- А потом? Куда?
- В Белую Пустыню, - ответил он.
Я лежала в комнате, но не спала, хоть и очень устала. Один раз на
улице возникло большое волнение, слышались крики, вопли и грохот, но я
слишком утомилась, чтобы встать и посмотреть, и в конце концов шум стих. Я
провела немало времени, размышляя совершенно неуместно о том, что в Нижнем
Квартале, похоже, напрочь отсутствовали какие-либо лачуги. Город дворцов и
домов, каким был Эзланн и какими, как я полагала, были все Города юга -
да, они слишком гордые, чтобы выродиться в трущобы, эти незаконные дети
Сгинувших.
Бесцветное небо сползало к темноте.
Тихо вошел Мазлек.
- Я должен на время покинуть тебя, богиня, - сказал он. - Не выходи
отсюда и не зажигай никаких светильников.
Я кивнула, и он вышел. Ночь подступила вплотную, очень черная,
расцвеченная лишь множеством маленьких огней от каминов, мерцающих
розово-красным на потолке узкой комнаты. Дом начал зловеще скрипеть и
трещать, как бывает во всех домах, когда в них есть одинокая жертва. Я
слышала бессчетные шаги на лестницах, тяжелые, жесткие шаги солдат с
ножами, чье обращение с беременными женщинами было мне чересчур хорошо
известно по лагерной болтовне, чтобы остаться невозмутимой. Но все они
были нереальными, кроме последних. Услышан их, я села на постели,
напряженная и совершенно неподвижная. Дверь в комнату распахнулась, и на
пороге появился анашский солдат с высвеченной огнями ливреей и медвежьей
маской, с заткнутым за пояс окровавленным ножом.
- Богиня, - сказал анашский солдат голосом Мазлека, - не тревожься. В
этих одеждах все будет легко. Большинство из них пьяны - открыто пьют на
улицах, как скоты. В воротах, несомненно, будут часовые, но, думаю, такие
же небоеспособные, как и остальные. Во дворе стоит лошадь.
Я последовала за ним из дома, и он усадил меня позади себя на
лохматую вьючную лошадь, сильную, коренастую, темную зверушку, больше
смахивающую на осла; к седлу была привязана стеклянная бутылка вина.
Мазлек открыл ее и вылил половину красной жидкости на мостовую.
- Когда я дам тебе знать, богиня, ты должна прикинуться пьяной,
цепляться за меня и смеяться, - он казался до крайности смущенным и
добавил: - Прости меня. Я бы не стал просить тебя об этом, будь какой-то
иной путь.
- Ах, Мазлек, - упрекнула я его. - Ты ведь не считаешь меня такой уж
дурой? Забудь, что я та, кем ты меня считаешь, оттого что убил меня мечом
на хуторе у Воды, а я исцелилась и последовала за вами. Если мы хотим
проделать этот путь вместе, то ты должен понять, что я не представляю
собой ничего очень уж примечательного и особо достойного любых хлопот с
твоей стороны. Я буду делать то, что ты мне скажешь, и буду тебе
благодарна за помощь.
Для меня это был момент усталой истины - и горький, и утешающий. Если
сказанное мной и шокировало Мазлека, то он не подал виду. С миг царило
молчание, а затем он пришпорил лошадь, и мы ускакали.
Скачка получилась быстрой, темные переулки перемежались абстрактными
узорами от света костров и силуэтами фигур на фоне этой красноты. Пьяные
воины кричали нам, но не проявляли особой склонности преследовать. А
сердце города среди дворцов яростно пылало оранжевым огнем, и поднимались
всплески пурпурного дыма. Вот и вся обещанная братская любовь. Мы
добрались до широкого проспекта, и впереди совершенно неожиданно за домами
выросла стена. Это нижние ворота, не шибко важные и, надо полагать, слабо
охраняемые. Мы проехали мимо большого костра на улице, вокруг которого
столпилось много народу, и в коня попал брошенный кем-то предмет. Конь
вильнул в сторону, затем поправился и побежал дальше, вокруг квартала
разграбленных лавок и конюшен, где бродили немногие отбившиеся животные, а
впереди маячили ворота.
- Давай, - скомандовал Мазлек.
