также, как тела на земле. Безгрешные души-дочери поцелуев ангелов.
Взойти на небо может только то, что сошло с него. Поэтому, после смерти
один только божественный дух, оживлявший человека, возвращается на небо и
оставляет на земле и в атмосфере два трупа: один земной и элементарный,
другой- воздушный и звездный; один уже инертный, другой - еще оживленный
мировым движением души мира; судьба его - медленно умереть и быть
поглощенным произведшими его астральными силами. Земной труп видим;
другой - невидим телесными и живыми глазами и может быть замечен только
посредством применения астрального света к "прозрачному", которой
сообщает свои впечатления нервной системе и таким образом влияет на орган
зрения, позволяя ему видеть формы и читать слова, сохранившиеся и
записанные в книге жизненного света.
Если человек жил хорошо, астральный труп испаряется как чистый фимиам,
восходя к высшим областям; но если человек был преступник, - его
астральный труп, удерживающий его в плену, продолжает стремиться к
объектам своих страстей и хочет вернуться к жизни. Он беспокоит сны
молодых девушек, купается в парах пролитой крови, кружится вокруг мест,
где протекали удовольствия его жизни, стережет зарытые им сокровища,
изнуряет себя болезненными усилиями, стараясь создать себе материальные
органы и ожить. Но звезды вдыхают и пьют его; он чувствует, как слабеет
его разум, как медленно гаснет его память, как уничтожается все его
существо... Под видом чудовищ являются его пороки и преследуют его; они
нападают па него, пожирают... Таким образом, несчастный последовательно
теряет все члены, служившие его беззакониям; затем он умирает во второй
раз и навсегда, ибо тогда он теряет свои личность и память. Души, которые
должны жить, но еще не совершенно очистились, остаются более или менее
долго пленницами астрального трупа или сжигаются одическим светом,
стремящимся ассимилировать и уничтожить их. Чтобы освободиться от этого
трупа, страждущие души входят иногда в живых и живут там в состоянии,
называемом каббалистами "эмбрионатом".
Эти-то воздушные трупы и вызываются посредством некромантии. При
вызывании вы приходите в сношение с ларвами, мертвыми или умирающими
субстанциями; обыкновенно они могут говорить только посредством шума в
наших ушах, производимого нервным потрясением, и рассуждая обыкновенно
отражают наши мысли или мечты.
Но, чтобы видеть эти странные формы, нужно привести себя в особенное
состояние, граничащее со сном и смертью, т. е. нужно намагнетизировать
самого себя и прийти в особенное состояние ясновидящего - сомнамбулизма в
бодрственном состоянии. Следователно, некромантия достигает реальных
результатов, и вызывания магии могут произвести истинные видения. Я
говорил уже, что в великом магическом агенте, астральном свете,
сохраняются все отпечатки вещей, все изображения, образованные, как
лучами, так и отражениями; в этом же свете являются нам сновидения; этот
же счет опьяняет помешанных и заставляет их уснувший рассудок
преследовать самые странные химеры. Чтобы видеть без иллюзий в этом
свете, нужно силой воли отстранить отражения и притягивать к себе только
лучи. Грезить наяву, - значит, видеть в астральном свете: и оргии шабаша,
о которых рассказывало столько колдунов, во время судебных процессов,
представлялись им именно таким образом. Часто подготовка и вещества,
употреблявшиеся для достижения этого результата, были ужасны, как мы
увидим это в Ритуале: но в результате нельзя сомневаться. Они видели,
слышали, прикасались к самым омерзительным, фантастическим, невозможным
вещам. Я вернусь еще к этому предмету в пятнадцатой главе; теперь же мы
занимаемся только вызыванием мертвецов.
