справедливая война, - это когда империя покоряет варваров, строит дороги и
учреждает законы. А несправедливая - когда варвары и повстанцы завоевывают
империю и превращают людей в зверей, а поля - в пустыри. Что вы скажете о
справедливой войне теперь?
Киссур внимательно глядел на Ванвейлена.
- Если государь, которому вы служите, - сказал он, - восстановит
порядок в стране Великого Света и если государь Варназд от чистого сердца
признает себя вассалом вашего государя, то я сделаю все, что вы мне
прикажете, если я, конечно, вам понадоблюсь.
Редс крякнул. Ванвейлен поднял брови: он, пожалуй, не ожидал, что
этот человек так легко скажет "Да".
- Я не служу никакому государю, - прикусив губу, ответил Ванвейлен.
"Арфарра был прав насчет ихней республики", - подумал Киссур.
- В таком случае я буду служить вам, если государь Варназд вновь
получит власть надо всей ойкуменой. Можете ли вы это сделать?
Пилот вытаращил глаза. "Раб, - сказал себе Редс, - раб, который лижет
сапог. Его господин подписал ему смертный приговор, рубил головы, как
капусту, а раб умоляет нас позволить господину действовать в том же духе и
дальше".
- Господин Киссур, - с насмешкой сказал Ванвейлен, я бы мог обсудить
с вами этот вопрос прямо сейчас, но я хочу сообщить вам, что наш разговор
может слышать и записать любой, кто имеет соответствующее оборудование. Не
стоит ли вам все-таки подождать часок?
Киссур подождал часок, и вскоре самолет с шумом и ревом сел на
бетонную полосу на пустынном острове у края земли, таком холодном и
далеком, что, наверное, при восходе солнца здесь был слышен скрип
подземных ворот и фырканье огненного коня. Киссур выпрыгнул из стального
брюха, и увидел, что Ванвейлен стоит прямо на границе между бетоном и
травой, а ветер яростно трепет его серый плащ.
Они неторопливо пошли по дорожке к круглому куполу, вырастающему из
земли на расстоянии в три полета стрелы. Ванвейлен говорил, а Киссур
молчал и слушал. У дверей купола их ждал еще один человек в сером. Киссур
остановился, оглядел его с головы до ног и произнес:
- Здравствуйте, господин Нан.
Ванвейлен тут же просунулся между двумя первыми министрами и
произнес:
- Господин Нан приложил большие старания, чтобы втянуть меня в это
дело. Без него бы меня здесь не было.
Нан поклонился Киссуру и сказал:
- Вас не шокирует мое появление в качестве... чужеземца?
- Я тоже варвар по происхождению, - ответил Киссур. - Что же
удивительного в том, что чужеземцы верно служат империи? Разве в ойкумене
когда-либо обращали внимание, откуда чиновник родом?
Ванвейлен, за спиной Киссура, нервно усмехнулся. Он подошел к дверям,
и они разъехались сами собой. В то мгновение, когда Нан и Киссур, один за
другим, вошли в холл, Киссур быстро наклонился к уху Нана и прошептал:
- Между нами есть еще одно сходство.
- Какое?
- Когда мне показалось, что империя погибает, я позвал на помощь моих
соплеменников. И вы сделали то же самое. И вы знаете, - прошел целый год,
прежде чем я понял, что нет более верного способа погубить империю, нежели
позвать на помощь варваров.
Нан дико глянул на Киссура.
Через несколько минут они оказались в комнате с белыми стенами и
черными столами. Там стояло несколько людей, и в кресле на больших
колесиках сидел Арфарра, а бок-о-бок с ним, - самозваный Арфарра, Ханалаев
проповедник. Они довольно мирно беседовали.
Все расселись. Киссуру представили остальных землян, и тут
окончательно стало ясно, что Ванвейлен - господин всех этих людей. Только
один, по фамилии Хаммерс, отрекомендовался как глава правительственной
комиссии и человек независимый, но по его поведению это было незаметно.
Первым говорил этот Хаммерс.
Минут через пятнадцать Киссур не выдержал и сказал:
- Словом, вы решили ни во что не вмешиваться.
