- Видно, эта сволочь и в самом деле торговала зерном! -
воскликнул тысячник Шемад.
Даттам кинулся в Анхель, но было уже поздно: на пути столкнулся
с бегущими повстанцами. Баршарг, увы, спрятал иглу в вате!
Заманил Нейена в свой город, перерезал его людей, переодел
солдат в их одежду и в ту же ночь на рассвете с безумной
дерзостью проник в Анхель.
И надо же было такому случиться, что именно в эту ночь в Анхель
пришли храмовые баржи с рисом.
Некоторые потом говорили, что Рехетта заранее через своих
маленьких человечков знал, что Баршарг - изменник, и хотел
погубить Нейена и Даттама. Достоверно известно только одно: как
войска Даттама ушли от катальпы в зеленом ущелье, мертвец
сорвался с ветки, хлопнулся оземь и предстал перед Парчовым
Старцем Бужвой:
- Даттам избег воли Неба. А почему? Потому что не верит не
только в богов, но и в людей... Разве это может быть терпимо?
* * *
Через неделю Даттам нарядился в зеленый плащ монаха-шакуника и
отправился в столицу провинции выяснять у храма Шакуника судьбу
купленного им риса. Была середина лета, сушь, в каналах и
канавках сухой гной: это Бажар разрушил дамбы левого Орха, и еще
под самым городом гусеницы перекрошили землю. Во рту у Даттама
тоже стало сухо: он почувствовал, что болен.
Даттам прошел по городу: объявлений новой власти никто не срывал
и не ел. В одном из объявлений за его голову давали две тысячи и
говорили, что это его огненные забавы спалили год назад рисовые
склады. Вдруг раздались радостные клики, загустела толпа. Даттам
подошел: посереди ликующего народа стоял человек в
небесно-голубом кафтане и читал такой указ:
- Отчего случилось восстание? Оттого, что чиновники прежней
власти угнетали народ. Души их почернели от жадности, зубы
народа - от гнилых корней. Увы! Мы, император Великого Света,
небрежно исполняли веления богов! Почему же коварные царедворцы
не укоряли нас за это? Если бы народ не угнетали и не обманывали
- неужели бы взялись за оружие!
Что это? - стал расспрашивать Даттам, - и что же услышал! Как
раз в это время государь узнал о размерах бедствия и ужаснулся.
Сместил виновников с должностей, а иные умерли от огорчения.
Господин Падашна, мучимый раскаянием, отказался от должности
наследника и удалился в монастырь, а наследником государь по
совету людей благоразумных избрал своего троюродного племянника
Харсому. Тот немедленно отправился в Варнарайн во главе войск.
В списке чиновников, сопровождавших нового экзарха, значился и
Арфарра - не стал-таки монахом... У Даттама в голове все как-то
смеялось, он подумал: Харсома - мой друг, с Харсомой я
договорюсь о сдаче. Как Баршарг... Баршарг, стало быть,
действовал тоже по приказу Харсомы...
Даттам отправился в храм Шакуника.
У входа в храм людей было больше, чем травы в поле, - храм
раздавал голодающим рис. Главное здание храма стояло на площади,
по витой лесенке на колокольню бежал монах, и колокольня была
такая высокая, что, казалось, вместо колокола на ней повешено
солнце. А сам храм - как колесница: на восьми стенах - восемь
колес, восемь колес о восьми спицах, в каждой спице восемь
шагов. Воры побоялись, власти остереглись - хватать колесо за
спицы...
Вдруг рядом - женский голос:
- Слышь, монашек, - а у входа в храм с утра чегой-то
обыскивают...
Даттам вздрогнул и понял, чей рис храм раздает голодающим...
Пошел бочком из толпы. Глядь - в переулке конный патруль:
- Что-то этот монах больно похож на мятежника.
Тут же его схватили четверо за руки и поставили перед
начальником. Тот сидел на коне и держал меч в левой руке, а щит
в правой. А начальник, надо сказать, и не думал, что перед ним
повстанец, а просто накануне проигрался в кости и хотел получить
с прохожего на отыгрыш.
- Ты кто таков?
Даттам промолчал, а в народе стали кричать:
- Совести у вас нет! Государь амнистию объявил, а вам - на
аресте нажиться...
Рядом со стражниками стоял мальчишка-разносчик, державший на
голове плоскую корзину с салатовыми кочанами и жареным гусем.
