Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Зарубежная фантастика - Станислав Лем Весь текст 105.69 Kb

Маска

Следующая страница
 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Станислав Лем.

                                   Маска


     Stanislav Lem. Maska, 1976
     И.Левшин, перевод, 1976

     Вначале была тьма, и холодное пламя, и протяжный гул; и многочленистые,
обвитые  длинными шнурами искр, дочерна опаленные крючья передавали меня все
дальше, и металлические извивающиеся змеи тыкались в меня плоскими рыльцами,
и  каждое  такое  прикосновение  пробуждало  молниеносную,  резкую  и  почти
сладостную дрожь.
     Безмерно  глубокий,  неподвижный взгляд, который смотрел на меня сквозь
круглые стекла, постепенно удалялся,  а  может  быть,  это  я  передвигалось
дальше и входило в круг следующего взгляда, вызывавшего такое же оцепенение,
почтение  и  страх. Неизвестно, сколько продолжалось это мое путешествие, но
по  мере  того,  как  я  продвигалось,  лежа  навзничь,  я  увеличивалось  и
распознавало себя, ища свои пределы, хотя мне трудно точно определить, когда
я  уже  смогло  объять  всю  свою  форму,  различить  каждое  место,  где  я
прекращалось и где начинался мир,  гудящий,  темный,  пронизанный  пламенем.
Потом   движение   остановилось  и  исчезли  суставчатые  щупальца,  которые
передавали меня друг другу, легко поднимали вверх, уступали зажимам  клещей,
подсовывали  плоским  ртам,  окруженным  венчиками  искр;  и хоть я было уже
способно к самостоятельному движению, но лежало еще неподвижно,  ибо  хорошо
сознавало, что еще не время. И в этом оцепенелом наклоне -- а я лежало тогда
на наклонной плоскости -- последний разряд, бездыханное касание, вибрирующий
поцелуй  заставил  меня  напрячься: то был знак, чтобы двинуться и вползти в
темное круглое отверстие, и уже без всякого понуждения я коснулось  холодных
гладких  вогнутых  плит, чтобы улечься на них с каменной удовлетворенностью.
Но может быть, все это был сон?
     О пробуждении я не знаю ничего. Помню только  непонятный  шорох  вокруг
меня  и  холодный  полумрак. Мир открылся в блеске и свете, раздробленном на
цвета, и еще так много удивления было в моем  шаге,  которым  я  переступало
порог.  Сильный  свет  лился  сверху  на красочный вихрь вертикальных тел, я
видело насаженные на них  шары,  которые  обратили  ко  мне  пары  блестящих
влажных  кнопок.  Общий шум замер, и в наступившей тишине я сделало еще один
маленький шаг. И тогда в неслышном еле ощутимом звуке будто лопнувшей во мне
струны я почувствовало наплыв своего  пола,  такой  внезапный,  что  у  меня
закружилась  голова,  и  я  прикрыла  веки.  И пока я стояла так с закрытыми
глазами, до меня со всех сторон стали долетать слова, потому  что  вместе  с
полом  я  обрела  язык. Я открыла глаза, и улыбнулась, и двинулась вперед, и
мое платье зашелестело. Я шла величественно, окруженная кринолином, не  зная
куда, но шла все дальше, потому что это был придворный бал, и воспоминание о
моей  ошибке -- о том, как минуту назад я приняла головы за шары, а глаза за
мокрые пуговицы, -- забавляло  меня  ее  ребяческой  наивностью,  поэтому  я
улыбнулась,  но улыбка эта была предназначена только мне самой. Слух мой был
обострен, и я издалека  различала  ропот  изысканного  признания,  затаенные
вздохи кавалеров и завистливые вздохи дам: "Откуда эта девочка, виконт?" А я
шла  через  гигантскую  залу под хрустальной паутиной жирандолей, и лепестки
роз капали на меня с сетки, подвешенной к потолку, и я видела свое отражение
в  похотливых  глазах  худощавых  пэров  и  в  неприязни,   выползающей   на
раскрашенные лица женщин.
     В  окнах  от  потолка  до  паркета  зияла ночь, в парке горели смоляные
бочки, а между окнами, в нише у подножья мраморной  статуи,  стоял  человек,
ростом ниже других, окруженный придворными в черно-желтых полосатых одеждах.
Все они словно бы стремились к нему, но не переступали пустого круга, а этот
человек,  один  из  всех,  когда  я  приблизилась,  даже  не посмотрел в мою
сторону.
     Поравнявшись с ним, я приостановилась и, хотя  он  даже  отвернулся  от
