за душу пальчиками. Стоит Верхний Город, - здания как жемчужины,
стены как оправа... осунулся, погрустнел.
Даттама, однако, пронесли мимо площади для назиданий под самыми
иршахчановыми очами, мимо управ, мимо цехов, через семь ворот,
через пять арок - вниз, вглубь, - крытой дорогой внутрь
Шакуникова храма.
Развязали, повели... Сюда мятежники не ходили: лес колонн, кущи
столбов, старая катальпа меж золотых столбиков, нефритовая
галерея... Ввели в павильон: стены - в узорочье, узорочье - в
зеркалах, от зеркал павильон как человечья душа: снаружи -
замкнут, изнутри - безграничен.
В зеркальной комнате сидели трое, настоятель храма Шакуника,
секретарь экзарха Арфарра, и сам экзарх. Экзарх обмахивался
веером, а Арфарра прямо на коленях держал обнаженный меч.
Экзарх махнул веером, стражники ушли и затворили за собой дверь,
но рук Даттаму так и не развязали. Экзарх кивнул Даттаму, чтобы
тот сел, и проговорил:
- Великий Вей, как ты бледен! Как спаржа, отлежавшаяся в земле.
Даттам пожал плечами:
- Я так понимаю, - сказал он, - что мой дядя вчера отступил от
города, и меня завезли сюда попрощаться перед казнью.
- Ваш дядя, - сказал экзарх, - вчера был назначен моим указом
наместником Варнарайна, а сегодня утром его войска вместе с
моими войсками выступили против разбойника Бажара. Только
злодеяния прежних властей толкнули народ на мятеж: почему бы не
помириться с теми бунтовщиками, которые, по мере сил, выказывали
свою преданность династии?
Даттам помолчал, а потом сказал:
- Я знаю Рехетту. Он отпустит войска, а сам покончит с собой.
Экзарх засмеялся:
- Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, - и
протянул Даттаму зеленый треугольник.
Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая.
Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на
нем стояло за две недели до начала восстания.
Тут-то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского
титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил
Баршаргу.
- Это что ж, - спросил Даттам нового наследника империи, - мы
подняли восстание по твоей указке?
- Разумеется, да, - сказал справа Арфарра. - Истинные причины
вещей скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не
было бы истинных причин.
- Разумеется, нет, - сказал настоятель храма Шакуника. -
Провокация опасная вещь. Если государство играет с огнем, как
ребенок, оно, как ребенок, и обожжется.
Тогда Даттам повернулся к монаху.
- И вы обо всем знали, - спросил он, - еще до того, как продали
нам зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?
Настоятель удивился:
- Никакого мы зерна не продавали... В благодарственном манифесте
экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис
даром, в дни народного бедствия ...
Помолчал и прибавил:
- Между прочим, наш дар окупился сторицей, -господин экзарх
пожаловал нам земли по Левому Орху.
Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:
- Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей - вождь
повстанцев - провокатор правительства!
И расхохотался. Потом умолк и спросил:
- Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей?
Я-то милости недостоин, я провокатором не был...
Арфарра молчал.
- Не скрою, - сказал Харсома, - ваши преступления велики,
господин Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ
достигает локтя толщиной, матери варят младшего брата на ужин
старшему... Кто-то же должен за все это отвечать?
- Тот, кто нанимал провокаторов, - заорал Даттам, вскакивая на
ноги.
- Сядь, - негромко сказал Харсома.
- Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам
другую, - и все затем только, чтобы ты сел на место этого
мерзавца Падашны?
Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он
действительно сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме.
Потом он повернулся к настоятелю храма Шакуника и спросил:
- А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я
заплатил вам за зерно?
- Я уже ответил вам, - сказал настоятель, - что никакого зерна
храм бунтовщикам не продавал, но если вы так настаиваете, я могу
сказать, что эти деньги мы ссудили правительству на определенном
условии.
- Каком?
- На условии, что вас отдадут нам.
Даттам поднял брови.
- Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам,
чтобы скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на
благо храма Шакуника.
- Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! - запротестовал
молодой бунтовщик.
- Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, - вмешался
Харсома, - никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас.
Баршарг требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его
брата. Твой дядя, наместник провинции, тоже не хотел бы
оставлять тебя в живых, а если собрать имена всех, кто казнен
тобой и выпустить из тебя всю кровь, то на каждое из имен не
придется и по половинки капли...
- Говорило сито иголке - у тебя на спине дырка, - презрительно
пробормотал Даттам.
Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.
* * *
Вскоре в столицу доложили: наместник Харсома вынул стрелу беды
из тела государства, провел народ по мосту милосердия в сад
изобилия. Бывший первый министр от досады помер.
