вам ситуацию в общих чертах. Единственно, что мне пришлось для этого
сделать,- это выключить на часок главный трансформатор, а теперь я заберу
свой электронный хлам и пойду спать, ведь я же миллионер в состоянии
депрессии, не так ли? До свидания, Джонатан.
- До свидания, Аделаида,- ответил я. Грамер пополз к дверям,
приоткрыл их, кто-то стоял в коридоре и, как мне показалось, подал Грамеру
какой-то знак. Грамер встал, тихо закрыл за собой дверь, а я все сидел,
чувствуя зуд в ногах, пока снова не загорелся свет.
Я погасил лампу и лег на кровать. В свете ночника, там, где только что
сидел Грамер, я заметил поблескивающий предмет, вроде слегка сплющенного
перстня. Я поднял его и рассмотрел. Внутри была скрученная бумажка. Я
развернул ее. "В случае чего",- гласили кривые, словно в спешке написанные
буквы. Отложив измятый листок, я попытался надеть кольцо на палец. Оно было
серое, со слабым металлическим блеском, удивительно тяжелое - уж не
свинцовое ли? С одной стороны выпуклость, похожая на зерно фасоли с
маленьким отверстием, словно проколотым острой иглой. Кольцо не лезло мне ни
на один палец, кроме мизинца. Не знаю почему, но оно беспокоило меня больше,
чем оба визита. Для чего оно предназначалось? Я попробовал провести им по
оконному стеклу - ни малейшей царапины. В конце концов даже лизнул. Вкус
был солоноватый. Надеть на палец или не надевать? Все же надел, хотя и не
без труда, и взглянул на часы. Миновала полночь, но сон все не шел. Я уже не
знал, какую из своих проблем начать обдумывать в первую очередь. Меня
тревожило даже то, что левая нога и рука ведут себя спокойно, и в полусне их
пассивность казалась мне очевидной западней, на этот раз грозящей мне
изнутри. Как это часто бывает, мне снилось, что я не могу заснуть, или,
заснув, я считал, что бодрствую. Неизвестно, сколько времени я пытался
разобраться, сплю я или не сплю, и страшным усилием старался разрешить этот
вопрос. Тем временем в комнате чуть посветлело. Светает, подумал я, значит,
несколько часов мне поспать удалось. Однако свет шел не со стороны
задернутого шторой окна - он сочился через щель двери и был удивительно
сильным, словно там, в коридоре, у самого порога стоял мощный прожектор. Я
сел на кровати. Что-то вливалось через щель на пол, но не вода, а вроде бы
ртуть. Она катилась маленькими шариками по паркету, разлилась в плоскую
лужу, с трех сторон подступила к маленькому коврику у кровати, а тем
временем вместе со светом, идущим из-под двери, все текли струйки этой
странной металлической жидкости. Уже почти весь пол сиял, как тонкая
пластина ртутного зеркала. Я зажег лампу на столике. Эта жидкость все же
была не ртутью, по цвету она напоминала скорее потемневшее от старости
серебро. Ее натекло уже столько, что коврик шевелился, словно уже плавал в
ней, и вдруг свет под дверью погас. Я сидел наклонившись и с изумлением
смотрел на метаморфозы, происходящие с вязкой металлической жижей. Она
распадалась на микроскопические капельки, а те целыми грудами склеивались в
некое подобие гриба, потом все это вспухло, как поднимающееся тесто, и,
густея, тянулось вверх. Наверняка это сон,- сказал я себе, но, несмотря на
такое категорическое заключение, я не испытывал ни малейшего желания
коснуться босой ногой этой ртути и сидел так, слегка обалдевший, не столько
удивленный, сколько даже довольный тем, что нашел удачный термин для
описания этого явления: "живое серебро". Э ТО и в самом деле двигалось, как
нечто живое, но не пыталось стать растением, или животным, или сам уже не
знаю каким монстром, а превращалось в пустой кокон, во все более
человекоподобный панцирь, а скорее в грубую отливку панциря с большими
дырами и продолговатой щелью спереди; когда - уже много позднее - я
пытался восстановить в памяти эту метаморфозу, больше всего она напоминала
мне фильм, прокручиваемый в обратную сторону: будто сначала кто-то изготовил
диковинные доспехи, а потом расплавил их в жидкий металл, только все это
совершалось у меня на глазах в обратном порядке. Сначала жидкость, потом
вырастающее из нее полое тело, потому что панцирем оно все-таки не было, оно
уже не блестело, а стало матовым и напоминало большой манекен, вроде тех,
что выставляют в витринах - с лицом без носа и губ, но с круглыми дырами
