Пухленький, в ловкой поддевке извозчик пустил понурую
лошадь карьером. Пролетка, качаясь на круглых английских
рессорах, выехала на Каланчевскую площадь, проколесила изрядное
пространство по Домченской, покатила вниз по Мясницкой, срезала
площадь имени товарища Железного Феликса, втянулась в
Театральную и, наконец, остановилась у парадного подъезда
гостиницы "Метрополь".
Расплатившись c извозчиком, Остап поспешил в вестибюль
гостиницы, Корейко -- за ним. Они подошли к стойке
администратора и минут через десять, вонзившись в открытую
пасть освещенного лифта, переступили порог тридцать четвертого
номера и оказались в огромных, обставленных c королевской
роскошью пятикомнатных апартаментах c вазонами, персидскими
коврами и мебелью в стиле Людовика XVI.
Баловень судьбы вышел на балкон, жадно вдохнул свежесть
весеннего утра, закурил папиросу.
-- Выше голову, Александр Иванович! -- крикнул он в
глубину комнаты. -- Дела нас здесь ждут великие. Заседание,
вроде бы, продолжается.
Он стоял в самом центре советской столицы на балконе
любимой гостиницы (стиль модерн!), по фасаду которой, прямо над
его головой, узкой мозаичной лентой растянулось заявление:
ТОЛЬКО ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА
В СОСТОЯНИИ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ИГА
КАПИТАЛИЗМА. В.И.ЛЕНИН
Слева, за зданием бывшей Городской думы, на Красной
площади витал коммунистический дух над новым, величественным
сооружением, облицованным ценными материалами, в котором
находился саркофаг c бесценным телом. Сооружение стерегли
золотые двуглавые орлы, зорко следя c высоты башен Кремля и
Исторического музея.
Справа катил Аполлон в своей колеснице; манил к себе
покупателей "Мюр-Мерилиз"; певец Замоскворечья грелся на
солнышке, сидя в кресле на том самом месте, где Остап года
три-четыре назад? -- он засмеялся, вспомнив об этом -- давал
интервью, "попав под лошадь".
Прямо, за сквером, сносили лавки некогда шумного,
огромного Охотного ряда. Москва расставалась c прошлым.
Оперившаяся весна наедалась согревающим душу московским
ударным солнцем. Бульвары и скверы были окутаны зеленой дымкой.
Чистое, без единого облачка, небо представлялось в виде
огромного рабоче-крестьянского транспаранта c лозунгом "Даешь!"
Через день в московские окна должен был постучаться Первомай.
Глава XVIII ПОДЗЕМНО-КОММЕРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Трудно было представить служащего Внешторга Аркадия
Борисовича Оконникова без шикарного пиджака из английской ткани
c лацканами в виде ласточкина крыла и без брюк классического
покроя. Порой казалось, что Аркадий Борисович и спит в этом
костюме, и разве только утром снимает его на несколько минут
для того, чтобы побрызгать на английскую ткань, ласково
погладить ласточкины крылья и пройтись утюжком по смятым
брюкам.
У человечества испокон веков сложилось мнение: одежда
необходима, чтобы прикрывать человека, согревать и украшать
его. Аркадий Борисович c этим не спорил. Но был убежден и в
том, что всякое одеяние имеет свой код, свою символику. Поэтому
он носил черный костюм, так как c этим цветом связывал
материальное благополучие. Кроме своего костюма, Аркадию
Борисовичу нравилась еще и своя победительная "джентльменская"
физиономия: гладкий лоб, наглый и умный взгляд светлых голубых
глаз, тонкие усики и выбритый подбородок. Двигался он всегда
плавно, несколько сдержанным аристократическим манером.
Товарищ Оконников прочно служил во Внешторге на штатной
должности заместителя управляющего подотделом сбыта. По долгу
своей службы он сбывал за границу продовольствие и фураж,
текстиль и сырье, кожевенные товары и топливо. C суммы
совершенных сделок спадал "куртаж" -- высокое вознаграждение,
которое выводило доход товарища Оконникова за рамки оплаты
совслужащих наиболее высоких квалификаций. Твердой ставки c
поощрительной тантьемой Аркадий Борисович боялся как огня --
жить на одну зарплату было не в его правилах.
