
Кого бы я ни убил или ни пощадил за время моего пребывания на этой земле,
это мое дело и ничье больше. Говорят, что плакать у моря - неудачное
решение: океан и без того достаточно соленый. Несомненно, у каждого
хватает своих проблем, чтобы взваливать себе на плечи еще и чужие. Так
послание, или, иными словами, видение моего железного отца привело меня к
истине.
В пути мне никто не встретился. Один раз на снегу попались следы
лисицы. Там, где среди деревьев начинался безлесый подъем Белой горы, я
нашел серебряный женский браслет, висящий на кусте, как насмешка, а может
он был просто случайно обронен.
Вверх по этой стороне горы вела тропинка. Я решил следовать по ней,
потому что она казалась протоптанной множеством ног и без сомнения ведет
прямо к убежищу колдуньи. Около часа я упорно карабкался вверх по гладкому
склону, пробираясь между деревьями. Наконец, я понял, что карабкаюсь
слишком долго, а ландшафт не меняется.
И здесь не обошлось без волшебства. Я отбросил посторонние мысли и
внимательно посмотрел вокруг: я все еще находился у подножия горы. Ярдов
через двадцать тропа повела меня по кругу, или вверх и вниз, что в
принципе одно и то же. Они хотели направить меня по ложному пути, как
какого-нибудь крестьянина, и запутали, потому что я был слишком самоуверен
и невнимателен. Но больше этого не будет. Сойдя с тропы, я пошел прямо
через скалы. Спустя несколько минут я выбрался из лесов и попал на
высокогорную равнину. Оглянувшись, я окинул взглядом долину, со всех
сторон окруженную острыми скалами, сверкающую бледность моря, серебристые
облака, поднимающиеся над ними, как пар над кипящим котлом.
Я держался настороже. Раз я заметил символ, нарисованный палкой на
снегу: это был колдовской знак, предназначенный для помрачения сознания. Я
смешал снег с грязью, прежде чем отправиться дальше.
В конце концов я приблизился к стене из синевато-серого камня.
Железная дверь в стене была инкрустирована полудрагоценными камнями. Дверь
выглядела довольно нелепо, чтобы я принял ее за проход. Еще одна причуда
Сгинувшей Расы: дверь из железа, и ни петель, ни засова, ни кольца, ни
ручки, чтобы ухватиться.
Этим путем бежала от меня Рессаверн?
Внутренним взором я увидел, как ее белая рука с нефритовым браслетом
ложится на кварцевую панель на двери. Когда я поместил свои пальцы туда,
дверь заскользила в сторону, в каменную стену.
За этой дверью была другая - из черной сосны, а за ней - горный город
богини.
На мгновение мне показали какие-то развалины: упавшие колонны,
разбитая черепица, пустые дворы руин. Но я неумолимо отодвинул в сторону
эту иллюзию, и мираж расплылся в воздухе как туман, открывая за собой
реальность.
В городе была одна центральная улица сорока футов шириной, прямая как
линейка. Она бежала около полумили вверх по склону горы и представляла
собой восхитительное зрелище: дорога была вымощена зеленоватыми и черными
плитами, расположенными в шахматном порядке. Снег с этой мостовой был
счищен, а может, ему просто не позволено было ложиться на нее. Вдали
дорога сходилась в точку - идеальное воплощение математической
перспективы, - и над этой точкой возвышался дворец, состоящий из ступенек
и колонн и множества крыш, поднимавшихся одна над другой. В какой-нибудь
масрийской пьесе в момент, когда я увидел это, забили бы в барабаны: здесь
была цитадель Карраказ.
На другой стороне улицы с нефритово-черной мостовой поднимались
по-королевски роскошные особняки, иной раз наклоняясь под любыми
доставляющими удовольствие углами, словно это был макет города, сделанный
для забавы королевского ребенка.
И молчаливым город был тоже как макет. Можно было подумать, что он
мертв, как Каиниум, но я чувствовал здесь тайное присутствие лекторрас, их
любопытство и даже нечто большее - какой-то неясный и непризнанный испуг.
Футах в двух от дороги располагался сухой фонтан - ревущий дракон с
открытой пастью. Когда я ступил на мостовую, ледяной намордник дракона
треснул, и зеленая вода хлынула в бассейн. В следующую секунду вода
приобрела цвет крови. Выходит, они еще не сдались. Я прошел мимо и
направился вверх по улице, ни разу больше не взглянув на фонтан, потому
что за всем этим чувствовались лекторрас, а этот трюк превращения воды в
