я разгадала и новый их фортель -- они обернули концы ходуль обрывками
джутового мешка. Брошенные ходули я нашла неподалеку от скалистого обрыва.
Склон был усеян огромными замшелыми валунами, которые громоздились друг на
друга так, что преодолеть эту россыпь можно было, лишь прыгая большими
скачками с камня на камень. Так и поступили мои противники, однако они не
избрали прямого пути -- они петляли. Из-за этого мне приходилось сползать
чуть ли не с каждого валуна, чтобы, обежав кругом, сызнова отыскать нюхом
зыблющиеся в воздухе частички их запаха. Так я дошла до отвесной скалы, по
которой они вскарабкались наверх. Они не смогли бы взобраться туда, не
развязав руки своему пленнику, но меня не удивило, что он добровольно полез
вместе с ними, -- пути назад теперь для него уже не было. Я поползла вверх
по разогретому камню, ведомая отчетливым, утроенной силы запахом -- ведь им
приходилось взбираться по этой отвесной стене, цепляясь за каждый уступ,
промоину, впадину: не было такого клочка седого мха, забившегося в расщелину
нависших скал, ни мелкой трещинки, дающей минутную опору ногам, которую
похитители не использовали бы как ступеньку. Порой в самых трудных местах им
приходилось останавливаться, чтобы выбрать дальнейший путь, -- я чувствовала
это по усиливающемуся запаху. А я буквально мчалась вверх, едва касаясь
скалы, чувствуя, как сильнее и сильнее все во мне дрожало, как все во мне
играло и пело, ибо эти люди были достойны меня, я чувствовала радость и
изумление, потому что восхождение, которое они проделывали втроем, страхуясь
одной веревкой, джутовый запах которой остался на острых выступах камня, я
совершала одна и без особых усилий и ничто не могло сбить меня с той
поднебесной тропы. На вершине меня встретил сильный ветер, который свистел
на остром, как нож, гребне, но я даже головы не повернула, чтобы
полюбоваться на простершуюся далеко внизу зеленую страну и горизонты, тающие
в голубой дымке, а принялась ползать по гребню взад и вперед, пока в
незаметной выбоине не нашла продолжение следа. Беловатый излом и осколки
камня обозначили место, где один из путников сорвался. Перегнувшись через
каменную грань, я посмотрела вниз и увидела маленькую фигурку, словно
отдыхавшую на середине склона, и острым зрением различила даже темные капли
на известняке, словно оставленные недолгим кровавым дождем. Двое других
пошли дальше по гребню, и я пожалела, что мне достанется теперь всего один
стерегущий Арродеса враг, потому что никогда до сей поры не ощущала так
сильно, сколь благородно мое дело, и не была исполнена такой жаждой борьбы,
отрезвляющей и опьяняющей одновременно. Я побежала вдоль гребня под уклон,
ибо беглецы избрали именно это направление, оставив погибшего в пропасти,
ведь они очень спешили, а его мгновенная смерть при падении была для них
несомненна. Я приближалась к скальным воротам, похожим на руины гигантского
собора, от которого остались только столбы разбитого портала, боковые
контрфорсы и одно высокое окно, сквозь которое светилось небо, а на его фоне
выделялось тоненькое деревце, с бессознательной отвагой выросшее там из
семени, занесенного ветром в горсть праха. За воротами начиналась скалистая
котловина, наполовину затянутая туманом, придавленная длинной тучей, из
складок которой сыпался мелкий искрящийся снег. Пробегая в тени, которую
отбрасывала причудливая башня, я услышала грохот сыплющихся камней, и тут же
по склону скатилась лавина. Глыбы колотились об меня с такой силой, что
высекали дым и искры из моих боков, но я, поджав все свои ноги, успела
упасть в неглубокую выемку под валуном и в безопасности переждала, пока
пролетели последние обломки. Мне пришла в голову мысль, что тот, второй,
который вел Арродеса, нарочно выбрал это лавиноопасное место в расчете, что
я, не зная гор, попаду под обвал и обвал -- хоть надежда на это и невелика
-- раздавит меня. Такая мысль меня обрадовала:
ведь если противник не только убегает и путает следы, но и нападает,
борьба становится более достойной. На дне выбеленной снегом котловины
виднелась постройка -- то ли дом, то ли замок, сложенный из самых тяжелых
валунов, какие в одиночку не сдвинул бы и гигант; я поняла, что это и есть
убежище врага, ибо где же ему еще быть в этой глуши. И, бросив поиски следа,
стала сползать с осыпи, погрузив задние ноги в сыплющийся щебень, --
передними я как бы плавала в мелких обломках, а средней парой тормозила
спуск, чтобы не сорваться. Так я добралась до слежавшегося снега и по нему
уже почти бесшумно пошла дальше, пробуя на каждом шагу, не провалюсь ли в
какую-нибудь бездонную расщелину. Надо было идти осторожно, ибо враг ожидал
моего появления со стороны перевала, и я не стала подходить слишком близко,
чтобы меня не заметили из укрепленного здания, а втиснулась под
грибообразный валун и принялась терпеливо ждать наступления ночи.
