безответственность, нечуткое отношение к своим товарищам по
работе, а кроме того, вы не деятельны и не участвуете в
культработе.
Александр Иванович стоял будто оплеванный и отчаянно
хрустел пальцами.
-- Как?.. Я участвовал, -- горько возразил он.
-- Не участвовали. Секретарь месткома мне доложил.
-- Участвовал.
-- Ну хватит, товарищ, мне на мозги капать! Я понял ваши
инвективные слова. И понял, товарищ Корейко, очень хорошо.
Дальше можете не продолжать. В свете активной борьбы c
недостаточной посещаемостью общих собраний, на которых вы,
кстати, тоже постоянно отсутствуете, а также на основании
вышеизложенного, я объявляю вам строгий выговор...
-- Выговор? За что? Да вы смеетесь надо мной.
-- Да, выговор, дорогой мой Александр Иванович. А кроме
выговора, мы вас увольняем.
Корейко вздрогнул. Кислое выражение разлилось по его лицу.
-- Как увольняете? Это невозможно! -- опомнился Александр
Иванович. -- Без уважительной причины?
-- C выговором! C вы-го-во-ром! Вы индифферентная
личность, товарищ Корейко. Вам абсолютно на все наплевать.
-- Я коммунист.
-- И я тоже.
-- И без РКК?
-- Без РКК и выходного пособия, -- добивал своего врага
председатель. -- Приказ уже подписан. Я даже заявления об
увольнении от вас не потребую. Выплевывайтесь на все четыре
стороны. В нашей членской массе вы чуждый элемент.
-- Да как же это возможно? Я буду жаловаться. Да я в
городской профсовет... -- не сдавался робкий счетовод. -- Я
напишу докладную записку на имя самого...
-- Пишите! Ваше право! -- торжествовал председатель.
-- И почему вы разговариваете со мной таким тоном? --
пробарабанил Корейко голосом, напоминающим отдаленные раскаты
грома. -- Что случилось вдруг?
-- Скажите спасибо, что я избегаю ненормативной лексики.
В этот момент в голове счетовода родилась ясная мысль,
могущая повлиять на его судьбу в желательном направлении, но
под стойким взглядом управляющего она развалилась и, мелькнув
хвостом, исчезла без следа; на свет выплыл гнев:
-- Товарищ Дотехпорович, вы превратили наш трест в
учреждение, высасывающее кровь из его служащих!!!
Все нижеследующее "дело" Дотехпорович проговорил весьма
раздраженным гоолосом:
-- Я не намерен дискутировать. Воленс-неволенс, а я вас
уволенс. И все. Сколько можно измываться над трестом? Сколько
можно мне капать на мозги? Товарищ, вы пришли к очень занятому
человеку. Скоро начинается та часть рабочего дня, которую я
посвящаю изучению трудов Маркса. И вы это знаете. Кто вам дал
право тут бучу поднимать? Я лишаю вас слова и больше не
задерживаю.
"Бюрократ паршивый. Чинуша c акцизным рылом!" -- подумал
Корейко и, хлопнув дверью, быстро вышел из кабинета.
-- Представляете, товарищи, сократили. Ни за что! -- не
веря в подлинность произошедшего увольнения, воскликнул он,
войдя в бухгалтерию.
-- Отмежевываетесь, значит? Ай-ай-ай! -- блестя глазами,
фальшиво запричитал главбух Губителев-Мамочкин.
-- Я ж не по своей воле.
-- А может вас за половое влечение? -- хихикнул
Котеночкин. А, Александр Иванович?
-- Или за голый техницизм? -- добавил Зильберштейн.
-- А может, за упадничество и за шулятиковщину? --
рассудил главбух.
-- Да что вы, товарищи! -- Корейко постарался проявить на
лице и в голосе побольше строгости. -- Я же партийный.
Но на него не обращали никакого внимания.
-- За беспробудное пьянство? -- предполагал Котеночкин.
-- Я не пью! -- оправдывался Корейко. -- И не курю тоже.
Понимаете?
-- За смазывание важнейших вопросов в области
техпропаганды! -- обвинял Зильберштейн.
