ее, трех недель от роду, у порога управы. Таких подкидышей было нынче
много, государство о них заботилось: мальчики шли в военные поселения,
девицы - в казенные дома. "Жалко девочку, - подумал Шаваш, - такая
красавица, а выговор - как коза кричит". Шаваш остановился подле девицы:
- Так о чем все-таки говорили?
- Ой, господин секретарь! Народ шумит, что дождь идет, а дождь идет -
императора хвалит.
Тут девица застенчиво пошевелилась, и с плеч ее скользнул бархатный
потертый платок с самшитовыми колечками на кистях. Плечи у девицы были
замечательные. "Ой", - сказала девица. Шаваш поднял платок и, деликатно
склонясь, закутал ей плечи, но ладоней с плеч так и не убрал. Девица
замурлыкала и закатила глазки. Шаваш, не переставая одной рукой шарить у
девицы под платьем, вытащил из корзинки на столе оранжерейный персик и
предложил его девице. Нита откусила персик и протянула надкушенный персик
Шавашу. Шаваш тоже откусил персик.
- А почему, - нежно проворковал Шаваш в розовое ушко, - ты в тюрьме
вешалась?
Тут девица Нита расплющила персик о рожу столичного чиновника и
сказала:
- Не твое козлиное дело, мать твоя Баршаргова сука!
Шаваш приказал отвести Ниту обратно в камеру, а сам пошел помыться и
сменить воротничок. Воротничок Шаваш с досады выкинул, хотя тот был совсем
новый, и стоил бы треть месячного жалованья, если бы секретарь господина
Нана жил на жалованье. Шаваш счищал с себя персик и размышлял о том,
почему так странно сочетаются в девице Ните, в частности, и в народе
вообще застенчивость и наглость; а также о том, много ли стоит народная
покорность.
Относительно первого он пришел к конкретному выводу, что девица
ходила к монастырю не просто так, а охотилась за кошельками.
Относительного второго он к конкретному выводу не пришел.
Дневная жара спала. На небо слева вылезла бледная и маленькая луна
Галь, а посередке повисла крупная, чуть урезанная после полнолуния луна
Ингаль. Сквозь распахнутое окно приторно-сладко тянуло кустами инча. Окно
выходило в сад - казенный сад, окружавший казенный же дом покойного судьи.
Запах разнообразных кушаний извещал, что столичные гости не застанут вдову
Увинь врасплох, нанеся ей визит. Сама же вдова, согласно обычаям, послать
такое приглашение не могла.
Шаваш допросил еще человек десять арестованных, и всех освободил, -
за взятку или так, - не считая девицы Ниты. Точнее, не освободил, а "лишил
казенных харчей", как гласила официальная формула.
Люди Нана и Шаваша раскинули по городу свою сеть, и она потащила все
городские сплетни. Народ, столпившийся у Айцарова дома, кушал свежую
похлебку и толковал вполголоса, что хозяин дает на грош, а грабит на
тысячу. Впрочем, тут среди народа наблюдались разногласия. Некоторые
объясняли щедрость Айцара тем, что он раздает фальшивые деньги, некоторые
же, наоборот, полагали, что если господин Айцар сядет на престол
Иршахчана, то народ заживет совсем шикарно, и больше не будет никаких
налогов, а будет одна ежедневная кормежка.
Один из охранников, Ктай, протолкался к айцарову приказчику и
осведомился насчет работы. Приказчик придирчиво оглядел его, остался
доволен осмотром и тут же куда-то услал. Шаваш почуял подвох: как так,
людей полно, а работать, что ли, некому, если первого встречного нанимают?
Сплетен и сказок было предостаточно, и прошедшее время уверенно
заменялось в них будущим. Толковали про вечный Иров день, когда министр
Иршахчана, судья Бужва, бог правосудия и пыток, перенесет свою небесную
управу на землю и велит подчиненным пересмотреть списки смертных и
бессмертных. И, пересмотрев, одних казнит, а другим выдаст вид на
довольствие из вечно полных государственных закромов. Толковали, что
каналы вновь потекут молоком и медом, только допрежь того им надо бы
потечь кровью. Ибо кровь виновных - та вода, что орошает поля
справедливости.
Толковали о столичном инспекторе, о том, как он, никого не
побоявшись, нашел управу на всесильного Коона, и о колдовских его
способностях. Тут-то люди Нана имели что порассказать, и снискали своей
осведомленностью восхищение и доверие собеседников.
На улицах распевали песенки, сочиненные поэтом Ферридой в народном
жанре "поучительного спора". Феррида был изгнан в Харайн из столицы
полтора года назад. В песенке домашний кот спорил с императорским
ихневмоном и доказывал, что коты - полезней мангуст. "Ты - священный
зверь, а ешь тухлятинку, как шакал, - говорил кот, - и ты единственный
зверь, который убивает больше, чем может съесть. Ты истребляешь змей, - но
не забывай, что змеиный яд для тебя смертелен. А когда ты слишком
размножаешься, ты начинаешь душить кур, а не змей, и крестьяне сворачивают
тебе шею. Берегись, о императорская крыса!"
Судебная управа дышала всеми запахами и ароматами: всяк спешил с
визитной карточкой и подарочной корзинкой. Шаваш извинялся за инспектора,
пребывавшего в монастыре, и расспрашивал гостей сам.