За то время, покуда немногочисленный советский маклериат
стекался во Внешторг, Аркадий Борисович из обыкновенного
уголовника стал коммунистом. В свое время сей уголовник вместе
c "подзащитным" Корейко организовал на Сретенском бульваре
промысловую лжеартель химических продуктов "Реванш". В артели
Аркадий Борисович работал не покладая рук и c бесконечным
терпением: заключал c банком кредитный договор и, получив ссуду
для расширения производства, бежал на черную биржу; в трестах
выбивал химпродукты, а выбив, продавал их на госзаводы. В один
прекрасный день февраля 1922 года промысловая артель лопнула,
как мыльный пузырь, но компаньоны заработали по миллиону
рублей. День-деньской Аркадий Борисович ишачил на Александра
Ивановича Корейко и доишачился до того, что скопил себе
неплохое состояние, успокоился, и 21 января 1924 года поступил
на службу, стал заметным активистом, которого взял на заметку
управляющий подотделом сбыта Необходимцев Константин
Николаевич.
Товарищ Необходимцев был тот еще жук, и по части
государственных хищений Корейко и Оконников ему и в подметки не
годились. Если у Оконникова был только один счет за границей, а
у Корейко счетов вообще не было, то у товарища Необходимцева
имелось пять счетов в швейцарских банках, один -- в банке
"Лионский кредит" и довольно прибыльная компания в Монтевидео.
-- Деньги -- это маленькие кусочки бумаги, c помощью
которых можно делать большую игру, -- часто говорил Константин
Николаевич своему помощнику, даже не подозревая, что эти слова
принадлежат французскому аферисту Сержу-Александру Ставискому.
Необходимцев, как и Оконников и Корейко, в лучших своих
снах видел триумфальный возврат капитализма. Тогда он учредит
свой банк, которому уже придумал название -- "Кредитное
общество взаимных расчетов "Ваша удача". Однако удача c каждым
днем все более отворачивалась от управляющего, градом сыпались
бесчисленные инспекции, ревизии, поэтому все чаще он изрекал:
"Нужно делать деньги сейчас, потом будет поздно! Не ровен час
-- когда и Внешторг закроют!" И смышленный помощник c ним
полностью соглашался.
В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия
Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже
как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять
волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненым кредо
и было "не поддаваться никаким фикциям". Управляющий подотделом
сбыта, пятидесятилетний человек c морщинистым и
желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок,
когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто
выше, при этом c языка срывалась отработанная фраза: "Никанор
Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей", и
тут же он вручал деньги.
-- Деньги надо показывать тогда, когда они привлекают
других, но разве в этой проклятой богом стране их покажешь?!
И Необходимцев шел в Дом Госторга на Мясницкой и
отоваривался в нем так, что приходилось ловить такси.
Двадцать девятого апреля, утром, в половине десятого, в
полном табачного дыма, кабинете управляющего подотделом сбыта
раздраженно зазвонил телефон.
-- Необходимцев у аппарата, -- c достоинством проговорил
Константин Николаевич.
-- Аркадия Борисовича, -- попросила трубка.
-- Тут вас спрашивают, -- передавая трубку Оконникову,
тихо сказал Необходимцев.
-- Меня? -- c удивлением поднял брови Оконников.
-- Да, вас, -- подтвердил Необходимцев.
-- Оконников у аппарата!
-- Здравствуйте, Аркадий Борисович! -- чеканно
поздоровалась трубка и представилась: -- C вами говорит
Александр Иванович.
-- Александр Иванович? Вы в Москве? -- взволнованно
откликнулся Оконников.
-- Мы могли бы встретиться?
-- Вы где сейчас?
-- Мы остановились в "Метрополе".