Стемнело быстро, но снег все порошил, ночь оказалась светлой, и я не
отважилась приблизиться к дому, а только приподнялась, подперев голову
скрещенными передними ногами так, чтобы хорошо видеть его издали.
После полуночи снег перестал, но я не отряхивала его с себя, потому что
он сделал меня похожей на окружающие предметы, и от лунных лучей,
пробивающихся меж облаками, сиял, как подвенечное платье, которого мне так и
не пришлось надеть. Потом я потихоньку поползла в сторону хорошо видной
издали темной глыбы дома, не спуская глаз с окна на втором этаже, в котором
тускло тлел желтоватый свет. Я прикрыла зрачки тяжелыми веками, чтобы луна
не слепила меня, а к слабому освещению я была приспособлена. Мне показалось,
что в этом окне что-то двинулось и какая-то большая тень проплыла вдоль
стены, и я поползла быстрее, пока не добралась до подножья постройки. Метр
за метром я стала взбираться по кладке, это было нетрудно, потому что между
камнями не было швов, их соединяла только собственная огромная тяжесть. Так
я добралась до нижнего ряда окон, черневших, как крепостные бойницы,
предназначенные для пушечных жерл. Все они зияли мраком и пустотой. Внутри
царила такая тишина, будто уже много веков единственной хозяйкой здесь была
смерть. Чтобы лучше видеть, я включила свое ночное зрение, сунула голову в
каменный проем, открыла светящиеся глаза своих щупальцев, и в глубь комнаты
пошел от них фосфорический свет. Напротив окна я увидела сложенный из
шершавых плит закопченный камин, в котором давно остыла кучка рассохшихся
поленьев и обугленного хвороста, у стены заметила скамью и ржавые
инструменты, в углу виднелось продавленное ложе и груда каких-то каменных
ядер. Мне показалось странным, что вход ничем не защищен и дверь в глубине
распахнута настежь, но именно в этом я увидела западню и, не поверив
заманивающей пустоте, вновь бесшумно убрала голову и стала взбираться на
верхний этаж. К окну, из которого лился тусклый свет, я и не подумала
приблизиться. Наконец я выбралась на крышу и на ее заснеженной площадке
прилегла по-собачьи, решив дождаться здесь рассвета. Снизу до меня
доносились два голоса, но я не могла разобрать слов. Я лежала без движения,
страшась той минуты, когда брошусь на противника, чтобы освободить Арродеса.
В напряженном оцепенении я мысленно рисовала картины борьбы, которая
завершится уколом жала, но в то же время, пытаясь проникнуть в тайное тайных
своей души, уже не доискивалась, как прежде, истоков движущей меня воли, а
искала там хотя бы самый слабый намек, знак, который открыл бы мне, одного
ли только человека я погублю.