меня,  взяла  слабыми  кончиками  пальцев  кринолин  и опустила глаза, будто
хотела отдать ему глубокий поклон, но только глянула на свои руки, тонкие  и
белые,  и,  не  знаю почему, их белизна, засиявшая на голубом атласе платья,
показалась мне чем-то ужасным. Он же, этот низенький господин  или  пэр,  за
спиной  которого  возвышался бледный мраморный рыцарь в латном полудоспехе с
обнаженной  белой  головой  и  с  маленьким,  будто  игрушечным  трехгранным
мизерикордом,  "кинжалом милосердия"[1], в руке, не соизволил даже взглянуть
на меня, он говорил что-то низким, как бы сдавленным скукой  голосом,  глядя
прямо  перед собой и ни к кому не обращаясь. А я, так и не поклонившись ему,
только посмотрела на него быстро и пристально, чтобы навсегда запомнить лицо
со слегка перекошенным ртом, угол  которого  был  стянут  белым  шрамиком  в
гримасу вечной скуки.
     Впиваясь  глазами в этот рот, я повернулась на каблуке так, что зашумел
кринолин, и пошла дальше. Только тогда он  посмотрел  на  меня,  и  я  сразу
почувствовала этот взгляд -- быстрый, холодный и такой пронзительный, словно
бы  к  его  щеке прижат приклад, а мушка невидимой фузеи нацелена на мою шею
между завитками золотых буклей, -- и это было вторым началом.  Я  не  хотела
оборачиваться,  и  все  же  повернулась  к  нему  и, приподняв обеими руками
кринолин, склонилась в низком, очень низком реверансе, как бы  погружаясь  в
сверкающую  гладь  паркета,  ибо  то  был  король.  Потом я медленно отошла,
размышляя над тем, отчего, зная все это так твердо и наверняка, я чуть  было
не  совершила  ужасной  оплошности:  должно  быть, потому что раз я не могла
знать, но узнавала все каким-то навязчивым и безоговорочным путем,  то  чуть
было  не приняла все за сон, -- однако что стоит во сне, к примеру, схватить
кого-нибудь за нос? Я даже испугалась, что не могу совершать промахи оттого,
что во мне возникает как бы невидимая граница. Так я  и  шла  между  сном  и
явью, не зная куда и зачем, и при каждом шаге в меня вливалось знание, волна
за  волной,  как на песке оставляя новые имена и титулы, будто сплетенные из
кружев, и на середине залы, под сияющим канделябром, который  плыл  в  дыму,
как  пылающий  корабль,  я  уже  знала  всех этих дам, искусно прячущих свою
изношенность под слоями грима.
     Я знала уже столько, сколько знал бы человек, который вполне очнулся от
кошмара, но  помнит  его  почти  ощутимо,  а  то,  что  еще  было  для  меня
недоступным,  рисовалось в моем сознании, как два затмения: откуда я и кто я
-- ибо я все еще ни капельки не знала себя самое. Правда, я уже ощущала свою
наготу, укрытую богатым нарядом: грудь, живот, бедра, шею, руки,  ступни.  Я
прикоснулась к топазу, оправленному в золото, который светлячком пульсировал
в  ложбинке на груди, и тотчас почувствовала, какое у меня выражение лица --
неуловимое выражение, которое должно было изумлять, потому что каждому,  кто
смотрел   на  меня,  казалось,  что  я  улыбаюсь,  но  если  он  внимательно
присматривался к моим губам, глазам, бровям, то замечал, что  в  них  нет  и
следа  веселости,  даже  вежливой, и снова искал улыбку в моих глазах, а они
были совершенно спокойны, он переводил взгляд на щеки, на подбородок, но там
не было трепетных ямочек: мои щеки были гладки и белы, подбородок  серьезен,
спокоен,  деловит  и  так  же  безупречен, как и шея, которая тоже ничего не
выражала. Тогда смотревший впадал в недоумение, не понимая, как ему пришло в
голову,  что  я  улыбаюсь,  и,  ошеломленный  своей  растерянностью  и  моей
красотой,  отступал  в  глубь толпы или отвешивал мне глубокий поклон, чтобы
хоть этим жестом укрыться от меня.
     А я все еще не знала двух вещей, хотя и понимала, что они самые важные.
Я не могла понять, почему король не посмотрел на  меня,  когда  я  проходила
мимо, почему он не хотел смотреть мне в глаза, хоть и не боялся моей красоты
и  не желал ее; я же чувствовала, что по-настоящему ценна для него, но ценна
каким-то невыразимым образом, так, будто бы я  сама  была  для  него  ничем,