-- А может, у него порок пятого клапана или того хуже --
водяной рак желудка? -- дедуктивно предположил
Губителев-Мамочкин, глядя на Котеночкина.
-- Да какой там у него рак! -- отозвался Котеночкин. -- А
если, и правда, ни за что? Тогда что же у нас за трест! Только
план да баланс копейка в копейку. А о человеке совершенно не
думают.
-- Вы, товарищ Котеночкин, говорите, но знайте меру! --
заволновался главбух Любителев-Мамочкин. -- А что, Александр
Иванович, и даже РКК не назначили?
-- Дотехпорович своим приказом снял. На доске уже
вывесели, -- c горечью сообщил Корейко. -- Выплевывайтесь,
говорит, на все четыре стороны!
-- Если так дело пойдет, то и нас всех выплюнут! Без
всяких там общих собраний и РКК, -- резюмировал
Губителев-Мамочкин.
-- А помните, вы на десять минут опоздали? --
одновременно и кашляя, и сморкаясь, прогнусавил Котеночкин.
-- Точно, Александр Иванович, в прошлый понедельник, --
подтвердил Зильберштейн.
-- Да, что вы, товарищи... -- замотал головой Корейко.
-- Правильно. Его просто-напросто выперли за
десятиминутное опоздание, -- разъяснил Котеночкин, еще
продолжая сморкаться.
-- И я так думаю. За опоздание выперли. Представляете,
украсть у государства десять минут рабочего времени! --
подытожил Губителев-Мамочкин. -- Это ведь все равно что в
буржуазное болото сползти! Не иначе, как в буржуазное!
Корейко сострил такую гримасу, словно собирался возложить
на Дотехпоровича и всю бухгалтерию жестяной могильный венок c
муаровыми лентами.
Некоторое время он сидел, тупо глядя в бумаги, затем
брезгливо посмотрел на всех, как кот, которому негодный
мальчишка сует в нос дымящуюся папиросу, распрямил плечи и,
открыв папку, сам не зная для чего, провел в контокоррентной
книге красивую фиолетовую черту.
К концу рабочего дня эксконторщик оформил расчет, подписал
обходной лист и, успев получить провизионку, вышел из здания
треста. Солнце поймало его стриженный затылок и маячило на нем,
пока Александр Иванович не добрался до рабочего общежития. В
своей комнате его развезло от усталости, он лег на кровать и
сразу заснул мучительным сном.
Глава XVI ДВА КОНЦЕССИОНЕРА
Расхлябанный поезд, нервно постукивая колесами, медленно
полз среди крутых откосов красной глины, преодолевая последний
тягун перед Бришкентом. Вздрагивая на стыках, скрипели
плацкартные вагоны. Проскочив оросительный канал, поезд влетел
в темно-зеленый бришкентский оазис, миновал привокзальные
постройки и, пересчитав все стрелки, медленно втянулся на
конечную станцию. Неугомонный паровоз перестал выть и заснул на
втором пути вокзала имени товарища Янукидзе.
Едва лишь вокзальные часы показали двенадцать, на дощатый
перрон c мечущимися проводниками, носильщиками, бабками c
тюками, встречающими и провожающими ступила нога великого
комбинатора.
Весенний солнечный день байствовал вовсю.
Вход в вокзал был закрыт гигантским плакатом c надписью:
"Месячник помощи узбекским детям начался". Дверь в боковой
стене пускала внутрь, но тоже была наделена плакатом:
"Компривет юбилярам пожарной части города Немешаевска!". Внутри
пахло урюком и раздавленным клопом. В глубине просторного зала
на высокой мраморной ноге стояла ганчевая головогрудь товарища
Янукидзе.
Остап стрелковым маршем двинулся вперед, обогнул Янукидзе
и приблизился к одному из кассовых окошек.
-- Один билет до Газганда и два до Москвы на послезавтра!
-- настоятельно продиктовал Остап, протягивая деньги
молоденькой узбечке.
Путь из Бришкента в Газганд лежал через Джизак. До
отправления поезда оставалось двадцать минут полноценного
времени. Остап вышел на вокзальную площадь. Здесь он увидел: по
левому флангу -- стихийно сложившиеся глинокаркасные
двухэтажные дома и величественно возвышающееся над городом
медресе Кукельташ, по правому -- портально-купольный мавзолей
Шейхантаур и здание Туркестанской казенной палаты, прямо --
высокий мангал c шашлыками и тучного узбека, на лице которого
было написано: "Жарю барашка. Он только что травку кушал.
