- А и сяду, - закряхтел Секретов, садясь. - Эх, вот увидел тебя, об-
радовался и забыл, зачем зашел-то. Годы, годы, соседушко! Время-то не
молодит. Эвон, как постарел ты, Зосим Васильич. Краше в гроб кладут!
Огорчений, должно, много?..
Быхалов морщился недоброй улыбкой.
- Да ведь и ты, сватушка... тоже пухнешь все. Пьешь-то по-прежнему? Я
б на улице и не признал тебя. Плесневеть скоро будешь!
- Фу-фу-фу! Скажет тоже, смехотворщик! Я-то еще попрыгаю по земле!
Вот у Серпуховских трактиришко еще открываю, сестриного зятя посажу. Да
вот домишко еще один к покупке наметил. Владелица-т из дворянского сос-
ловья... ну, ей шляпки, тряпки там... Сам видишь, дела идут, контора пи-
шет. Эвон я какой, хоть под венец! Моложе тебя на два года, а я тебя го-
дов на тридцать перепрыгаю!..
Последний покупатель ушел. Наступало послеобеденное затишье.
- Ванька, - глухо приказывает Быхалов новому мальчику: - налей чаю
господину. Да сапогами-то не грохай, не в трактире!
- Насчет чаю не беспокойся, соседушко, - степенится Секретов, лукаво
разглаживая рыжую круглую бороду. - В чаю-то купаемся!
- Да и нам не покупать. Выпей вот с конфетками. Да смотри, не обож-
гись, горяч у меня чай-то!
На прилавок, у которого сидит Секретов, ставит Зосим Васильич фанер-
ный ящик с конфетами.
- Ах да, вот зачем я пришел... Вспомнил! - приступает Секретов, мешая
ложечкой чай, стоящий на самом краю прилавка. - Вот ты сватушкой меня
даве называл. Конешно, все это смехи да выдумки, а только ведь я Настюш-
ки своей за сынка твоего не отдам... Не посетуй, согласись!
- А что? почище моего сыскали? Что-то не верится... - скрипит сквозь
зубы Быхалов, все пододвигая ящик с конфетами на гостев стакан.
- Так ведь сам посуди, - поигрывая часовой цепкой, говорит Секретов,
голос его смеется. - Кому охота дочку за арестанта выдавать? Уж я лучше
приду вот да в печку ее заместо дров суну, и то пользы больше будет...
Оба молчат. Сеня очень громко щелкает на счетах: месячный подсчет по-
купательских книжек. Секретов сидит широко и тяжко, каждому куску своих
обширных мяс давая отдохновенье и покой. В стакане дымится чай. Быхалов,
уставясь в выручку, все двигает к гостю конфетный ящичек и вдруг вытал-
кивает его на стакан. Стакан колеблется скользит и сразу опрокидывается
к Секретову на колени.
В первое мгновенье Секретов неожиданно пищит, подобно мыши в мышелов-
ке, и Быхалов не сдерживает тонкой, как лезвие ножа, усмешки.
- Ой, да ты никак ошпарился?.. Вот какая беда...
Петр Филиппыч, наклонясь побагровевшей шеей, картузом смахивает с ко-
лен дымящийся кипяток.
- Да, захватило немножко... чуть-чуть, совсем краешком, - колко и
фальшиво хохочет Секретов, твердо снося жестокую боль ожога. - А сынища
своего, - вдруг прямится он, - на живодерню отошли, кошек драть!..
- И мы имеем сказать, да помолчим, - и Зосим Васильич поворачивается
к гостю спиной.
- И правильно сделаете! А то к сынку в острог влетите... Под ста-
рость-то и не гоже вашей роже!.. - выкрикивает Секретов. - А на лавку мы
вам еще накинем... вы мне тута весь дом сгноите! Счастливо оставаться!
Затем следовал неопределенный взмах всей Секретовской туши, и Секре-
това больше нет. Любил Петр Филипыч, чтоб за ним оставалось последнее
слово, - отсюда и легкое его порхание.
X. Павел навещает брата.
Сеня впоследствии не особенно огорчался безвестным отсутствием брата.
Павел служил Сене постоянным напоминанием о некой скорбной, посюсторон-
ней черте человеческого существования: одна земная юдоль безо всяких не-
бес. Крутая, всегда напряженная, неукротимая воля Павла перестала угне-
тать его, - жизнь без Павла стала ему легче. Сеня уже перешел первый,
второй и третий рубежи Зарядской жизни. Теперь только расти, ждать слу-
чая, верным глазом укрепиться на намеченных целях.
