Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцатое
Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого.
Путешествие двадцатое.
Stanislaw Lem. Dzienniki gwiazdowe.
Podroz dwudziesta (1971)
___________________________________________
File from Sergey Grachyov
http://www.private.peterlink.ru/grachyov
ПУТЕШЕСТВИЕ ДВАДЦАТОЕ
Началось это, когда еще и суток не прошло после моего возвращения с
Гиад, шарового скопления, настолько набитого звездами, что цивилизации
теснятся в нем, как зернышки в маковой головке. Я не распаковал и половины
чемоданов с привезенными образцами, а у меня уже руки отнялись. Решил пока
снести весь багаж в подвал и заняться им позже, немного передохнув, потому
что обратная дорога ужасно затянулась и я ничего так не жаждал, как
усесться в свое резное кресло перед камином, вытянуть ноги, руки засунуть
в карманы потертой тужурки и мысленно сказать себе: ничто тебе не
угрожает, разве только сбежит молоко, поставленное на плиту. Да и то
сказать - после четырех лет такой езды и Космос может вконец опостылеть,
по крайней мере на некоторое время. Вот подойду к окну, думалось мне, а за
ним не черная бездна и не скворчащие протуберанцы, а просто улица, садики,
кустики и песик, оправляющийся под деревцем с таким равнодушием к
проблемам Млечного Пути, что душа радуется.
Увы! Как обычно бывает с мечтами, ничего из этого не вышло. Заметив,
что уже первый тюк, вынутый из ракеты, имел вмятину на боку, я, беспокоясь
за бесценные образцы, которых было великое множество, немедленно принялся
извлекать их наружу. Мырданги сохранились неплохо, а вот калушницы,
оказавшиеся внизу, помялись. Я просто не мог этого так оставить и за пару
часов отбил крышки у самых больших ящиков, отпер сундуки, гронзы разложил
на калорифере, чтобы подсохли, - их насквозь промочило чаем из термоса, но
при взгляде на спихи меня просто затрясло. Им надлежало стать украшением
моей коллекции, еще по дороге я подбирал для них самые почетные места: эти
продукты милитаризации с Регула - редчайшая редкость (тамошняя цивилизация
целиком призвана под ружье, и ни одного штатского там не сыщешь). Пихание
- вовсе не хобби регулианцев, как пишет Тоттенхем, а нечто среднее между
религиозным обрядом и спортом. Тоттенхем попросту не разобрался, с каких
позиций там пихаются. Пихание представляет собой на Регуле действие
символическое, так что недоуменные замечания Тоттенхема вкупе с его
риторическими вопросами свидетельствуют лишь о полнейшем невежестве. Одно
дело - пихание супружеское, и совсем другое - пихание школьное, походное,
любовное и т.д. Я, однако, не могу вдаваться в такие подробности. Довольно
и того, что, перетаскивая регулианские трофеи с первого этажа на второй, я
повредил поясницу. И хотя работы оставался непочатый край, я решил, что
такой партизанщиной много не сделаешь, развесил еще только матульки на
бельевой веревке в подвале и отправился на кухню готовить ужин. Теперь уже
только сиеста, праздность, doice far niente (Блаженное ничегонеделание
(ит.)), твердо сказал я. Правда, океан воспоминаний по-прежнему наполнял
меня, назойливый, как мертвая зыбь после бури. Взглянул, разбивая яйца, на
голубой язычок газа - казалось бы, пустяк, но почти так же выглядела Новая
в созвездии Персея. Посмотрел на занавеску - белую, как лист асбеста,
которым я укутывал атомный реактор, когда... Ну, хватит, оборвал я себя.
Лучше поразмыслить, что вкуснее: просто яичница или глазунья. Только я
решил в пользу глазуньи, как весь дом задрожал. Приготовленные яйца
хлопнулись на пол, и в ту же минуту, уже наполовину повернувшись к
лестнице, я услышал протяжный гул, как будто надвигалась лавина. Я
отбросил сковородку и кинулся наверх. Крыша, что ли, рухнула? Метеорит?..
Не может быть! Да это просто немыслимо!