- Известные трудности, связанные с быстрым принятием решений... -
начал тот.
- Цыц! - сказал Киссур. - Государь Иршахчан за такую длинную речь
укоротил бы вас на голову.
Упоминание о государе Иршахчане видимо смутило присутствующих. Киссур
повернулся к Ванвейлену:
- Значит, люди ойкумены по-прежнему будут убивать друг друга, когда
вашим чиновникам достаточно шевельнуть плавником?
Ванвейлен слегка побледнел:
- Нет, не по-прежнему, - сказал он.
- Что значит - не по-прежнему?
- Видите ли, - мы прилетели сюда три дня назад, связались с
Бьернссоном, который построил очень остроумный передатчик... - тут
Ванвейлен кивнул в сторону яшмового аравана. - Мы рассчитывали на то, что
господин Нан незаметно для всех явится в столицу, планировали тайные
переговоры. И вдруг Бьернссон сообщает нам, что, если хотим иметь дело с
живым Арфаррой, у нас совершенно нет времени. Наше открытое появление все
изменило.
- Бросьте, - сказал Киссур, - сейчас ойкумена переполнена колдунами.
Одним чудом больше, или меньше - это совершенно неважно.
- Для ойкумены - неважно, - объяснил Ванвейлен, - а для галактики -
важно. Кошку выпустили из мешка. И теперь, пока законодатели будут
выяснять, может или не может одно государство вмешиваться в дела другого
государства, предприимчивые люди будут продавать оружие всем, кто за него
заплатит. Покупателей много, рынок большой. Так что, я думаю, через
полгода число участников гражданской войны не уменьшится, а вот вооружены
они будут совсем по-другому.
Киссур нахмурился.
- Вы заметили, - сказал Ванвейлен, - что, когда год назад вы стали
использовать порох и даже динамит, они отнюдь не положили конец войне, а
просто увеличили количество жертв. А у нас есть штучки посильнее динамита
- вы даже представить себе не можете, насколько сильнее...
- Могу, - сказал Киссур. - Господин Арфарра как-то сказал мне, что
все в истории ойкумены знало расцвет и закат: и право, и ученость, и
свобода: одно только оружие совершенствовалось и совершенствовалось. И что
самое страшное оружие изобретают самые мирные народы.
- Ну вот, - сказал Ванвейлен, - тогда представьте себе, что будет,
когда наш мирный народ начнет продавать оружие всем, кто за него
заплатит... То есть будут, конечно, запреты...
- Знаю я, - быстро сказал Киссур, - зачем нужны запреты на торговлю:
чтобы те, кто запретил, получали именные калачи от тех, кто торгует.
- Вздор, - проговорил один из землян на неплохом вейском. - Вы
сможете договориться между собой. История учит, что люди всегда
договариваются между собой, так как это взаимовыгодно. В этом и состоит
историческая необходимость.
- Боюсь, Мэнни, - засмеялся откуда-то сбоку Нан, - что на данном
историческом этапе историческая необходимость торжествует лишь чудом.
Кто-то фыркнул, а Киссур сказал:
- Так устройте чудо, господин Ванвейлен!
- Зачем? - возразил Ванвейлен. - Как вы сами сказали, что чудеса в
ойкумене происходят повсеместно. В области волшебства - гиперинфляция. У
вас на единицу населения больше пророков, чем у нас - репортеров, врут они
примерно также, и по утверждению каждой из противоборствующих сторон,
войска противника изготовлены из бобов и шелковых обрезков...
- Вздор, - перебил Киссур, - я не о простых чудесах говорю. Но вот,
допустим, когда четверть века назад вольный город Ламасса восстал против
государя, господин Арфарра взорвал построенную им дамбу. Полгорода вымело
в реку, а остальные ужаснулись гневу Золотого Государя и прекратили
бунтовать. Уничтожьте Ханалая, - вот это будет убедительное чудо!
Тот, которого назвали Мэнни, снисходительно откашлялся и сказал:
- Вы, молодой человек, несколько упрощенно мыслите. Ханалай - это не
один человек, это целая организация. На его место встанут другие -
Чареника, Ханда...