Даже мне, готовой к его преображению в иную роль, оно показалось
удивительным. Внезапно он дернул поводья лошади так, что та запротестовала
и загарцевала, и начал раскачиваться в седле, ревя какую-то нескладную
песню без слон и мелодии. Он отвязал полупустую бутылку и теперь высоко
размахивал ей. Его преображение настолько захватило меня, что я чуть не
забыла про свое собственное, но наконец вспомнила, обхватила его руками и
принялась распевать во весь голос одно из музыкальных выступлений,
слышанных в стане Дарака, при звуках которого некоторые даже здесь могли
поднять бровь от удивления.
Вот, так мы и добрались до пасти ворот, вероятно, входа для
гуртовщиков, судя по их ширине и уродливости и количеству
сцементированного с дорогой древнего скотного помета.
У ворот болталось человек десять, больше, чем я надеялась, но без
масок и, судя по окружавшему их запасу бутылок и мехов с вином, они явно
пребывали не в лучшей форме. Я подумала, что могут возникнуть какие-то
сложности с паролями, которых мы не знаем, но они, очевидно, начисто
забили обо всем подобном.
- Стой! - к нам, пошатываясь, подошел ближайший, бывший, похоже,
главным. - Стой, надравшийся сукин сын. Стой, стой, стой. Что там у тебя
за седлом?
Говорил он на своего рода армейском жаргоне, ставшем чуть ли не
самостоятельным языком.
- Баба, - отозвался Мазлек и предложил ему стеклянную бутылку.
Солдат выпил, рыгнул и посмотрел на меня.
- Белханнорка, - определил он.
- Совершенно верно, - подтвердил Мазлек, - и вполне готовая заставить
меня забыть об этом.
- Видно немногое, - сказал солдат, - но, по-моему, она с икрой.
- Меня это мало трогает. Она ведь не скажет, что это мой, если мы
опять заедем сюда, не так ли?
Солдат поднял руку и принялся исследовать меня, и я почувствовала,
как напряглось тело Мазлека. Я слегка шлепнула его.
- Разве я говорила, будто принадлежу тебе, солдат? - спросила я
Мазлека. - Всего лишь за то, что ты подвез меня? Вот этот, сразу видно,
милый парень, - я потрепала солдата по щеке, и этот дурак улыбнулся во
весь рот. - Мы ненадолго выезжаем за ворота. Почему бы тебе не отправиться
с нами?
- За ворота? - с сомнением переспросил он. - А почему не здесь и
сейчас?
- Люблю отбирать и выбирать, - нашлась я. - И, кроме того, неужели ты
хочешь, чтобы этот сброд лез вперед тебя?
Он взглянул на других солдат, снова улыбнулся во весь рот и пошел
впереди коня. Когда он вывел нас за ворота, раздалось несколько криков, но
он велел им заткнуться, что они и сделали, так что никаких осложнений не
возникло.
От ворот тянулась узкая тропа. Платформа здесь переходила в склон,
свободно усеянный подстригаемыми по весне деревьями.
- Здесь годится, - сказал наш сопровождающий.
- Забудь про него, - кивнула я на Мазлека, слезши с коня. Я позволила
солдату увлечь меня в какие-то кусты, где он и приступил к получению того,
что его больше всего интересовало. Мазлек, возможно, проявил излишнюю
быстроту, так как слишком рассердился, но тренированный боец в нем спас
нас; к тому же он был слишком хорошим профессионалом, чтобы напортачить
при всей его ярости. Он внезапно вырос над нами, зажал солдату ладонью рот
и воткнул в него нож. Анашанин умер без звука; Мазлек стащил его с меня и
отшвырнул в сторону.
Я не видела за маской выражения лица Мазлека, но каждая линия его
тела выражала ужас.
- Богиня, я думал, что поспел слишком быстро, чтобы он...
- Неважно, - отмахнулась я.
Он покачал головой и отвернулся.
Мы снова забрались на лошадь и быстро ускакали от стен Белханнора по
деревенским полям в безопасную темноту.
Нам повезло. Примерно час спустя, проезжая тянувшимися от подножья
горы зарослями кустарника, мы нашли другую лошадь, близнеца первой, легко
пойманную на приманку в виде сахарной травы. Усевшись по отдельности, мы
поскакали рысью и встречали рассвет не останавливаясь.