вернее,  кем-то  как  бы  потусторонним  в этой искрящейся зале и что я была
создана  не  для  танца  на  зеркальном  паркете,  уложенном  многокрасочной
мозаикой  под  литыми  из  бронзы  гербами,  украшающими  высокие притолоки;
однако, когда я прошла мимо него, в нем  не  возникло  ни  одной  мысли,  по
которой  я могла бы догадаться о его королевской воле, а когда он послал мне
вдогонку взгляд, мимолетный и небрежный,  но  как  бы  поверх  воображаемого
дула,  я  поняла еще и то, что не в меня целились эти белесые глаза, которые
стоило  бы  скрыть  за  темными  стеклами,  потому  что  лицо  его   хранило
благовоспитанность,  а  глаза не притворялись и среди всей этой изысканности
выглядели как остатки грязной воды в медном тазу. Пуще того, его глаза  были
словно подобраны в мусорной куче -- их не следовало бы выставлять напоказ.
     Кажется,  он  чего-то  от меня хотел, но чего? Я не могла тогда об этом
думать, ибо должна была сосредоточиться на другом. Я знала  здесь  всех,  но
меня  не  знал  никто.  Разве  только он, король. Теперь, когда во мне стало
возникать знание и о себе, странное ощущение овладело мною, и, когда, пройдя
три четверти зала, я замедлила шаг, в разноцветной массе лиц  окостенелых  и
лиц   в   серебряном  инее  бакенбардов,  лиц  искривленных  и  одутловатых,
вспотевших под скатавшейся пудрой, меж орденских лент  и  галунов,  открылся
коридор, чтобы я могла проследовать, словно королева, по этой узкой тропинке
сквозь паутину взглядов, чтобы я прошла -- куда?
     К кому-то.
     А  кем  была  я  сама? Мысли мои неслись с невероятной быстротой, и я в
секунду поняла, сколь необычно различие между мною и этим светским  сбродом,
потому  что  у  каждого  из  них  были  свои дела, семья, всяческие отличия,
полученные  путем  интриг  и  подлостей,  каждый  носился  со  своею  торбой
никчемной  гордости,  волоча  за  собой  свое прошлое, как повозка в пустыне
тянет сзади длинный хвост поднятой пыли. Я же была из таких  далеких  краев,
что,  казалось,  имела  не  одно  прошлое, а множество, и поэтому моя судьба
могла стать понятной для них только в частичном переводе на  здешние  нравы,
но  по  тем определениям, которые удалось бы подобрать, я все равно осталась
бы для них чуждым существом. А  может  быть,  и  для  себя  тоже?  Нет...  а
впрочем,  пожалуй,  да -- у меня ведь не было никаких знаний, кроме тех, что
ворвались в меня на пороге залы, как вода, которая, прорвав  плотину,  бурля
заливает  пустоту.  Ища  в  этих знаниях логику, я спрашивала себя, можно ли
быть сразу множеством? Происходить сразу из многих  покинутых  прошлых?  Моя
собственная логика, отделенная от бормочущих воспоминаний, говорила мне, что
нельзя,  что  прошлое  может  быть  лишь одно, а если я одновременно графиня
Тленикс, дуэнья Зореннэй, юная Виргиния -- сирота, у которой родню  истребил
валандский  род  в  заморской  стране  Лангодотов,  если  я не могу отличить
вымысла от действительности, докопаться до истинной памяти о себе, то, может
быть, я сплю? Но уже загремел оркестр; бал напирал, словно каменная  лавина,
и  трудно было поверить в другую, еще более реальную действительность. Я шла
в неприятном ошеломлении, следя за каждым  своим  шагом,  потому  что  снова
началось головокружение, которое я почему-то назвала vertigo[2].
     Я  ни  на  миг  не  сбилась  в  своей  королевской  поступи,  хотя  это
потребовало  огромного  напряжения,  незаметного   внешне,   и   ради   этой
незаметности -- еще больших усилий, пока я не почувствовала поддержку извне:
то  был  взгляд мужчины, который сидел в низком проеме приоткрытого окна, --
на его плечо свесилась складка  парчовой  занавеси,  расшитой  красно-седыми
коронованными  львами,  страшно  старыми,  поднимавшими  в  лапах скипетры и
яблоки держав -- райские, отравленные  яблоки.  Этот  человек,  уединившийся
среди  львов,  одетый  во  все  черное,  прилично,  но  с долею естественной
небрежности,  в  которой  нет  ничего   общего   с   искусственным   дамским
Следующая страница
 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (4)

Реклама