жет, у него дело ко мне есть...
- Какое ж, матушка, дело у ночного мошенника? - пуще затарахтела ста-
руха. - Может, он убить нас с тобой хочет!..
- А вот иди домой, так и не убьет, - приказала Настя. - А я тебе за
это... ну, одним словом, про склянницы твои рассказывать папеньке не бу-
ду!
Старуха суетливо и мелко побежала сзади, заботливо озираясь, чтоб не
заметил кто-нибудь ее потачку невозможной Настиной затее. А Насте было и
радостно, и чуть-чуть жутко. Она то-и-дело вынимала платочек из муфты,
маленькой как черный котенок, и терла зудевшие губы. Сеня шел теперь ря-
дом с ней, плечи их почти соприкасались. Сеня губил себя своим мол-
чаньем.
- Ну, что же вам нужно от меня?.. - с опущенной головой начала Настя.
- Мне?.. - испугался Сеня. - А мне этово... мне ничего не нужно, -
откровенно сознался он и даже приотстал на полшага.
Настя подождала его. Игра казалась ей забавной.
- А... вот как! - и она закусила губку. - Может, вы к папеньке в по-
ловые хотите поступить?..
- Не-ет, - неуверенно отвечал Сеня. Совсем не зная слов для ночного
разговора, он потерялся и готов был вскочить в любую подворотню, только
бы избежать неминуемого срама.
Они уже прошли почти весь переулок, а еще ничего не было сказано из
того, что думали они оба.
- Как вас зовут? - спросил вдруг он, всячески понукая себя к ведению
разговора.
- Нас? Нас - Аниса Липатовна! - кинула Настя, вспомнив имя беременной
дворниковой жены. Она обернулась и с неожиданным раздражением сказала
старухе: - Вы идите, тетя, домой. Скажите там, что к иконам осталась
прикладываться!.. Ну, а вас как?
- Нас Парфением, - резко сказал Сеня, ощутив насмешку в незначи-
тельности Настиных слов. Этой незначительностью и удерживала его Настя,
как на цепочке.
- Ну, а что вы подумали, когда в трактире меня увидели?.. - спросила
Настя, и Сеня снова ощутил то же нарочное подергиванье цепочки. Прикос-
новенье насмешливых Настиных вопросов было Сене острым и неприятным удо-
вольствием.
- Да я... я ничего не подумал, - угрюмясь, отвечал Сеня.
- А зачем же вам голова дадена?..
- Голова для понимания дадена, - из последних сил оборонялся он.
- Ну, и слава богу... А я думала, что орехи колоть.
Они остановились у ворот Настина дома. Нужно было расходиться. Упу-
щенная возможность какого бы то ни было объяснения окончательно смутила
Сеню.
- Спасибо вам за интересный разговор, - сказала Настя, готовясь отво-
рить деревянную глухую калитку.
- Пожалуста... ничего, очень рад, - с отчаяньем сказал Сеня.
- Мой вам совет - поступайте в дьякона... - продолжала Настя.
- ... в дьякона, - эхом повторил Сеня, подымая брови. И вдруг снял
картуз. Кольчики волос мигом распустились по ветру. Ярость раздразненно-
го тела боролась с непонятной робостью.
- Ну, а теперь марш спать, - крикнула Настя. - Больше не подходите.
Адью!.. - она прихлопнула за собой калитку и исчезла.
Он все стоял, озадаченный и обозленный происшедшим. Непонятное слово
хлестнуло его как кнут. Мускулы лица перебегали жалкой улыбкой. Потом он
срыву нахлобучил картуз и ударом ноги распахнул тяжелую калитку. Настя
медленно уходила в воротах, - так медленно, как будто ждала чего-то, -
не оглядываясь. Он догнал ее почти при самом выходе и больно, по-хозяйс-
ки, заломил ей голову назад. В следующую минуту не было ни холодных Нас-
тиных губ, ни растрескавшихся губ Сени: слились губы в один темный цве-
ток.
- Пусти меня... - запросила Настя, обессиленная борьбой, прижатая
спиной к стене. Голос ее был низок и томителен.
Сенина рука, схватившая - словно хотела сломать, слабнула. Ярость и
страсть уступали место нежности. Настя была гибка и хитра, она вос-
пользовалась этим. Ловко извернувшись, она уже стояла в трех шагах от
него, прямая и насмешливая по-прежнему, держа в руке сорванный с Сени
картуз.