Тем же летом, когда Катушин вспоминал о дьячке, накануне осени, в
воскресенье, вышел Сеня из дому, собравшись на Толкучий, к Устинскому.
На подоконнике Быхаловского окна, как раз возле самой двери, сидел Па-
вел. Зловеще-больно сжалось сердце Сени, - такое бывает, когда видишь во
сне непереходимую пропасть. Павел был приодет. Черный картуз был налажен
на коротко-обстриженный Пашкин волос. Кроме того, приукрашали его непо-
мерно длинные брюки и пиджак, одетый поверх черной ластиковой рубашки.
Штиблеты, - огромные, точно с памятника, - сияли неотразимым радостным
блеском. Все это было очень дешевое, но без заплат. Сидя на подоконнике,
писал Пашка что-то в записную книжку и не видел вышедшего брата.
- Паша, ты?..
- А что, испугался? - спокойно обернулся Павел, пряча книжку в карман
брюк, и глаза его покровительственно улыбнулись. Потом Павел достал из
кармана платок и стал сморкаться.
Надоедливо накрапывало. В водосточных жолобах стоял глухой шум, капа-
ло с крыш.
- Чему ж пугаться? - возразил Сеня, поддаваясь непонятной тоске, и
пожал плечами.
С неловкостью они стояли друг перед другом, ища слов, чтоб начать
разговор. Вспыхнувшее-было в обоих стремление обняться после пяти лет
разлуки теперь показалось им неестественным и ненужным.
- Ну, что ж под дождем то стоять?.. пойдем куда-нибудь, - сказал Се-
ня, выпуская руку Павла, твердую и черную, как из чугуна.
- Да вот в трактир и зайдем. Деньги у меня есть, - сказал Павел.
Они стояли в воротах, продуваемых мокрым сквозняком осени. То-и-дело
въезжали извозчики с поднятыми верхами. Братьев обдавало ветром и брыз-
гами, если заскальзывало колесо пролетки в выщерблину асфальта, налитую
проточной лужей.
- Деньги-то и у нас найдутся, - с готовностью похлопал себя по тощему
карману Сеня, там звякнуло серебро.
Они поднялись с черного хода в трактир, второй этаж Секретовской ка-
менной громады. Кривая скользкая лестница, освещенная трепетным газовым
языком, вывела их в коридор, а коридор мрачно повел их в тусклую, длин-
ную и шумливую коробку, сплошь заставленную столиками. Под низким потол-
ком висели чад и гул. Все было занято. Серая Зарядская голь, обглоданная
нищетой чуть не до костей, перемежалась с сине-кафтанной массой извозчи-
ков и черными чуйками мелких торгашей. Это у них товару на пятак, а раз-
говору на полтину. Несколько бродяг с сонным благодушием сидели тут же,
огромные опухшие лица наклоняя в густой чайный пар. Осовев от крепкого
чая, как от вина, они блаженно молчали, всем телом созерцая домовитую
теплоту Секретовской "Венеции".
Торгаши, - те кричали больше всех, но лохматые отголоски споров их
беспомощно барахтались в общем могучем гуле. Даже когда доходило до пре-
дела деловое оживленье их, и вспыхивало в чадной духоте короткое руга-
тельство, снова срастался рассеченный матерным словом гул и оставался
ненарушим.
Одни лишь извозчики, блестя черными и рыжими гладко-примасленными го-
ловами, потребляли чайную благодать в особо-сосредоточенном безмолвии. И
не узнать в них было уличных льстивых, насмешливых крикунов. Спины их
были выпрямлены, линия затылка не сломясь переходила в линию спины: пря-
мая исконного русского торгового достоинства. Разрумянившись, они сидели
парами и тройками, прея в вате, как в бане, обжигающим чаем радуя разоп-
ревающую кость. Самые их румянцы были густы, как неспитой цветочный чай.
Дневной свет, уже разбавленный осенней пасмурью, слабо пробивался сю-
да сквозь смутную табачную духоту. Пахло кислой помесью пережаренной се-
лянки с крепким потом лошади, черной горечью кухонного чада и радужной
сладостью размокающей карамели.
Сеня повел брата в темный уголок, где оставался незанятой столик под
картиной и постучал, в стол. Половой - такой белый и проворный, как зим-
ний ветерок, мигом подлетел к ним, раздуваясь широкими штанами, с целой
башней чашек, блюдец и чайников.
- Чево-с?.. - тупо уставился он между двумя столиками.