Не знаю, когда исчезла моя нерешительность. Я все еще находилась в
неведении, все так же не знала себя, но именно незнание того, прибыла ли я
как избавительница или как убийца, вновь вызвало у меня ощущение чего-то до
сих пор неизвестного, непонятно нового, придало каждому моему движению
девственную загадочность и наполнило меня восторгом. Этот восторг очень меня
удивил, и я подумала, не в том ли снова проявилась мудрость моих создателей,
что я могла в моем безграничном могуществе видеть способность нести сразу и
помощь, и гибель. Но даже и в этом я не была уверена. Вдруг снизу до меня
донесся резкий короткий звук и сдавленный крик, а потом глухой стук, словно
упало что-то тяжелое, -- и снова тишина. Тотчас я поползла с крыши,
перегнувшись через ее край так, что задняя пара ног и втулка жала находились
еще на кровле, грудь терлась о стену, а голова, дрожа от усилий, уже
дотягивалась до окна.
Свеча, сброшенная на пол, погасла, только фитиль еще тлел красноватым
огоньком. Усилив ночное зрение, я увидела лежащее под столом тело, залитое
кровью, которое при этом освещении казалось черным, и, хотя все мое существо
требовало прыжка, я сначала втянула в себя воздух с запахом крови и
стеарина. Это был чужой человек, -- видимо, дело дошло до схватки и Арродес
опередил меня. Как, когда и почему -- эти вопросы меня не занимали: меня как
громом поразило то, что с ним, живым, я осталась в этом пустом доме один на
один, что нас теперь только двое. Я вся дрожала, суженая и убийца, отмечая
одновременно немигающим оком мерные судороги этого большого тела, которое
испускало последнее дыхание. Вот сейчас бы уйти потихоньку в мир заснеженных
гор, чтобы только не оказаться с ним лицом к лицу, чтобы не встретились две
пары наших глаз, нет, три пары, поправила я себя и поняла, как безвыходно
осуждена быть смешной и страшной; и это предчувствие насмешки и
издевательства, все во мне подавив, толкнуло меня вперед, и я бросилась в
проем вниз головой, как паук на добычу, и, уже не обращая внимания на
скрежет брюшных пластин о подоконник, стремительной дугой перескочила через
недвижимого врага, целясь в дверь.
Не помню, как я распахнула ее. Сразу за порогом начиналась крутая
лестница, и на ней навзничь лежал Арродес, упираясь подвернутой головой в
истертый камень нижней ступеньки. Наверное, они боролись здесь, на этой
лестнице, оттого я почти ничего и не услышала. И вот он лежал у моих ног в
разорванной одежде, и его ребра вздымались, и я видела его наготу, которой
не знала и о которой думала только в первую ночь на королевском балу.
Он дышал хрипло. Видно было, как он силится разлепить веки, а я,
откинувшись назад и поджав брюшко, всматривалась сверху в его запрокинутое
лицо, не смея ни коснуться его ни отступить, ибо, пока он был жив, я не была
в себе уверена. Жизнь уходила из него с каждым вздохом, а я помнила, что
заклятие лежит на мне до его последнего дыхания, поскольку королевский
приказ надлежит выполнить даже во время агонии, и не хотела рисковать, ибо
он еше жил и я не знала, хочу ли его пробуждения. Что, если бы он хоть на
минуту открыл глаза и взглядом обнял бы меня всю, такую, какой я стояла
перед ним в молитвенной позе, бессильно смертоносная, с чужим плодом в себе,
-- было бы это нашим венчанием или немилосердно предусмотренной пародией на
него?
Но он не очнулся, и, когда рассвет прошел между нами в клубах мелкого
искрящегося снега, который задувала в окно горная метель, он, еще раз
простонав, перестал дышать, и тогда уже успокоенная, я легла рядом,
прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете дня и во мраке
ночи все двое суток пурги, которая укрывала нас нетающим одеялом. А на
третий день взошло солнце.
КОНЕЦ
Примечания
1 Кинжал, которым на поединке добивали поверженного противника.
2 Кружение (лат).
3 Дамский угодник (спутник для проулок).
4 Средневековая карточная игра особыми картами (таро)
