- И еще они сказали, что вы подпишете такой указ, если я пообещаю
просто отрубить вам голову, не мучить. Так ли это?
- Нет, - ответил Арфарра.
Ханалай огорчился и обеспокоился.
- Но ведь вы, - чиновник и верноподданный. Неужели собственная честь
вам дороже, чем порядок и благополучие тысяч и тысяч? Как вы можете думать
об одном лишь себе?
- Убирайтесь, - сказал Арфарра.
Ханалай покачался-покачался на своем чурбанчике, завернулся в плащ,
подхватил масляный фонарь и пошел к двери. У двери он обернулся:
- Скажите, господин Арфарра, - произнес Ханалай, - если бы я два года
назад не взбунтовался, арестовали бы вы меня или нет?
Арфарра поднял голову. Простонародный выговор вдруг куда-то исчез из
речи Ханалая, равно как и ссылки на мудрых советников.
- Нет, - сказал Арфарра, - не арестовал бы.
- Да, - сказал Ханалай, - я и сам давно понял, что не арестовали
бы... Знаете, господин Арфарра, я чрезвычайно сожалею о своем восстании.
Да, через неделю после вашей казни я возьму столицу: а через день
после того, как я возьму столицу, мои люди упьются, как свиньи, и
разбегутся с награбленным... Вы правы! Моя слава сыграла со мной дурную
шутку: я был хорошим разбойником, но я так и не смог навести в войске
порядок, и мне пришлось убить всех, кто мог навести порядок за счет моей
смерти.
Моя главная ошибка была в том, что я взял себе в мудрецы этого
самозванца, яшмового аравана. Никакой он не пророк, потому что пророк -
это тот, кто делает черное белым, а белое - черным. А этот человек не
умеет превращать черное в белое, и наоборот, а только говорит, что -
черное, а что - белое. А теперь он вообще молчит и сидит, как камень, у
меня на шее, а слава его растет, потому что он сидит и молчит. И я не могу
казнить его, потому что все мои солдаты возопят, и не могу отравить его,
потому что тогда скажут, что с его смертью ушла моя удача. И я больше
всего на свете хотел бы прийти к согласию с вами: но я не могу прийти к
согласию с одним Арфаррой, если у меня в совете уже сидит другой
Арфарра...
Ханалай замолчал. В камере было темно и сыро, и от этой сырости
громко потрескивал фитиль в масляном фонаре. Тень Ханалая протянулась по
всему полу, и на стенах плясали красноватые сполохи.
- Я чрезвычайно сожалею, - повторил Ханалай, - что не могу прийти к
согласию с вами, господин Арфарра.
- Я также чрезвычайно сожалею об этом, господин Ханалай.
Разбойник помолчал, повернулся и вышел.
На следующее утро Арфарру провели по улицам лагеря к большим белым
воротам, в верхней части которых Ханалай имел обыкновение распинать
преступников. С него сорвали почти всю одежду. Собралось множество народу.
Государь Варназд плакал, закрываясь рукавом.
Ханалай приказал прибить Арфарру за руки к верхним балкам, прямо под
фигурами переплетенных деревянных змей, постоял немного и ушел. Потом ушли
его военачальники. Часа через три дорога у ворот опустела. Стоял лишь
десяток стражников, у стены, закрыв лицо, сидел яшмовый араван. Время от
времени в ворота проезжали всадник или телега, один воз, доверху
нагруженный сеном, чуть не задел ног Арфарры.
Сначала Арфарре были видны с высоты холмы, и взгорки, обнаженные
деревья и цветущие вишни, и дальняя голубая река, изогнувшаяся на солнце.
Потом они покрылись каким-то неровным сиянием, стали дрожать и распадаться
на капли. Арфарре стало трудно видеть эти реки и холмы как реки и холмы,
словно расскочилась цепочка, связывавшая мир и его глаза. Солнце
закрутилось и заплясало, в небе появилась большая белая птица. Одно крыло
у птицы было с красной полосой, другое - с синей полосой. Она летела,
тяжело махая крыльями. Это была та самая птица, на которой четверть века
назад прилетел Ванвейлен. Птица села у самых ворот, из нее высунулся Клайд
Ванвейлен и поманил Арфарру рукой. Арфарра сошел с ворот и уселся верхом
на птицу. Ванвейлен обнял его за плечи. Потом птица замахала крыльями и
стала подниматься с душою Арфарры в небеса, все ближе и ближе к желтому
сверкающему глазу солнца.