Весной 1854-го года я отправился в Лондон, чтобы избавиться от
неприятностей и без помехи отдаться науке. У меня были рекомендательные
письма к знаменитым людям, интересовавшимся откровениями
сверхъестественного мира. Я виделся со многими из них и нашел в них много
любезности и столько же безразличия и легкомысленности. Прежде всего от
меня, как от шарлатана, требовали чудес. Я был слегка обескуражен, так
как, по правде говоря, не имея ничего против того, чтобы посвятить других
в тайны церемониальной магии, для себя самого я всегда боялся иллюзий и
утомления; к тому же эти церемонии требуют очень дорогого материала и его
трудно найти. Итак, я занялся изучением высшей каббалы, и совершенно не
думал об английских адептах, когда однажды, вернувшись в свою гостиницу,
нашел адресованное на мое имя письмо. В конверте были - половина поперек
перерезанной карточки, на которой находился знак печати Соломона, и
маленький клочок бумаги, на котором карандашом было написано:
"Завтра, в три часа, около Вестминстерского аббатства вам предъявят
другую половину этой карточки". Я отправился на это странное свидание. На
назначенном месте стояла карета. Я непринужденно держал в руке свой
обрывок карточки; ко мне приблизился слуга и подмигнул, открывая мне
дверцу кареты. В карете сидела дама в черном; шляпа ее была покрыта
густой вуалью; она жестом пригласила меня сесть возле себя, показывая в
то же время другую половину полученной мной карточки. Дверца закрылась,
карета покатилась, и, когда дама подняла свой вуаль, я увидел, что имею
дело с пожилой особой, с чрезвычайно живыми и странно пристальными
глазами под серыми бровями. "Сэр, сказала мне она, с ясно выраженным
английским акцентом, - я знаю, что закон секрета строго соблюдается
адептами; приятельница г. Б*** Л***, видевшая вас, знает, что у вас
просили опытов, и вы отказались удовлетворить это любопытство. Быть
может, у вас нет необходимых предметов; я покажу вам полный магический
кабинет; но прежде всего я требую от вас ненарушения секрета. Если вы не
дадите мне этого обещания, - я прикажу проводить вас домой". Я дал
требуемое от меня обещание, и верен ему, не называя ни имени, ни звания,
ни местожительства этой дамы, которая, как я узнал позже, была
посвященной, хотя и не первой, но все же очень высокой степени. Мы часто
и долго разговаривали, и постоянно она настаивала на необходимости
практики, чтобы дополнить посвящение. Она показала мне магическую
коллекцию одеяний и инструментов; даже одолжила мне несколько редких, не
доставшихся мне книг; короче говоря, она побудила меня попробовать
произвести у нее опыт полного вызывания, к которому я приготовлялся в
течение двадцати одного дня, добросовестно выполняя все обряды, указанные
в 13-й главе Ритуала.
Все было закончено 24-го июля. Нужно было вызвать призрак божественного
Аполлония и спросить его о двух секретах: одном, касавшемся лично меня, и
другом, интересовавшем эту даму. Сначала она рассчитывала присутствовать
при вызывании с благонадежным человеком; но в последний момент эта особа
испугалась, и, так как тройное или единство безусловно необходимо при
выполнении магических обрядов, - я остался один. Кабинет, приготовленный
для вызывания, находился в небольшой башне; в нем были расположены четыре
вогнутых зеркала, род алтаря, верхняя часть которого из белого мрамора
была окружена цепью из намагниченного железа. На белом мраморе был
выгравирован и вызолочен знак пентаграммы в том виде, как она изображена
в начале 5-й главы этого сочинения; тот же знак был нарисован различными
красками на белой и новой коже ягненка, распростертой перед алтарем. В
центре мраморного стола стояла маленькая медная жаровня с углями из ольхи
и лаврового дерева; другая жаровня была помещена передо мной на
треножнике. Я был одет в белое платье, похожее на одеяние наших
католических священников, по более просторное и длинное; на голове у меня
был венок из листьев вербены, вплетенных в золотую цепь. В одной руке я
держал новую шпагу, в другой - Ритуал, я зажег огни и начал, - сначала
тихо, затем постепенно повышая голос, - произносить призывания Ритуала.