Один из стражников вытащил гуся из корзинки и начал есть. Тут
разносчик обиделся, - шварк корзинкой о голову стражника. Кочны
так запрыгали по мостовой. А Даттам вырвался из рук стражников,
подскочил к начальнику и ударил по щиту ногой. Щит прыгнул и
своротил тому всю челюсть. Другого стражника Даттам заколол
ножом и бросился бежать.
- Вот это молодец! - кричали в толпе.
А Даттаму совсем стало плохо. Он добежал до городских ворот,
принял степенный вид и даже понять не может - это желтые куртки
или желтые пятна у ворот. Разобрался, наконец, что куртки.
Потихоньку прошел колоннадой синего храма и вылез из города по
старому водопроводу, разрушенному его машинами.
Даттам побежал по дороге прочь от столицы: солнце палило над
самой головой, все деревья покорежились и увяли, вдоль дороги -
только столбы с предписаниями и без тени. И у самого седьмого
столба прямо под иршахчановым оком - кучка всадников, и свернуть
некуда. Поравнялись; на переднем всаднике бирюзовый кафтан,
трехцветный шнур по оплечью, и глаза золотые, как яшмовая печать
- секретарь экзарха, Арфарра.
Арфарра оглядел бродячего монаха, побледнел и ткнул коня носком
сапога. Всадники поскакали дальше. Вдруг один из них обернулся и
говорит:
- Слушай, божья птичка, где это ты по такой жаре промок по пояс?
Неужто теперь из города выпускают только по водопроводу?
Тут, однако, иршахчаново око со столба подмигнуло Даттаму, и
дорога вспучилась, и Даттам вместо ответа упал ничком прямо в
пыль...
А дух дорожного столба задернул око и доложил:
- Преступник схвачен. Обидно, однако, что обязанности за
чиновников земных выполняет лихорадка, да еще из варварской
страны...
* * *
Даттаму чудились всякие ужасы, мертвецы на золотых ветвях,
приходил Мереник и хохотал: "Ну, так кто из нас неудачник..." ,
было видно, что у секретарей в управе Бужвы - сероводород вместо
крови.
Через неделю Даттам очнулся : каменный мешок, стены сочатся
слезой, как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье
- кровью и тухлым яйцом. Каждый день, пока он был без сознания,
стражники обкладывали его бычьими потрохами и били над ним
гусиные яйца, - лучшее средство против колдовства...
Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу,
где по семи углам курились треножники и на письменном коврике
прилежный секретарь растирал тушь. Однако, надо сказать, от
Даттама так мерзко несло гусиной кровью, что даже аромат "мира и
спокойствия" не помогал. А в восьмом углу сидит человек - в
простом платье без знаков различия, брови - оправа, глаза -
жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный
- Харсома!
Стали оглашать обвинение. Читали долго, однако, о покупке риса у
храма не сказали ни слова, не сказали даже, что Даттама первый
раз взяли у храма и в монашеском плаще, а написали, что колдун
проник в город, чтоб навести порчу на цистерны с водой.
- Ты согласен с этим? - спросил Харсома.
Даттам вспомнил: не хватай колесо за спицы...
- Да, господин экзарх.
Стали опрашивать свидетелей. Мальчишка-разносчик показал:
- У меня в корзинке лежал салат витлуф и жареный гусь. Колдун
выхватил корзинку, закричал: "Оживи!" Гусь перевернулся и ожил,
колдун ухватил за хвост и полетел.
Тут, однако, у Даттама от казенных благовоний закружилась
голова, он потерял сознание и смертного приговора не слышал.
* * *
Меж тем дела у мятежников снова пошли на лад: Бажар и Рехетта
ссору свою, что называется, прикрыли шапкой. Бажар захватил
половину Иниссы, а Рехетта обложил столицу провинции и грозился,
что превратит в лягушку всякого, кто обидит племянника.
Наследник Харсома приказал не торопить с казнью и беречь
Даттама, как золотую денежку. А тюремщики боялись пророка и
жалели его племянника.
Тюремщики кормили Даттам с ложечки и вздыхали:
- Вот ведь какая глупая доля у колдуна! Летает человек на
облаках и на треножниках, может обернуться уткой и барсуком, а
окропишь его гусиной кровью - и пропало все его умение. А любому
мужику эта кровь нипочем, лей, не лей, глупей не станет.