Потом Арфарра умер.
Три дня Ханадар Сушеный Финик старался не ходить близко от Киссура.
На четвертый день он взял коня, собаку, девицу из числа пленных, заплел
коню гриву, посадил девицу в корзинку и поехал во дворец к Киссуру.
Киссур вышел к нему бледный и немного рассеянный. Коня он погладил, а
корзинку велел отнести наверх.
Тогда Ханадар Сушеный Финик сказал:
- Что ты томишься? Сегодня по Левой Реке идут баржи с продовольствием
для Ханалая. Можно сжечь их у Рачьего Шлюза.
- Отлично придумано, - сказал Киссур.
Взяли двести человек и поехали.
Все сошло как нельзя изумительней, - баржи сожгли, а одну, с
красивыми подарками, даже успели разграбить. Дружина потянулась к столице,
а Киссур завернул в Рачий Городок, в семи верстах от городских стен:
военным чиновником в этом городке был Хаттар, верный его вассал. С
Киссуром были полторы сотни всадников и одна собака. Подскакали к стенам,
протрубили в раковины, - ворота, однако, оставались закрытыми.
- Клянусь божьим зобом, - закричал Киссур, - что вы все там, упились,
что ли? Позовите Хаттара.
Тут Киссур поднял голову и увидел, что Хаттар стоит на стене вверху,
немного прячась за свой щит.
- Что за шуточки, - закричал Киссур, - почему не приветствуешь
гостей? Или ты забыл, что гость есть посланец богов и дверь на небеса?
Хаттар некоторое время мялся за своим щитом, а потом ответил:
- Киссур! Я рад бы был раскрыть тебе ворота, но не знаю, захочешь ли
ты в них войти. Слышал ли ты, что Арфарра сейчас в стане Ханалая?
Киссур выпучил глаза и вскричал:
- Что за вздор!
- А вот и не вздор, - отвечал Хаттар, а в наш городок пришел человек
от Арфарры и Ханалая. Мы слушали его на народном собрании, и постановили
перейти на сторону государя и не подчиняться такому, как ты, изменнику.
- Негодяй, - сказал Киссур, - ты забыл долг подданного и вассала!
- Я тоже так думаю, - печально согласился Хаттар, - и, наверное, в
следующем рождении я буду гладкокожей лягушкой. Но Арфарра завел обычай
делать все по воле народа, а народ прельстился словами этого человека о
том, что если мы станем на сторону Ханалая, то, когда столицу будут
грабить, нашего городка не тронут.
Тут Киссур краем глаза увидел, что Сушеный Финик украдкой снимает с
седла лук. Киссур усмехнулся и закричал:
- Дурак ты, Хаттар! Почему ты не впустил нас в город и не накинул
сверху сеть? А теперь Ханалай скажет, что ты изменник, и ваш городок все
равно сожгут.
- Ах, - сказал Хаттар, - я, по правде говоря, сам хотел так сделать,
но в городском совете испугались этого плана, особенно те, чьи лавки - у
городских ворот. Они сказали, что это гнусно, и что если впустить вас
внутрь, вы можете причинить лавкам большой пожар.
Тут Сушеный Финик вскинул лук, стрела пробила шлем изменника, и тот
кувыркнулся вниз.
- Поистине, - сказал Киссур, - чем больше дураков соберется вместе,
тем глупей их решение!
И полторы сотни всадников поскакали прочь, от стрел, посыпавшихся на
них с городских стен.
Хаттар разговаривал с Киссуром так долго потому, что, завидев его,
немедленно послал человека к Ханалаю. Неподалеку от городка этот человек
встретил две сотни всадников во главе с Шадамуром Росянкой. Шадамур
усмехнулся и приказал своим людям засесть в лощинке неподалеку. Кони у его
отряда были подкованы задом наперед.
Шадамур Росянка был верным вассалом Киссура, но между ним и Сушеным
Фиником была неприязнь. Из-за этой неприязни Киссур отпустил его в лагерь
Ханалаю, и Шадамуру всегда казалось, что Киссуру следовало бы отпустить
Финика, а его, Росянку, оставить.