Дым подымался, пламя сначала заставляло колебаться псе освещаемые им
предметы, затем потухло. Белый дым медленно подымался над мраморным
алтарем; мне казалось, что земля дрожит; шумело в ушах; сердце сильно
билось. Я подкинул в жаровни несколько веток и ароматов, и, когда огонь
разгорелся, я ясно увидел перед алтарем разлагавшуюся и исчезавшую фигуру
человека. Я снова начал произносить вызывания и стал в круг, заранее
начерченный мною между алтарем и треножником; мало помалу осветилось
стоявшее передо мной, позади алтаря, зеркало, и в нем обрисовалась
беловатая форма, постепенно увеличивавшаяся и, казалось, понемногу
приближавшаяся.
Закрыв глаза, я трижды призвал Аполлония, - и, когда открыл их, - передо
мной стоял человек, совершенно закутанный в нечто вроде савана, который
показался мне скорее серым, чем белым; лицо его было худощаво, печально и
безбородо, а это совершенно не соответствовало моему представлению об
Аполлонии. Я испытал ощущение чрезвычайного холода и, когда открыл рот,
чтобы обратиться с вопросом к призраку, - не был в состоянии произнести
ни единого звука.
Тогда я положил руку на знак пентаграммы и направил на него острие шпаги,
мысленно приказывая ему не пугать меня и повиноваться.
Тогда образ стал менее ясным и внезапно исчез. Я приказал ему вернуться;
тогда я почувствовал около себя нечто вроде дуновения, и что-то коснулось
моей руки, державшей шпагу; тотчас же онемела вся рука. Мне казалось, что
шпага оскорбляет духа, и я воткнул ее в круг около меня. Тотчас же вновь
появилась человеческая фигура; но я чувствовал такую слабость во всех
членах, так быстро слабел, что вынужден был сделать два шага и сесть.
Тотчас же я впал в глубокую дремоту, сопровождавшуюся видениями, о
которых, когда я пришел в себя, у меня осталось только смутное
воспоминание. В течение многих дней я чувствовал боль в руке, и она
оставалась онемевшей. Видение не говорило со мной, но мне казалось, что
вопросы, которые я хотел ему задать, сами собой были решены в моем духе.
На вопрос дамы мой внутренний голос отвечал: "Умер" (дело шло о человеке,
о котором она хотела иметь известие). Что касается меня самого, - и хотел
знать, возможны ли прощение и сближение двух лиц, о которых я думал; и
тоже внутреннее эхо безжалостно отвечало: "Умерли!"
Я рассказываю это происшествие именно так, как оно произошло. Этот опыт
произвел на меня совершенно необъяснимое действие: я уже не был прежним
человеком; что то из того мира вошло в меня; я не был ни весел, ни
печален; я испытывал странное влечение к смерти, в то же время не
испытывая ни малейшего желания прибегнуть к самоубийству. Я старательно
анализировал испытываемые мной ощущения: и, несмотря на испытываемое мной
нервное отвращение, я дважды повторил, - с короткими промежутками, - тот
же опыт. Отчет о происшедших явлениях слишком мало отличался бы от только
что рассказанного мною, - так что мне нечего добавить к этому, и без того
слишком длинному, повествованию. Результатом этих двух последних
вызываний было для меня откровение двух каббалистических секретов,
которые если бы они были всем известны, могли бы в короткое время
изменить основы и законы всего общества.
Должен Ли и заключить из этого, что я действительно вызвал, видел и
осязал великого Аполлония Тианского? Я не настолько подвержен
галлюцинациям, чтобы верить в это; ни настолько мало искренней, чтобы
утверждать это. Действие приготовлений, курений, зеркал и пантаклей -
настоящее опьянение воображения, и должно сильно действовать на уже и без
этого впечатлительную и нервную личность. Я не объясняю, в силу каких
физиологических законов я видел и осязал; я только утверждаю, что я
действительно видел и осязал, что я видел совершенно ясно, без
сновидений, и этого достаточно, чтобы поверить в реальную
действительность магических церемоний. Впрочем, я считаю это опасным и
вредным: здоровье, как физическое, так и моральное, не выдержит подобных
