красавцев! Это так же ясно, как ясно то, что конный пешему не
товарищ. Вы видали его кабинет? Нет? Да? Он не явился вам
сюрпризом? Нет? Да? Ляшко говорит, что кабинет как кабинет,
разве что обставлен он по хорошему канцелярскому стандарту.
Ведь вы только посмотрите!... (Тут он запнулся.) Видите, идет
человек?
-- Вон тот, низенький?
-- Да.
-- У него что, всегда на лице играют серии улыбок
различной силы и скепсиса?
-- Это наш злой бухгалтер Нечаев.
-- Злой?
-- Стал злым после того, как у него украли портфель c
чемоданным ремнем. Сейчас увидите!
Гражданин c "сериями улыбок" на лице приблизился к молодым
людям.
-- Это вы наш новый администратор?
-- Да, на практику направили.
-- Очень приятно. Меня зовут Олег Вячеславович...
-- Нечаев?
-- Ах, вы уже знаете...
И злой бухгалтер злобно покосился на комсорга c
подмоченной совестью.
-- Пожалуйте в управление, товарищ администратор. Вам
необходимо определить ставку.
"Да, лицо в стиле "тот еще типчик", -- подумал Остап, а
вслух кротко поинтересовался:
-- По максимуму платить будете?
-- Как полагается! -- суконным языком ответил Нечаев.
-- Что я вам говорил, -- шепнул на ухо администратору Ким.
-- Не зря его у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик
хренов.
-- Что вы там, товарищ Родионов, шепчете? -- Олег
Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке.
-- А что я шепчу?
-- Гадости, наверно, опять про меня кукарекаешь?! --
Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало под ложечкой.
-- Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце -- кусок
льда? Ну, Ким, держись!
-- А что? А я ничего...
-- Пожалуйте в правление. А вы, товарищ Родионов, за
лошадьми бы лучше присматривали.
-- Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали,
когда, наконец, бухгалтерия объявит выплату гонорара.
-- Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы -- дезертир трудового
фронта!
-- Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта...
-- передразнил Родионов. -- Ну и говорите! Мне c вашим Андрей
Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек слишком
известный для этого.
-- Ну ты дождешься!
"По-моему, я попал в детский сад", -- подумал великий
комбинатор.
На светлом июньском небе дотошно висело яркое солнце.
Где-то чирикали надоедливые воробьи. Беспокойно прозрачный
воздух назойливо лез в ноздри, щекотал легкие, приказывал не
курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел
вверх: солнечные лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в
него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий
комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу, c щемящей
нежностью взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный
двор в сторону правления. Остапа Бендера неудержимо влекла к
себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация.
Глава XXXI "ТРУДАРМЕЙСКИЙ" ФАНТОМ
В тот день, когда Остап прощался c капитаном Ишаченко в
Москве, в Ростове-на-Дону в редакцию газеты "Донской
трудармеец" назначили нового главного редактора. Прежнего
редактора сняли по второй категории, заклеймив как
безответственного головотяпа. Новый глава "Трудармейца" Аггей
Трифонович Длинноногов битых четыре часа ходил из комнаты в
комнату и знакомился c каждым сотрудником.
-- Здравствуйте, товарищи, -- приветствовал "трудармейцев"
сопровождающий его секретарь парткома. -- Это ваш новый главный
редактор, товарищ Длинноногов.
-- Ну что ж, товарищи, -- говорил Длинноногов, -- будем
налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит, товарищи,
лямку тянуть. Будем поднимать газету!
После чего он вытягивал за цепочку карманные часики,
смотрел на них, бубнил под нос: "Время -- дело. Пора бы уже
размахиваться, товарищи!" -- тонким негнущимся пальцем
захлопывал крышку часов, шел дальше.
И так в каждой комнате.
Все сотрудники вдохнули редакционный воздух широкой
грудью: прежний редактор Короткошеев был типичным бюрократом,
при котором "трудармейские" дела расползлись по швам.
Руководство его заключалось в том, что он изо дня в день
произносил одну и ту же заученную фразу: "Руки и ноги надо
ломать такому безалаберному коллективу!" Аггей Трифонович всем
понравился. И в самом деле, как может не понравиться
руководитель высокого роста в весьма элегантном костюме и c
легкими интеллигентскими морщинками на лице!
Но на другой день случилось невероятное: этот самый
интеллигентный руководитель заперся в своем кабинете, окна
которого были занавешены коричневыми ситцевыми занавесками c
выцветшими разводами, никого не принимал, никаких указаний не
давал, на телефонные звонки не отвечал.
В последующие дни повторилось то же самое.
Некоторые везучие "трудармейцы" заставали Аггея
Трифоновича только в уборной, где, по понятным причинам, о
чем-либо вопрошать было неэтично.
"Трудармеец" стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали
из горкома, грозили -- никакого эффекта. Трещал "Трудармеец".
Приходили два ответственных работника из исполкома, грозили --
ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да
оправдывался: "Налаживаем разлаженное дело! Трудно? Конечно,
трудно! Сами видите, все запущено!" и, проводив ответственных
товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч.
И казалось, что нет такой силы, которая могла бы
противиться сложившемуся положению вещей.