Белханнор сделался теперь лишь силуэтом на горизонте, вырезанной из
слоновой кости фигурой, со все еще висевшей над ее головой струйкой дыма,
похожей на грозовую тучу. Мы сделали привал в роще кривых колючих деревьев
и развели небольшой костер. Мазлек стащил с себя анашские тряпки и опять
надел мягкую тунику стального цвета и маску нижестоящего гражданина.
Теперь мы сделались всего лишь беглецами из Белханнора, одной парой из,
вероятно, целой сотни, направлявшихся, наверное, в разрушенный Ораш в
ожидании, пока можно будет спокойно вернуться домой.
Мазлек извлек из седельной сумки небольшой короб, и я поняла по его
стеснительности, что там должно находиться.
- Мазлек - тихо сказала я, - я могу много дней обходиться без пищи.
Снабжай себя, сколько хочешь.
Он кивнул, но есть ушел за деревья. Он не дрогнул от моего
откровенного заявления, но даже при таких обстоятельствах вбиваемые всю
жизнь табу не могут так быстро улетучиться, если они вообще могут когда-то
улетучиться.
Позже мы продолжили путь, скача с постоянной, но неспешной скоростью.
Окружающая местность казалась мне совершенно незнакомой - в последний раз
я видела ее под снегом и сквозь туман лихорадки. Тем не менее, путешествие
получалось странное, эта езда обратно по ранее пересеченной мной местности
- я в первый раз возвращалась в какое-то место, до которого требовалось
добираться дольше одного дня. Почва под копытами лошадей сделалась теперь
тепло-коричневой с многочисленными пятнами зелени. Сумрак надвигался
медленнее, и птицы на заре звенели, словно колокольчики. Лисье логово
среди зарослей папоротника-орляка - и лисица с белыми пятнами на рыжей
шерсти, все еще наполовину в зимней шубке.
Прошло пять-шесть дней, и Мазлек сообщил мне, что мы едем не к Орашу,
как я думала, а сворачиваем теперь на восток к гряде холмов. А за этими
холмами - горы, часть великой цепи первозданных детей, потянувшихся ввысь
из южной земли. Дальше к северу они сливались с Кольцом, рассекаемые
только голубой водой, Алутмисом. К северо-востоку они теряли свои пики на
скалистых равнинах, тянувшихся от Эшкорек-Арнора, Города Белой Пустыни.
- Самая лучшая для нас дорога, - заверил Мазлек. - Если кто-то
последовал за нами, разыскивая тебя, то они предположат, что мы поедем
открытым путем - обратным тому, каким пришла армия.
- Д_о_р_о_г_а_? - переспросила я. - Через эти горы есть дороги?
Похоже, что были, хотя и древние, ускользающие, непроходимые зимой
проселочные дороги прежних обитателей гор, исчезнувших, как и Сгинувшие,
много веков назад. Мазлек казался достаточно уверенным, но мною овладело
дурное предчувствие. Страшилась я не дороги, а конечной цели -
Эшкорек-Арнора. Сама не зная почему. Вероятно, меня преследовала тень
Джавховора Эшкорека - той встревоженной черепахи, что чересчур далеко
высунула шею из панциря. Того храброго, перепуганного человека, который
закричал на меня за столом Совещания в За, а затем умер на площади от
вонзившегося в мозг куска черепицы - примера силы Вазкора. Однако
страшиться незачем - там теперь новый владыка - человек Вазкора.
На одиннадцатый день нашего пути мы въехали в предгорья и оставили
долину неудачи позади. Нам встретились деревня-другая, где Мазлек мог
отойти в сторонку с черноглазым вождем и вернуться с узелками еды. Я ела
самую малость каждый седьмой или восьмой день, и мой избалованный желудок
каждый раз бунтовал, причиняя страшные боли. Самой худшей бедой была
постоянная усталость. Несколько раз я засыпала в седле и только чудом не
падала, пока какой-нибудь толчок не будил меня вновь. Каждую ночь -
шестичасовой привал. Мы не устанавливали каких-либо караулов, хотя Мазлек,