- Лови!.. - крикнула она и швырнула картуз вдоль ворот. Тот, вертясь,
описал дугу и звучно шлепнулся в лужу. Недоверчивыми, сощуренными глаза-
ми Сеня проследил его полет.
- Ничего-с, мы другой купим. На картуз найдутся! - сказал он осипшим
голосом и обернулся.
Насти уже не было. В проволочной сетке, пыльный и жалкий, как озябшая
птица, мерцал посаженный в закопченное стекло огонек. Сеня вышел из во-
рот с пылающими щеками, остановился смахнуть грязь с картуза и вдруг
засмеялся. Ночное происшествие представлялось ему совсем по другому, чем
за несколько минут перед тем.
... Настю, пришедшую домой, встретил отец.
- Богомолкой стала!.. - подозрительно заметил он. - Старуха-то уж до-
ма!
- Ботинок развязался в воротах, - сказала Настя.
- Тут к тебе подруга приходила. Приезжая. Я оставлял ждать, не оста-
лась. Минуты три назад вышла.
- Какая она? - встрепенулась Настя. Ее испугала догадка, что их было
не двое, а трое там, в полуосвещенных воротах. Мелькнуло: не Катя ли?..
- Катя не Катя, а очень такая... играет, - неодобрительно заметил
Секретов.
"Она видела все, - думала Настя. - Она могла стоять там за выступом
стены, возле кожевенного склада... Бежать, догонять?"
Она прошла к себе, поправила волосы перед зеркалом и тут заметила,
каким неугасимым румянцем горели ее щеки. Оставшись наедине с собою, она
подошла к окну и поочередно прижимала обе щеки к холодному потному стек-
лу.
XII. Катя.
... Настя не такого к себе в сердце ждала и даже удивилась Сене, ког-
да вошел он. Но за того, которого звало к себе в полусне цветенья деви-
ческое сердце, не боялась бы, что с крыши упадет, над тем не смеялась
бы. Существовали и многие другие неуловимые разницы, но все это было так
неточно и неокончательно, что Настя промолчала на Катин вопрос о сердеч-
ных привязанностях. Казалось, что для определения Настиных чувств нужно
ужасно много слов, тысяча, или какое-нибудь одно, которого не существу-
ет.
Катя была единственной дочерью у Зарядского торговца разным бумажным
и железным хламом. Кате было двадцать три, - ясноглазую, пышноволосую и
всю какую-то замедленную Матрена Симанна прозвала клецкой. После Жма-
кинского происшествия Катя уехала к немаловажной тетке на юг. Но теткина
жизнь была тошная жизнь, кофейная жижица. Катя шалила, приманивая про-
винциальных носачей: липли. Тетка уже смекала женихов, как вдруг скан-
дал: на обеде в гостях Катя отшлепала по щекам теткина мужа, который,
несмотря на почтенность чина и возраста, сохранял излишнюю живость вооб-
ражения. Напуганная тетка имела разговор с племянницей, - Катя даже не
поплакала. И вот, в осеннее утро, снова прикатила Катя к отцу.
Она пришла к Насте на другой день после истории в воротах, вся шурша-
щая, дышащая незнакомыми Насте запретными духами, - покорительница. Нас-
тя, выбежавшая отпереть, даже не узнала ее. Катя стояла на пороге, щури-
лась и улыбалась.
- Ну да, я, - утвердительно кивнула она. - Здравствуй! - и протянула
руку.
Настя так и прыгнула на шею к подруге, но радость ее быстро поблекла.
- Ну-ну, - смеялась Катя, легонько отпихивая Настю от себя. - Разве
можно так! Всю пудру смахнула... Ну, веди меня к себе.
- Так пойдем же скорей, - с неуловимым смущеньем заторопила Настя. -
Вот сюда, за мной. Тут сундук стоит, я всегда коленки об него расши-
баю... не ушибись!
Она провела гостью через темный, с закоулочками, коридорчик и ввела к
себе. Керосиновая лампа в фарфоровой подставке уже горела у нее на комо-
де, бросая скудный свет из-под бумажного кружка. Катя обвела комнату лю-
бопытным взглядом и улыбнулась. В самых неприметных пустячках и ненуж-
ностях лежала строгая, нетронутая чистота. Это впечатление усиливали
цветы в банках, обернутых цветной бумагой, белые глянцевые обои, туго
накрахмаленные занавески.