Подходите, покупайте! Теперь вы его кушать будете".
-- Сейчас бы мороженого из синего стаканчика c костяной
ложечкой, -- вытирая платком лицо, выдохнул Остап. -- Но
придется утолить свой голод этим барашком.
Душисто отрыгнув шашлыком, Бендер зашагал к поезду и,
когда сел на свое место в плацкартном вагоне, воскликнул
грудным голосом примерно так:
-- Чертово торжество в восточном вкусе!
Как только путейцы перестали простукивать буксы, поезд
"Бришкент-Газганд" тронулся c места. К вечеру он миновал мост
через Сырдарью и кое-как потащился по Голодной степи. Простояв
около часа в Джизаке, поезд продолжил свой путь по
холмисто-увалистому предгорью и в пять часов утра нырнул в
ущелье Санзара, затем прогремел по мостику над арыком Сиаб,
прошел рисовые поля и через тридцать минут со скрежетом
остановился на наружной платформе газгандского вокзала имени
товарища Ленина.
Закусив на вокзальной площади чем аллах послал, Остап
форсированным шагом направился к главной аорте города --
шоссированной улице Улугбека. Он остановился под вывеской
"Прокат автомобилей акционерного общества Узбеккурсо", c
деловым видом открыл заднюю дверцу таксомотора "рено", сел на
сиденье и, растолкав дремавшего шофера, холодно приказал:
-- К рабочему общежитию имени товарища Копыто, улица
Максимильена Робеспьера, дом восемь.
Водитель c красным лицом и закрученными усами а ля
"жиллет" молча завел мотор, авто взвыл, наддал, развернулся и
понесся по проспекту Социализма.
Сладко зевнув, великий комбинатор открыл новый кожаный
портфель c окованными металлом углами, вытащил из него коробку
папирос и лениво закурил.
Скоро автомобиль заскрежетал и остановился у трехэтажного
здания общежития имени товарища Копыто.
Остап поднялся на второй этаж, подошел к комнате под
номером двадцать девять и, не постучавшись, открыл дверь. Окно
было затянуто ситцевыми занавесками, и комнату заливал тусклый,
цвета мочи, свет. По обе стороны от окна стояли две железные
кровати, между ними -- сверхъестественно скучный стол, покрытый
клеенкой, и два стула типа "гей, родимые!". За столом сидел
Александр Иванович Корейко. Он по-садистски тыкал вилкой в
брусочки свиного сала и сосредоточенно ел их. Обернувшись,
Александр Иванович перестал двигать челюстями и открыл от
удивления рот.
-- Ты жива еще, моя старушка! А вот и я! Привет тебе,
привет! -- заорал c порога молодой человек, распахнув для
объятия руки.
-- Здрасьте, -- проронила старушка исказившимся голосом.
Остап бросил портфель на кровать, схватил стул и поставил
его напротив Корейко.
-- Ну что вы на меня смотрите так, словно собираетесь
родить ишака? -- c наивозможной дикцией пробасил великий
комбинатор, верхом усаживаясь на стул. -- Что вы там такое
лопаете? Уж не бутерброд ли c какой-нибудь собачьей радостью?
-- Я...
Остап встал со стула и наотмашь снял кепку.
-- Нет, студент не понял. Ставлю вас в известность,
Александр Иванович, что я прибыл в Газганд. И отмахнуться от
этого факта, как когда-то я говорил небезысветной вам Зосе
Синицкой, никак нельзя. Ну же! Что это у вас глаза, как у быка,
на выкате?
И в самом деле: Александр Иванович c удивлением смотрел на
сияющего, полного задора и неукротимой энергии Остапа Бендера.
Наконец он через силу выдавил вертевшуюся внутри фразу:
-- Только вас тут и не хватало.
-- Ох, как это грубо, -- деланно возмутился Остап. -- Не
по-восточному. К вам приехал гость, а вы его, кроме кислого
"здрасьте", ничем не угостили...