- Да я не стучал, - рассудительно сказал соседний к Сене извозчик,
разгрызая сахар и держа дымящееся блюдце в отставленной руке. - А уж ес-
ли подошел, так нарежь, парень, колбаски покрупней да поджарь в меру.
Горчички прихвати. А сверху поплюй этак перчиком!..
- Нам чайку, яишенку тоже, на двоих... Да кстати ситничка, - заказал
Сеня и улыбнулся Павлу. - Ты ко мне в гости пришел, я и угощаю!
- Гуди, гуди! - засмеялся Павел. - Небось разбогател, а? За тыщу-то
перевалило?
- За десять! - подмигнул и Сеня, радуясь шутке брата, подсказывавшей,
что и весь разговор можно вести в шутливом тоне.
- Братана-то не забудь, как разбогатеешь! - опять пошутил Павел.
- Да вот за прошлый месяц четыре рубля домой послал... А так - по
трешнице. Ни месяца не пропустил, - хвастнул Сеня.
- Смотри, сопьется совсем отец-то! - опередил Павел Сенино ребячье
хвастовство.
Павел, ворочая под столом хромую ногу, схлебывал с блюдца чай. Лица
его не зарумянило чайное тепло. Сеня осматривался. Впервые приходил он
сюда, как равноправный посетитель. Совсем установились сумерки, хотя
стрелки круглых трактирных часов стояли только на четырех. У дальней
стены, рядом со входом в бильярдную, возвышалась хозяйская стойка. Поза-
ди ее громоздился незастекленный шкап, втесную набитый дешевым чайным
прибором. На прилавке отцветали в стеклянных вазах дряблые бумажные цве-
ты, но и теперь еще сохранялось в них скрытое жеманство красок. С цвета-
ми в цвет важничали по прилавку ярко-багровые колбасы, красные и желтые
сыры, яркие леденцовые конфеты в низких стеклянных банках. Больше же
всего было тут яиц, может быть тысяча, сваренных вкрутую на дневной рас-
ход.
- Что ж ты не спросишь, где я устроился... живу как?.. - спросил Па-
вел, трогая вилкой шипящую яишницу.
- Что? что ты говоришь?.. - откликнулся брат.
- На заводе, говорю, устроился, - рассказывал Павел. - Интересно там!
Все пищит, скрипит, лезет... Там, брат, не то что колбасу отпускать! Там
глядеть да глядеть надо! Там при мне одного на вал намотало, весь пото-
лок в крови был! - сказал он размякшим голосом, дрожащим от хвастовства
своим заводом и всем, что в нем: кровь на потолке, гремящие и цепкие
станки, бешено летящие приводы, разогретая сталь - все сосредоточившееся
глазами в одном куске железа, которому сообщается жизнь. - Я вот, зна-
ешь, очень полюбил смотреть, как железо точут. Знаешь, Сеньк, оно иной
раз так заскрипит, что зубам больно... Стою и смотрю, по три часа прос-
таивал сперва так-то, не мог отойти. Вот гляди, сам сделал... - и он,
вытащив из кармана, протянул Сене небольшой шуруп, блестевший нарезкой.
Сеня повертел его в руках и отдал Павлу без единого слова. - Книжки вот
теперь читаю, - продолжал Павел полувраждебно. - Умные есть книжки про
людей... Ах, да много всего накопилось...
- Книжки - это хорошо, - ответил Сеня, откидываясь головой к стене.
- Сперва-то трудно было... руки болели... - Павел, обиженный странным
невниманьем брата, стал рассказывать тише, словно повторял только для
самого себя, а Сеня продолжал скользить вялым взглядом по трактирной за-
ле.
Немного поодаль от стойки, чтоб не глушить хозяйских ушей, раздвинул-
ся во весь простенок трактирный орган. Ныне, молчащий, блестит он в су-
мерках длинными архангельскими трубами, тонкими пастушьими свирелями,
толстыми скоморошьими дудами. Теперь в нем раздался вздох, потом скрип
валов, потом пискнула, выскочив раньше времени, тонкая труба, и вдруг
все трубы запели разом то тягучее и несогласное, что поют на ярманках
слепцы. Орган был стар, некоторые глотки и полопались уже, а одну вот
уже полгода употреблял трактирный кухарь, как воронку для жидкостей.
Когда струя воздуха попадала на сломанный лад, беспомощно всхлипывало
пустое место, и шипящий жалобный ветер пробегал по всем трубам враз...
Но еще сильна была старческая грудь, и, когда подходила главная труба,
дул в нее старик с удесятеренной силой. Со взрывами и трещаньем лилась