Единственным помещением, не заваленным разными свертками, был мой
рабочий кабинет; оттуда и доносился грохот. Первое, что я увидел, была
гора книг возле перекосившегося стеллажа. Из-под толстых томов Космической
энциклопедии выползал задом, на четвереньках, какой-то человек, елозя по
разбросанным книгам, словно ему было мало учиненного развала и он хотел
потоптать их еще. Прежде чем я открыл рот, он вырвал из-под себя какое-то
длинное металлическое дышло, ухватив его за рукоятку, напоминавшую
велосипедный руль. Я кашлянул, но нахал, все еще стоявший на четвереньках,
не обратил на меня ни малейшего внимания. Я кашлянул громче, и тут его
фигура показалась мне удивительно знакомой. Когда же он поднялся, я узнал
его. Это был я, совсем как в зеркале. Впрочем, когда-то я пережил уже
целую серию таких встреч, правда, в гуще гравитационных завихрений, а не в
мирном жилище!
Он бросил на меня рассеянный взгляд и нагнулся над своим аппаратом.
То, что он вел себя так безобразно и даже не соблаговолил отозваться,
наконец вывело меня из равновесия.
- Что все это значит? - Я еще не повышаю голоса.
- Сейчас объясню... погоди...- бормочет он.
Встает, тащит свою трубу к лампе, наклоняет абажур, чтобы было
светлее, поправляет бумажку, которая поддерживает кронштейн (знает,
бестия, что абажур спадает; похоже, это и вправду я!), и, явно
обеспокоенный, ощупывает какие-то маховички.
- Не мешало бы вам объясниться! - Я уже не скрываю все возрастающего
раздражения.
Он усмехается. Отодвигает свой аппарат, прислоняет его к стене.
Садится в мое кресло, выдвигает второй ящик стола, вынимает оттуда мою
любимую трубку и безошибочно лезет за кисетом с табаком.
Это уже чересчур.
- Ах ты, наглец! - говорю я.
Плавным жестом руки он приглашает меня сесть. Непроизвольно оценивая
взглядом нанесенный урон (разодраны переплеты двух тяжелых звездных
атласов), пододвигаю себе стул и начинаю вертеть пальцами на животе. Дам
ему пять минут на извинения и оправдания, а если они меня не удовлетворят,
посчитаюсь с ним по-свойски.
- Ерунда! - откликается непрошеный гость. - Ты же неглупый человек!
Как ты хочешь со мной посчитаться? Ведь каждый нынешний мой синяк завтра
станет твоим!
Я молчу и начинаю постепенно соображать. В самом деле, если он- это я
и приключилась (но как, черт возьми?) временная петля (и почему
обязательно мне выпадают на долю такие приключения?!), он, конечно, может
предъявлять известные права на мою трубку и даже жилище. Но к чему было
крушить стеллаж?
- Это нечаянно, - говорит он сквозь клубы душистого дыма, посматривая
на носок элегантного ботинка. Кладет ногу на ногу и покачивает. - При
торможении занесло хроноцикл. Вместо половины девятого влетел в восемь
тридцать плюс одна сотая секунды. Если бы лучше установили прицел, попал
бы в самую середину комнаты.
- То есть как? - Я ничего не могу понять. - Во-первых, ты что -
телепат? Как ты можешь отвечать на мои мысленные вопросы? А во-вторых:
если ты и в самом деле я и прибыл во времени, то при чем тут пространство?
Зачем портить книжки?!
- Если хоть немного подумаешь, поймешь все сам. Ведь я позднее тебя,
а поэтому должен помнить все, что я - то есть ты - думал, потому что я и
есть ты, только в будущем. А что касается пространства-времени, то ведь
Земля-то вертится! Промахнулся на одну сотую секунды, если не меньше, а за
это мгновение Земля вместе с домом успела передвинуться на четыре метра.
Говорил ведь я Розенбайсеру, что лучше приземляться в саду, нет, навязал
мне этот вариант.
- Ну хорошо. Допустим, ты не врешь. Но что это все означает?
- Сейчас узнаешь. Но сначала хорошо бы поужинать; это история длинная
и крайне важная. Я прибыл к тебе как посланец, с исторической миссией.