- Тю, - удивился Киссур, - вы меня неправильно поняли. Одного Ханалая
я вам и сам безо всякого чуда убить смогу. Я и имел в виду выполоть весь
лагерь, чтобы там на пять верст не осталось целого колоса. Вот тогда
ближние бунтовщики пропадут, а дальние смутятся.
Мэнни, казалось, потерял дар речи. Это был человек старый и видом
напоминавший хомяка. У него было самое удивительное украшение изо всех,
когда-либо виденных Киссуром. Он не носил колец ни в ушах, ни в носу, а
зато на глазах носил два дешевых черепаховых кольца со вставленными в них
стеклами.
- Как, - сказал он, - вы, господин Киссур, - предлагаете нам,
цивилизованным людям, устроить массовое убийство? Вы понимаете, что
говорите? Это же - женщины, дети, там десятки тысяч людей, таких же
крестьян, как в вашем войске...
- Не женщины, - возразил Киссур, - а так, постельные женки. А насчет
крестьян вы правы. Значит, такая их судьба, что они пошли в воры и
мятежники.
Сбоку нервно хихикнул Ванвейлен.
- Господин министр, - сказал он, - я не скрою от вас, что на наших
самолетах действительно есть очень мощное оружие. Но если бы я, в минуту
умопомрачения, отдал приказание его использовать, то это было бы последним
днем существования моей компании. Газетчики втоптали бы меня в грязь,
демонстранты бы разгромили мои офисы, конкуренты, пылающие праведным
негодованием, призвали бы бойкотировать мою продукцию, и в довершение
всего я предстал бы перед судом, как военный преступник, а мой доход пошел
бы на миллионные компенсации родственникам погибших.
Киссур встал и грохнул кулаком по черному столу, отчего ножки стола
нехорошо крякнули.
- Ах вы шакалы, - сказал Киссур. - Готовы продавать нам луки, при
условии, что спускать тетиву будем мы? Лично уничтожить двадцать тысяч
бунтовщиков, - ваша совесть не допускает, а смотреть, как убивают десять
тысяч, и еще десять тысяч, и еще десять тысяч, - это ваша совесть
допускает? Да как такая совесть называется?
- Такая совесть, - усмехнулся Ванвейлен, - называется арбитражный суд
ООН.
- Мерзавцы вы, - сказал Киссур.
- Человек, - сказал Мэнни на своем неприятном вейском, - свободен
совершать любые действия, кроме тех, которые наносят прямой и непоправимый
ущерб жизни и здоровью другого человека. И люди цивилизованные друг друга
не убивают. И если бы вы лично, и Ханалай, и прочие, последовали примеру
цивилизованных людей, то вы бы жили так же мирно, как и мы, - и вам не
нужно было бы называть нас шакалами и мерзавцами...
В это мгновение первый министр одним прыжком перемахнул через стол,
схватил Мэнни за широкую ботву галстука, и выдернул его из кресла, как
свеклу из грядки.
- Господин министр, - проговорил Мэнни, не теряя присутствия духа, -
если один человек называет другого человека забиякой, а другой, в качестве
опровержения, лупцует его по морде, - это никуда не годное опровержение...
- Мать твоя Баршаргова коза, - сказал Киссур, пихнул свеклу обратно в
кресло, повернулся и побежал прочь из проклятого места. Он хотел было
хлопнуть дверью, - но та предусмотрительно убралась в сторону, а сразу за
его спиной стала съезжаться сама. Киссур пробежал по коридору, у которого
пол и стены обросли каким-то белым пухом с окошечками, и выскочил во двор.
Во дворе всюду валялся крученый бетон и какие-то балки, среди грязи росли
редкие и чахлые пучки травы, а чуть подальше был каменный пруд.
Киссур перескочил через бортик и прыгнул в этот пруд. Землю покрывал,
пополам с грязцой, мокрый снежок, но вода в пруду оказалось не такая
холодная, как хотелось бы Киссуру. На поверхности воды плавали радужные
разводы, и у Киссура сразу страшно защипало в глазах. Тут он заметил сизые
отверстия труб и сообразил, что этой водой чужеземцы полощут кишки своим