вместо глаз; наконец, к моему замешательству, из всего этого стала
формироваться женщина, несколько крупнее натуральной величины, или нет,
скорее статуя женщины, в середине пустая и раскрытая, словно шкаф, и статуя
эта - чтоб мне пропасть! - выделяла из себя одежду: сначала покрылась
белоснежным бельем, потом на этой белизне появилась зелень платья; я, не
сомневаясь уже, что это мне снится, подошел к ночному видению. Тут платье из
зеленого сделалось снова белым, как медицинский халат, а лицо проявилось еще
явственнее. Светлые волосы на голове покрылись белым сестринским чепчиком,
окаймленным карминного цвета бархатом. Довольно, пора просыпаться,- подумал
я,- слишком уж нелеп этот сон; но все же не решился прикоснуться к существу
и отвел глаза. Я совершенно отчетливо видел всю комнату, освещенную лампой,
стоящей на ночном столике, письменный стол, шторы, кресла. В нерешительности
я стоял еще некоторое время, прежде чем снова посмотрел на призрак. Он был
очень похож на санитарку Диди, которую я не раз видел в саду и у доктора
Хоуса, но был гораздо крупнее и выше. Фигура промолвила: "Войди в меня и
выйди отсюда. Возьмешь "тойоту" доктора, выедешь - ворота открыты, только
сначала оденься и захвати деньги: купишь билет и сразу поедешь к Тарантоге.
Ну не стой как чурбан, ведь санитарку никто не задержит..." "Но, она же
меньше тебя..." - пробормотал я, пораженный не столько ее словами, сколько
тем, что губы ее не шевелились. Голос исходил прямо из ее тела, которое
вместе с халатом раскрылось так, что я и вправду мог бы войти вовнутрь.
Другой вопрос - надо ли было это делать? Вдруг мысли мои прояснились, в
конце концов, это вовсе не обязательно был сон, существует же молекулярная
телетроника, кто-то, а я уж имел опыт обращения с ней, так, может быть, это
все наяву? Но в таком случае можно ли поручиться, что здесь не кроется новая
западня?
- Ночью размеры трудно определить точно. Не тяни время! Одевайся,
возьми только чеки, повторила она.
- Но почему я должен бежать и кто ты? - спросил я и начал одеваться:
не потому, что решил ввязаться в это неожиданное приключение, а потому, что
одетым я чувствовал бы себя увереннее.
- Я никто, разве не видишь,- сказала она. Голос, однако, был женский,
низкий, приятный, чуть глуховатый, странно знакомый, но я не мог припомнить,
откуда. Я уже зашнуровал ботинки, сидя на краю кровати.
- Но кто же прислал тебя, госпожа Никто? - спросил я, поднимая
голову, и прежде, чем я успел опомниться, она упала на меня, охватила не
руками, а всем нутром сразу, и произошло это удивительно быстро; только что
я сидел на краю кровати в пуловере, но без галстука, чувствуя, что перетянул
шнурок левого ботинка, а мгновение спустя оказался втянутым в середину этого
полого существа и обтянут его телом, будто проглоченный питоном. Не могу
подобрать сравнение лучше, ибо такого со мной еще не случалось. Внутри было
довольно мягко, я видел комнату через глазные отверстия, но потерял свободу
движений и вынужден был делать то, чего хотела она или оно, а скорее тот,
кто управлял этим теледублем с намерением затащить меня силой туда, где
давно уже поджидают Ийона Тихого. Я напряг все силы, пытаясь перебороть эту
управляемую на расстоянии оболочку, но безуспешно. Руки и ноги меня не
слушались - их словно бы сгибали и выпрямляли насильно. Правая рука, нажав
на ручку, отворила дверь, хотя я и сопротивлялся, как мог. В коридоре тускло
светили ночные зеленоватые лампочки, вокруг - ни души. Мне некогда было
задуматься, КТО за этим стоит, я пытался найти какой-нибудь выход, но эта
неличность, настоящий Франкенштейн, начиненный мною, шел не спеша,- трудно
придумать более идиотское положение - и тут я вспомнил про кольцо, которое
оставил Грамер, хотя чем оно могло мне помочь? Даже если бы я знал, что надо
его надкусить или повернуть на пальце, как в сказке, чтобы появился
спасительный джинн, я все равно не смог бы этого сделать. Уже показалась
ведущая на улицу дверь коттеджа, в тени старой пальмы чернел длинный темный
контур автомобиля, с отблесками далекого света на кузове. Маятниковые двери
открылись - моя подневольная рука толкнула их,- и тогда задняя дверь
автомобиля тоже открылась, но внутри никого не было, во всяком случае, я
никого не мог разглядеть.