Мятежник Бажар, правда, еще бесчинствовал: нашел где-то
золотоглазого оборванца и обул его в государевы сандалии.
Наконец, сдался Даттаму и Арфарре. Наследник и ему обещал жизнь.
Господин Арфарра, однако, обманул доверие экзарха, молвил:
"Когда тушат пожар, не смотрят, чиста-ли вода", - и приказал
зарубить вора.
Через четыре месяца в провинции отмечали Государев День.
Расцвели на улицах золотые гранаты, реки наполнились молоком и
медом; и бродили по улицам боги, которые есть не что иное, как
слова мудрых указов.
Было, однако, невиданное: по всей провинции ходил корабль на
деревянных гусеницах - золотые борта, серебряные весла. Слова
при корабле были такие: Государь - корабль, народ - море. Хочет
- несет, хочет - опрокинет... А секретарь Арфарра ухитрился даже
небо раскрасить надписями: это тогда в Варнарайне впервые стали
пускать шутихи и ракеты.
Экзарху же доложили: "В древности Золотой Государь взошел на
Голубую Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело".
Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного
паланкина, проделал весь путь на лошади, как простой чиновник,
чтобы народ всегда имел к нему доступ.
Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные
шахты. Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со
слезами на глазах молвил:
- Увы! Народ Великого Света после мятежа - как неоперившийся
жаворонок. Надобно его жалеть, - ибо, бывает, и жаворонок в
неразумии клюет кречета... Разве стал бы государь Амар
преемником Золотых Государей, если бы не помощь рудознатца
Шехеда.
Помолчал и спросил у Даттама:
- А правда ли, что в стране варваров еще много легкого железа?
На следующий день взошли на гору, исполнили обряды. Наследник
сказал:
- Нынче все наши мысли - о достижении мира и спокойствия. Когда
в государстве царит мир и спокойствие, человек думает о том, как
преумножить собственное добро. Когда же в государстве царим
смута и бунт, человек думает о том, как завладеть добром
ближнего. Поистине цель государя - добиться, чтобы простые люди
сохраняли нажитое и старались приумножить его. Ибо чем больше в
государстве богатых людей, тем богаче само государство.
Секретарь Арфарра молвил, указывая по ту сторону Голубых Гор:
- Некогда ойкумена доходила до самого океана, а ныне океаном
называют маленькое озеро в государевом дворце! Государство
расколото, и трещина проходит через сердце наследника! Пока не
восстановим целостность государства, в нем будут непременно
случаться беды, бунты и неурожаи!
Вечером, наедине, экзарх спросил Даттама:
- А вы что скажете о целостности государства?
Тот поклонился, оправил шелковый монаший паллий и ответил:
- Увы! Варвары кормятся с копья, мочатся с седла... Прежде надо
научить их жить не для войны, а для мира... Разрешите храму
торговать с королевством, - мы научим их уважать мирную выгоду,
и они сами отдадут нам земли.
Надобно сказать, что храм и раньше нарушал торговую монополию,
но тайком.
- А потом, - прибавил, поколебавшись, Даттам, - не все у
варваров достойно осуждения. Например, крестьяне их пребывают в
бедности, немыслимой для жителя ойкумены, однако ж не жалуются и
не бунтуют.
- Почему? - быстро спросил экзарх.
- Потому что над ними - не чиновник с печатью, а сеньор с мечом.
Потому что нет, увы, государя, которому подают жалобы, и потому
что нет людей мудрых, учащих народ стоять за свои права... И
поэтому, - сказал Даттам, - хотя железо в стране варваров
спрятано так же глубоко, как и здесь, добыть его легче.
Долго смотрел наследник на далекие горы, еще пребывающие во
мраке, и, вздохнув, молвил:
- День сменяет ночь, и ночь сменяет день, и изо лжи рождается
истина... День, однако, сменяет ночь - чтобы на полях росли
колосья. Что-то же растет и в истории?
Вздохнул и вынул из рукава золотого государя.
- Говорят, - сказал наследник, - деньги - те же знаки собранного
урожая. Почему же тогда не размножаются они, как зерна? Говорят:
в древности государев лик рисовали на монетах, и деньги
размножались сами собой. Говорят: золото ближе по свойствам к
зерну, чем бумага.
Засмеялся и добавил:
- Что ж, - пусть храм торгует с королевством.
* * *
В этот год случилось чудо: у подошвы Голубой горы стала оживать
мертвая половина старого ясеня, пустила клейкий листок. А одному
ярыжке было видение: заскворчали яшмовые вереи, расскочились
засовы, камни Золотой Горы перекинулись Золотым Городом...
Гадальщики и прочие чародеи остались только те, что приписаны к
цехам.