- Это все твое?.. - Катя казалась удивленной. Она указывала на все
эти герани, розаны и кактусы, на всю комнату, напоминавшую коробочку
из-под дешевых конфет, в которой поражало множество мелочей, имевших,
впрочем, строгое согласование между собою. Точеный красный грибок и шка-
тулка со вздетой в скважинку ключа ленточкой, недочитанная книжка на
кровати, заложенная шелковым лоскутком, удивительно соответствовали и
пузатому, грушевой фанеры, комоду, и увеличенной фотографии дяди Плато-
на, снятого в полном парадном облачении: волосы почти дыбом, руки на ко-
ленях, глаза расширены, сюртук мешком.
- Ну, я очень рада, что застала тебя. - Катя снимала шляпку с себя и
пальто и клала на спинку стула. - Тут можно?
- Ты садись, садись... Я повешу все, - хлопотала Настя.
- Да ты не торопи... дай оглядеться. - В голосе Кати звучало знание
своего превосходства. Она прошла по комнате, трогая каждую Настину вещи-
цу: повернула ключик в шкатулке, мельком заглянула в книжку на крова-
ти... - А-а и грибок! - сказала она с легким смешком и повертела его в
руках.
- Он открывается, я туда пуговицы кладу... - торопливо объяснила Нас-
тя, словно боялась, что подруга осудит ее именно за этот грибок. Проходя
мимо угла, Настя мимоходом затушила горевшую лампадку.
- Ты прости, что я не писала тебе. Все как-то некогда было. Ах, вот
кстати и зеркало у тебя есть! - открыла она и подошла привычным взглядом
окинуть себя в зеркале. Вместе с тем поправила волосы, - они были, как и
вся она, шуршащие и ленивые. - Вот теперь я сяду...
Шумя юбками, она опустилась на Настину кровать, и тотчас же гримаска
сдержанного изумления обежала ее крупное лицо.
- Однако! - заметила она. - Ты что, в монашки готовишься?
- Я люблю спать на твердом, привыкла... - засмеялась Настя, садясь на
стул против подруги и пристально всматриваясь в ее лицо.
- Ты что так глядишь? - улыбнулась Катя.
- Ты красивая стала, - отметила Настя робко.
- Да? - Катя глубоко вздохнула и еще раз окинула себя быстрым взгля-
дом, точно искала подтвержденья Настиным словам. - Да ведь и ты... вы-
росла тоже. Только уж очень тонкая какая-то... - Катя искала, что еще
можно отметить в Настиной наружности, и не находила. Мальчишеский задор
Настина лица ей не нравился. - Нет, а ты, вообще говоря, хорошенькая! -
с внезапным хохотом открыла она. - Ты не красней... право же, такие им
нравятся! Только вот тут у тебя мало... - мельком указала она на грудь.
- Знаешь, ты на Дианочку похожа. У греков такая была, помнишь?.. Ты ешь
больше!
- Ты не говори мне так, - тихо попросила Настя. - Мне стыдно от твоих
слов...
- А ты не стыдись. Папенька замуж-то еще не выдает?
- Я сама себе найду, - загоревшись, вскочила Настя.
- Вот какие дела! А может, уж и нашла... Какой-нибудь такой, а? - и
подмигнула.
- Катя! - попросила Настя, присаживаясь рядом. - Закрой глаза...
- Да зачем? Чудная ты.
- Потом скажу... я спросить хочу. Ну, закрой...
- Ну вот, закрыла... ну?
- Нет, ты совсем закрой, - настаивала Настя.
- Ну!
- Ты вчера видела что-нибудь или нет?
- Нет, не видела. Я мимо прошла, - сказала просто Катя. - Это в воро-
тах-то? Нет, не видела.
- Ну, как же ты жила... рассказывай! - быстро прервала начатый разго-
вор Настя, неспокойно усаживаясь на стул и прикладывая руки к лицу.
- Да я, может, и не жила совсем, - поиграла круглым плечиком Катя и
вдруг расхохоталась. - Любовь! Ах, Настька, как это смешно...
- Что смешно?
- Да любовь эта самая... Ухаживал там поэт один, Василий Федорыч, а
волосищи - во! Глуп, понимаешь, как... Ну, вот, еще глупей меня. Все про
какие-то медвяные руки да захарканные дали мне читал. Я сперва-то при-
тихла, совести не хватало сказать... Чуть с души, бывало, не рвет, а
слушаю. Вот он однажды мне про полюсы мрака читал. А тут, на грех, соба-
ка выть стала. Я спрашиваю: у вас что, живот болит?
- А что это значит, полюсы мрака?.. - спросила Настя.
- Да не знаю. Да он и сам не знает, я спрашивала... Я хохочу, и он со