Киссур доехал до спуска в лощину и сказал:
- Если там засада, мы пропали! Смотри, сколько следов на дороге!
- Ба, - ответил Сушеный Финик, - это следы из лощины, а не в лощину.
- Сдается мне, - возразил Киссур, - что эти лошади подкованы задом
наперед.
И они повернули коней.
Когда Шадамур Росянка увидел, что его смертельный враг Сушеный Финик
и Киссур уходят, он грохнулся от огорчения наземь, разодрал на себе
кафтан, а потом вскочил на коня и гаркнул: "За мной!"
Они скакали по мокрым полям под весенним небом, и когда Шадамур
увидел, что его всадники выдыхаются, он закричал им остановиться, а сам
вынул желтую тряпку переговоров и поскакал вслед за Киссуром со своим
племянником. Киссур тоже приказал своим людям остановиться у придорожной
часовни. Шадамур с племянником подъехали к ним и спешились по знаку
Киссура. Поворот дороги и деревья скрыли их от собственного отряда.
- Ну, - справился Киссур, - что ты мне хотел сказать?
- Я хотел сказать, - полез поперек старших племянник, - что господин
Арфарра сейчас в лагере Ханалая. Он покаялся перед государем в своем
упорстве и заключил с Ханалаем мир. Он умоляет вас перейти на сторону
Ханалая, и в знак того, что я говорю правду, посылает вам половинную
печать.
Три месяца назад Арфарра и Киссур раскололи зубилом большую
нефритовую печать с крылатым псом. Половинка печати была у Киссура,
половинка - у Арфарры, и они ставили печать на указах, собирая вместе две
половинки.
Киссур наклонился с коня, взял печать, приставил к половинке у себя
на груди и стал глядеть, словно выронил душу. Потом он посмотрел на правую
руку, плюнул в ладонь и ударил по плевку ребром левой руки. Плевок
отскочил вправо.
Киссур выпрямился и вскричал:
- Это ложь! Я вижу, что Арфарра мертв!
Воины Киссура зашептались, а Шадамур обернулся к племяннику и с
упреком сказал:
- Вот, - ложь никогда не доводит до добра!
- Слушай, Киссур, - продолжал он, - я не знаю, мертв ли Арфарра, но
дело в том, что он действительно вел переговоры с Ханалаем, и уже заключил
мир, когда об этом проведал Ханалаев пророк, Лже-Арфарра. Этот самозванец
явился в совет с сотней вооруженных людей и сказал Ханалаю: "Если это -
настоящий Арфарра, то кто же я?" И он разрушил все планы Ханалая и забрал
себе Арфарру, пытать и казнить.
Тут Шадамур замолчал. Киссур глядел на него и поглаживал пальцами
рукоять меча, а у пса, бывшего при Киссуре, не то волка, не то волкодава,
на шкуре поднялся каждый волосок. Он оскалил рыжеватые клыки и зарычал.
- Этот пророк, - сказал Шадамур, - убивает достойных людей и сеет
раздор в нашем стане. Господин Ханалай в ужасе от смерти Арфарры. Он
питает к вам величайшее почтение, и если вы перейдете на его сторону, вы
вдвоем сможете отомстить за смерть Арфарры и, кроме того, спасете город от
разграбления.
Все некоторое время стояли молча. Волкодав лег на землю, прижал
короткие ушки, и стал жалобно поскуливать.
- Киссур, - сказал один из дружинников. - Право, мудрость растет из
добрых советов! Теперь все последуют путем измены! А ведь ты еще можешь
отомстить за Арфарру и спасти столицу.
- Что мне за дело, - сказал Киссур, - если я столицу спасу, а честь
потеряю?
Тут Шадамур вскрикнул и зашатался. Киссур думал, что это от досады,
но Шадамур упал глазами вниз, и Киссур увидел, что у него из спины торчит
стрела, а Сушеный Финик вешает на седло свой лук.
- Сдается мне, - сказал Сушеный Финик, - что он говорил не затем,
чтоб спасти нашу жизнь, а затем, чтобы задержать нас, пока не подоспеет
подмога.
Киссур не ответил ему, а соскочил с коня и подошел к Шадамуру. Он
обломил торчащий кусок стрелы, перевернул Шадамура и положил его себе на
колени. Тот был еще жив.
- Это правда, - сказал Шадамур, - беги же!