Я уже садился в машину, вернее, "меня сажали" - потому что я все еще
продолжал упираться изо всех сил - и тут понял свою ошибку. Не следовало
сопротивляться - ведь именно к этому был готов тот, кто управлял
теледублем. Надо было уступать навязанному движению, но так, чтобы оно
прошло мимо своей цели. Склонившись, уже в двери машины, я бросился вперед,
грохнулся обо что-то головой так, что потерял сознание - и открыл глаза.
Я лежал на полу рядом с кроватью, штора на окне уже посерела от
рассветных лучей, я поднял руку к глазам - кольцо исчезло, значит, это
все-таки был кошмар? Я не мог разобраться, на каком месте оборвалась
вчерашняя действительность, во всяком случае не раньше ухода Грамера. Я
вскочил, кинулся к шкафу, из которого он вышел, мои костюмы были отодвинуты
вбок, значит, он и вправду там стоял. На дне шкафа что-то белело. Письмо. Я
взял его - никакого адреса: я разорвал конверт. Там был листок с
машинописным текстом без даты и без обращения. В комнате было слишком темно,
отдергивать штору я не хотел; проверив сначала, заперта ли дверь, я включил
ночник и прочитал: "Если тебе снилось похищение или пытки, или еще
какое-нибудь несчастье отчетливо и в цвете, значит, ты подвергся пробному
обследованию и получил наркотик. Это им нужно для предварительного выяснения
твоей реакции на определенные средства, не имеющие вкуса и запаха. Мы не
уверены, так ли это на самом деле. Единственный человек, кроме меня, к
которому ты можешь обратиться,- твой врач. Улитка".
Улитка - значит, письмо от Грамера. С одинаковой вероятностью оно
могло содержать и правду, и ложь. Я попытался по возможности точнее
вспомнить, что говорил мне Шапиро, а что Грамер. Оба считали, что лунный
проект провалился. Дальше их предложения расходились. Профессор хотел, чтобы
я позволил себя обследовать, а Грамер - чтобы я ждал неизвестно чего.
Шапиро представлял Лунное Агентство - так, по крайней мере, он утверждал;
Грамер о своих хозяевах, в сущности, не сообщил ничего. Но почему вместо
того, чтобы предостеречь меня перед возможным применением наркотиков, он
оставил только это письмо? Может быть, в игре участвовала еще и третья
сторона? Оба они мне столько наговорили, но я так и не узнал, почему,
собственно, то, что кроется в моем правом мозгу, имеет такую важность. Может
быть, я проглотил что-то, что сначала усыпило мою бедную, почти немую
половину головы, и поэтому она вообще не давала о себе знать? Но с каких
пор? Пожалуй, с предыдущего дня. Допустим, так оно и случилось. Для чего?
Похоже, все те, кто охотится на Ийона Тихого, не знают, что делать, и тянут
время. Я был в этой игре картой неведомой масти, быть может, главным
козырем, а может быть, и ничем, и одни мешали другим разобраться, что же я
есть на самом деле. И чтобы я не мог договориться сам с собой, они усыпили
мое правое полушарие? Вот это я мог проверить немедленно. Правой рукой я