-- Мы?
-- Я вам при встрече объясню. Жду вас на Арбате в "Праге".
-- Выезжаю немедленно!
Еще не успокоился потревоженный телефон, чем-то внутри
позвякивая и не исчезло туманное пятно на трубке, а Аркадий
Борисович уже понял, что затевается новое дельце, да не простое
дельце, а дельце c большой прибылью и, наверняка, валютной.
"Вот так дела! -- стукнуло в его черепе. -- Корейко-то в
Москве!"
-- Кто звонил, Аркадий? -- спросил Необходимцев.
-- Звонили деньги.
-- Кто, кто?
-- Я потом...
-- Опять явишься на службу c крупным опозданием?
Вопрос повис в воздухе. Телефон опять зазвонил. Аркадий
Борисович машинально ухватился за трубку и, крикнув в нее:
"Позвоните завтра, сегодня все будут заняты!", кинулся в
нехарактерной для него манере к блестящей дверной ручке, нервно
потряс ее, открыл дверь, бросил управляющему "простите",
пронесся мимо двери c надписью "Наркомвнешторг", налетел на
личную секретаршу товарища Микояна, легким аллюром проскакал по
коридору до лестничной клетки, покатил по лестнице и вихрем
пролетел четыре мраморных марша, следуя причудливым заворотам
внешторговских коридоров. Затем он ворвался в гардеробную,
набросил на плечи макинтош и выбежал на улицу. Здесь он
остановился, посмотрел направо, налево, и, переведя дыхание, во
все горло возопил:
-- Извозчик!
Нелишне будет сказать, что за минуту до этого, из Большого
Харитоньевского переулка бешено вырвалась пролетка, запряженная
кудлатой деревенской лошадкой. Извозчик, взмахивая кнутом и
крича: "Посторонись!", гнал клячу вперед, наполняя экипажным
грохотом Чистопрудный бульвар. В тот самый момент, когда
раздался очередной удар кнута, случилась оказия: пронесшаяся
мимо Аркадия Борисовича пролетка обрызгала фасад его шикарного
английского костюма.
-- Сволочь дерзкая! -- взвизгнул Аркадий Борисович,
вытирая брюки.
После случившегося нанимать извозчика пропала всякая
охота, садиться в битком набитую "аннушку" было неудобно,
поэтому на встречу он отправился в пешем порядке.
Москва кипела предстоящим Первомаем. По обеим сторонам
Мясницкой текли комсомольцы и активисты, бронеподростки и
служащие, да и мало ли кто еще там тек или же хлопал глазами --
главное было в том, что на лицах граждан сияли предпраздничные
улыбки, и разве что маленькие деревянные торговые палатки
напоминали о гнилом старом режиме. Рядом c палатками, голубой
кафельной молочной и квасной будкой властвовали, точно свиньи в
апельсинах, немые витрины госторгов. Витрины были пусты -- по
той простой причине, что помогать покупателю увидеть товары,
которые и без того раскупались, не имело никакого смысла.
Пока Аркадий Борисович шел по Мясницкой и чихал от тухлого
запаха, исходящего от диетической столовой, расположенной в
начале Кривоколенного переулка, его будущие компаньоны
прогулялись по Александровскому саду и уже подходили к
Арбатской площади, где красовалась "Прага" -- лучшее место в
Москве, как считал Бендер.
Подойдя к двери, Остап поправил галстук, костяшками
пальцев постучал в стекло. Дверь открылась. Не говоря ни слова,
Бендер принял важный вид, жестом отодвинул мощную фигуру
бородатого швейцара и прошел внутрь.
-- У вас заказано? -- удивленно приподнял левую бровь
швейцар.
-- Естес-c-сно! Вот что, любезнейший, минут через пять
придет наш товарищ, Оконников. Немедленно его пропустить, --
приказал великолепный Остап и сунул швейцару в руку купюру на
чай.
Швейцар молча принял у важных посетителей верхнюю одежду и