Слово за слово, наконец я поверил ему. Мы спустились вниз,
приготовили ужин, я открыл еще банку сардин (в холодильнике осталось лишь
несколько яиц). Разговор мы продолжили здесь же - лицезреть разгромленную
библиотеку мне не хотелось. Он не горел желанием мыть посуду, но,
пристыженный мною, согласился ее вытирать. Потом мы уселись за столом, он
серьезно поглядел мне в глаза и сказал:
- Я прибыл из 2661 года, чтобы сделать тебе предложение, подобного
которому ни один человек не слышал и никогда не услышит. Ученый совет
Института Времени желает, чтобы я - то есть ты - стал генеральным
директором программы ТЕОГИПГИП. Это сокращение означает: "Телехронная
Оптимизация Главнейших Исторических Процессов Гиперпьютером". Я совершенно
убежден, что ты займешь этот почетный пост, ибо он предполагает повышенную
ответственность перед людьми и историей, а я - то есть ты - человек
энергичный и справедливый.
- Сначала я хотел бы услышать что-нибудь поконкретнее; кстати,
непонятно, почему ко мне приехал не просто представитель этого Института,
а именно ты - то есть я? Откуда ты, то есть я, там взялся?
- Это я разъясню тебе напоследок и особо. Что же касается главного
дела, то ты, конечно, помнишь беднягу Мольтериса, который изобрел
портативную машинку для путешествий во времени и, желая ее
продемонстрировать, бесславно погиб, насмерть состарившись сразу же после
старта?
Я кивнул.
- Таких попыток будет больше. Любая новая техника требует в начальной
стадии жертв. Мольтерис сконструировал одноместный времяходик безо всяких
предохранительных устройств. Он поступил точь-в-точь как тот средневековый
мужик, который, нацепив крылья, влез на колокольню и тут же разбился. В
XXIII веке появились, то есть, с твоей точки зрения, появятся,
хронотягачи, времяходы и темпомобили, но настоящая хрономобильная
революция наступит лишь тремястами годами позже, благодаря людям, которых
называть не буду - познакомишься с ними сам. Поездка во времени на малое
расстояние - это одно, а экспедиция в миллионолетнюю глубину - совсем
другое. Разница между ними примерно такая же, как между загородной
прогулкой и космическим путешествием. Я прибыл из Эпохи Хрономобилизма,
Хронавигации и Телехронии. О путешествиях во времени написаны горы чепухи,
так же как раньше - об астронавтике: дескать, некий изобретатель благодаря
какому-то богачу где-то в укромном месте строит в один присест ракету, в
которой они оба, да еще в сопровождении знакомых дам, летят на другой
конец Галактики. Технология хронавигации, так же как и астронавтика,
требует гигантского промышленного потенциала, колоссальных вложений, плани
рования... Ну, со всем этим ты познакомишься на месте, то есть в свое
время. Не будем больше о технической стороне. Речь идет о главной цели
нашей работы; не для того в нее вбухали такие средства, чтобы попугать
фараонов или отколотить собственного прапрадедушку. В XXVII веке, откуда я
прибыл, отрегулирован общественный строй и климат Земли, и вообще так
хорошо, что лучше некуда; однако стоит обратиться к истории - и покоя как
не бывало. Ты же знаешь, как она выглядит; самое время с этим покончить!
- Подожди-ка. - В голове у меня шумело. - Вам не нравится история? Ну
и что? Ведь она какой была, такой и останется, разве не так?
- Не пори чушь. На повестке дня как раз и стоит ТЕОГИПГИП -
Телехронная Оптимизация Главнейщих Исторических Процессов Гиперпьютером. Я
уже тебе говорил. Всеобщая история будет отрегулирована, очищена,
подправлена, спрямлена и улучшена в соответствии с принципами гуманизма,
рационализма и привлекательного дизайна. Неужели не ясно, что, имея в
родословной такую бойню и мясорубку, стыдно соваться в общество
высокоразвитых космических цивилизаций!
- Регулирование Истории?.. - ошеломленно повторил я.
- Да. Если понадобится, сделаешь поправки еще до возникновения