Когда из редакции началось бегство сотрудников и тираж
газеты упал до десяти тысяч, когда "трудармейская" акула пера
репортер Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся
строчить донос на редактора, начинающийся со слов "Очередной
номенклатурный дурень...", в кабинете c выцветшими занавесками
появился призрак первого в истории человечества вождя мирового
пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Агеей Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно
отдавался чтению брошюры московских литгениев "Котлован
победы". Увидев призрака, он изменился в лице, в глазах
выразилось крайнее недоумение, сердце сжалось, коленки
задергались, а руки совсем машинально швырнули брошюру в
сторону.
-- Владимир Ильич? -- выжал из себя главред.
Вождь кинул на него победоносный взгляд и без промедлений
приступил к существу дела.
-- Основной пйичиной, заставившей меня подняться со
смейтного одйа, послужила ваша безалабейность!
Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя
не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как
на фотографии, висевшей рядом c пальто, простреленным эсеркой
Каплан, в музее Ленина в Москве: слегка наклоненная голова,
долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо было светлым,
совсем не желтым, то есть на слоновую кость оно никак не
походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном костюме, черном
галстуке, черном жилетике c черными пуговицами и черном пальто
внакидку.
-- Это же нереально! -- громко воскликнул Аггей
Трифонович.
Владимир Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в
него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он
ехидно улыбнулся и c увлечением втемяшил:
-- Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу,
батенька, шучу. Но я -- здесь. Значит, я существую.
-- Неужели это вы? -- вторично воскикнул Длинноногов.
-- Вы что ж думаете, что я пойожден вашим йазгойяченным
вообйажением?
-- Вы -- фантом!
-- Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ
йедактой, вождя?
-- Отдохнули бы, Владимир Ильич, -- беспечно заметил
Длинноногов, -- поехали за город c девочками.
Ленин бросил на редактора недоуменный взгляд и во весь
голос возбужденно вскрикнул:
-- Вот именно, батенька мой, c де-во-чка-ми! А не c этой
политической пйоституткой Тйоцким!
-- Троцкого давно сослали.
-- Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его надо
пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла -- и басточка!
-- Владимир Ильич, -- глупо продолжал Длинноногов,
чувствуя легкое головокружение, -- каждый должен быть на своем
месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете.
Ленин, удивленный странными словами редактора, покраснел,
сощурил один глаз и посмотрел на главреда точно так же, как
главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит
на своих пациентов, когда те ему говорят: "Сволочь вы
проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!", но быстро
собрался, краска сбежала c его лица.
-- Как же, батенька, я могу быть в мавзолее, когда вы у
себя в кабинете занимаетесь ейундой?
Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием
сдуть со щеки комара.
-- Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь.
-- Йаботаете? Вы, товайищ, не йаботаете! Вы, товайищ
Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и
подъемных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от
души ненавижу.
-- Владимир Ильич, извольте отправляться назад, в
мавзолей! -- настаивал Аггей Трифонович. -- Я не могу тут c
фантомом поднимать газету!
-- Именно поднимать! -- ничуть не смутился вождь. --
Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло
человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть!
-- Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей!
-- Как же я могу лежать в мавзолее, когда вы, словно
заноза в моем сейдце, тьевожите мозг вождя мийового
пьелетайиата?
-- Ваше место под Красной стеной.
-- А мы, майксистские начетчики, не потейпим, Аггей
Тъифонович, йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете?
-- Ильич взял книгу и перелистал ее. -- А-а! "Котлован победы"!
Бйед! Йешительный бйед!
-- Бред? -- довольно усмехнулся Длинноногов. -- Это не
бред! Это, товарищ Ленин, гениально!
Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его
выразило глубокую думу, затем властность.
-- Так. Значит, хотите подискутийовать c вождем! А
понимаете ли вы, что дискутийуя c вождем, вы тем самым
йазвязываете мелкобуйжуазную стихию? -- Владимир Ильич вытащил
блокнот и сделал в нем беглые записи. -- Так и запишем, --
сказал он самоуверенным повелительным голосом. --
"А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию..." Поставим
вопйос о вашем поведении на Совнайкоме!
-- Простите, Владимир Ильич. Я зарвался.
-- Будем вести йазговой начистоту?
-- Будем, Владимир Ильич.
-- Для чего, батенька мой, я вас учил? -- гневно обрушился
на него вождь. -- Почему вы не бойетесь за каждую пядь, за
полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного сектойа?
Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость?
Почему пйиукйашиваете в своей газетенке суйовую
действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович, йавнение
на узкие места?
-- Так ведь я...
Здесь, c присущей только Ленину быстротой переходов мысли
по путям отдаленных ассоциаций, Владимир Ильич выложил перед
редактором знаменитый план электрификации.
-- Владимир Ильич, все уже электрифицировано!
-- Пйекйатить смеяться над Лениным! -- c присущим только
вождям мирового пролетариата политическим бесстрашием
остервенился Ильич.
-- Простите, Владимир Ильич.
Владимир Ильич простил и, слега жестикулируя, толкнул
кратенькую речь:
-- Как вы знаете, моя сила была в том, что я говойил людям
пйавду. Надо иметь мужество, Аггей Тйфонович, смотйеть пйямо в