- А у меня сыну было бы столько же, совсем был молоденький
парнишечка: покойный наместник затравил его собаками.
Как-то раз Даттам проснулся чистенький, как луна в колодце.
Тюремщики собрались вокруг и рассказывали друг другу про него
басни.
- Не думай, - сказал один. - Никто про порченные цистерны не
верит, это господин Баршарг сочинил из мести за брата. Всем
известно, что ты знал о приезде экзарха и пришел с ним
поговорить. Вы же, говорят, с ним старые друзья... А злые люди
тебя до наследника не допустили.
- А милостив ли наследник? - спросил Даттам.
Тюремщики вздохнули:
- Сад счастья, источник изобилия... Говорят, однако: будто бы
назначили его, чтоб сгубить в государевых глазах... Войска не
дали... Каждый шаг стерегут... Попробуй он тебя помиловать или с
тобой поговорить, тут же и его голова полетит...
Даттам смотрит: седоусый охранник утирает рукавом слезы. Утер и
говорит:
- Если тебе чего надо, ты скажи.
Даттам подумал:
- Плитку туши, да монаха-шакуника, исповедаться.
Тюремщик удивился:
- Я думал, лягушиных лапок или ногтей от покойника. Ты не думай,
их сейчас не трудно достать, ногти-то.
Даттам улыбнулся суеверию тюремщика и сказал:
- Я сейчас не могу колдовать, из-за этой гусиной крови, и еще
долго не смогу...
Следующей ночью охранник пронес в тюрьму набивной кафтан
казенного курьера, завернул Даттама в плащ и вывел через сад на
улицу.
- Иди, - сказал стражник.
- Безоружным? - удивился Даттам, - ты мне хоть кинжал
какой-нибудь дай.
Стражник отдал ему свой кинжал, и Даттам в ту же секунду
приставил его к горлу стражника:
- А ну, рассказывай, кто тебе заплатил за мое бегство?
Стражник захныкал:
- Секретарь экзарха, господин Арфарра.
Даттам подумал: "Чтобы спасти меня, Арфарра рискует жизнью! А
что, если этот глупый стражник проговорится? Арфарра займет мое
место на дыбе!"
И перерезал шею своему спасителю.
"Теперь-то он точно не выдаст Арфарру", - подумал молодой
мятежник, утопив труп в казенном озерце, том самом, в которое
когда-то старый судья швырнул взятку Бужве.
Ночевал Даттам у казенной гадалки: поел пряженных в масле
лепешек и велел разбудить его в час Росы, чтоб выйти из городу
вместе с народом, ходившим на строительство укреплений;
стражники должны были заявить о бегстве лишь в полдень.
И вот сосед по шестидворке отогнул занавеску и видит: гадалка
принимает то ли любовника, то ли вовсе клиента в неурочный час.
А он сам имел на женщину виды... Разве может такое быть терпимо?
Даттам очнулся оттого, что что-то мокрое капало ему за шиворот.
Дернулся: трое стражников справа, двое слева, а шестой бьет над
ним гусиное яйцо.
- Эй, - кричит один, который слева, - трех яиц хватит, из
остальных яичницу сделаем...
Потом привязали Даттама к лошадиному хвосту и проволокли через
весь город.
* * *
На допросе Даттам показал, что свел в камере знакомство с
крысой, обменялся с ней одеждой, а сам утек через нору.
- А крысу, - говорит, - чтобы стража не заметила, проклял до
полудня, - велел носить человечью личину...
Секретарь экзарха, Арфарра, сидел с законченевшим лицом в углу и
вел протоколы допроса.
Вечером Даттам смотрел через оконце вверху: небо улыбается,
цветет фейерверками, за стенами ликует народ. Даттам понял, что
войска мятежников отходят от столицы и подумал: завтра меня
казнят... Стало одиноко и страшно. В конце концов, двадцать два
года...
А потом вдруг пошел дождь: это искренние молитвы экзарха
развеяли злые чары...
Наутро пришли стражники, остригли арестанта, переодели, пряча
глаза... Понесли в паланкине с решетками к площади назиданий.
Даттам глядит: солнце сверкает на мокрой черепице, пахнет
свежими лепешками, и зелень так и лезет, так и тянется, хватает