Посетители церемонно кланялись. Речь их начиналась со сравнений:
сравнения уподобляли чиновника из столицы волу с обвязанными копытами,
которого выпускают на влажное поле, дабы вытоптать сорняки и сравнять
землю... Их слова были почтительны и вкрадчивы. Они были унижены самим
существованием столицы и возвышены самим разговором с человеком из центра
мира.
Посыльный господина аравана принес скромную корзинку фруктов и с ней
записку: араван Нарай ждет господина Нана ровно (так!) в час Росы.
Подарки господина наместника стоили столько, что если бы их продать,
вполне можно было б купить небольшой чин при сельской управе. Наместник
приглашал господина Нана в любое время. Кроме того, посыльный, - звали его
Ишмик, - передал наместниково же письмо с просьбой освободить девицу Ниту.
На письме стояла большая печать вишневого цвета и с полным титулом. С
буквами были соединены всяческие звери земные и подводные, и по искусности
изображения все сильно приближалось к божественности.
Ничего невероятного в том, что наместник отличал девицу для катанья
верхом, не было, - но совершенно невероятно было, чтобы об этом умолчала
сама девица.
Шаваш повертел письмо в руках. Посыльный видимо, неправильно
истолковал задумчивость Шаваша, и вынул из рукава приятно звякнувший
сверток размером с детский кулак. Шаваш немедленно накрыл сверток
случившейся рядом папкой и всплеснул руками:
- Разве это просьба! Это пустяк! Вечно эти судейские хватают невинных
людей!
И тут же вручил посыльному указ об освобождении девицы. Ишмик прижал
указ к сердцу и покинул кабинет. Шаваш прошел на галерею второго этажа,
раздвинул плети росовяника и огромных синих глициний и стал глядеть во
двор. Секретарь наместника, Ишмик, уже нетерпеливо постукивал во дворе
сапожками. Прошло немного времени, - двое ярыжек вывели девицу Ниту.
Девица подбежала к посыльному, повисла рыбкой у него на шее и, кажется,
зарыдала. Ишмик поднял ее на руки и понес со двора. Нес он ее как-то так
бережно, что Шаваш даже позавидовал. Шаваш сорвал большую синюю глицинию,
воткнул ее в волосы и вернулся в кабинет.
Все было как будто ясно. Ишмик с Нитой были любовники, и Ишмик
попросил наместника замолвить за Ниту словечко. Господа, почему бы
наместнику не исполнить просьбу своего слуги?
Все было ясно. Но. Во-первых, в "собственноручном" письме наместника
имелось две грамматические ошибки. Наместник Вашхог был выпускником лицея
Белого Бужвы. Выпускники лицея Белого Бужвы могут упиться в зюзю, но
грамматических ошибок они не сделают.
Во-вторых, передав на словах такую безобидную вещь, как приглашение в
гости, наместник скрепил официальной печатью письмо, которое Нан при
желании мог бы использовать для доказательства его аморальности.
И в-третьих, что самое главное, - по доносу Шавашу было известно, что
вчера наместник, во время пирушки, эту печать потерял. Или его у нее
украли. Кстати, по тому же доносу выходило, что самоотверженный любовник
Ишмик, который не побоялся поставить на поддельном письме пропавшую
печать, занимается у наместника поручениями особой гнусности.
Отлично, господин Ишмик, отлично! Теперь вы у нас на крючке! Мы сунем
вам письмо в глаза и кулак в зубы, и через две минуты мы будем знать о
делах наместника все... То есть двух минут тут вряд ли хватит. Судя по
объему жалоб, откровения ваши займут труд пяти переписчиков в течение этак
трех часов...
Шаваш продолжал заниматься бумагами и принимать просителей.
Протоколы допросов бунтовщиков сгорели, а в оставшихся не разобрался
бы сам восьмиглазый судья Бужва: умышлялся мятеж, нет ли. Из чего
следовало, что судья сам толком не знал, какие выбивать показания и с кем
он, собственно, с наместником или араваном.
А теперь судья мертв, и в соседнем зале возносят молитвы о его душе:
да минует она благополучно все сто небес и займет свое место в управе
великого Вея; да судит она споры туч и гор и посылает всем живущим высокую
воду в каналах... И намерения покойника, как и всякого прочего бога,
каждый толковал так, как это было выгодно его покровителю.
Впрочем, тема наместника возникла еще раз, вползши в кабинет вместе
со старшим землемерным инспектором Ушвеном. Ушвен, делая круглые глаза
стал жаловаться на кощунственные выходки наместника: шутка ли, в
присутствии гостей заставлял своего любимца-мальчика изображать блуд со
статуей Бужвы! А сын еще и еще лучше - участвовал неделю назад в церемонии
в честь Иттинь...
- Каково падение нравов, - заметил Ушвен, - сын чиновника, кончив
школу в столице, спешит не на место назначения, а к отцу, вместо службы
углубляется в гадания, - и сколь пакостные!
Шаваш улыбался, слушая, лицо его стало схожим с кошачьей мордочкой
древнего Бужвы. Когда Шавашу было восемнадцать, у него не было ни времени,
ни денег на мерзостные таинства Иттинь, и уверенность в будущем он
приобретал другими средствами. От сверхъестественных сил Шаваш зависеть не
собирался и потому существования их не признавал.
Однако странно: отца Ушвен обвинял в антигосударственном
вольнодумстве, а сына - в антигосударственном суеверии. Если это правда,
то этим двоим нелегко ужиться друг с другом, и вдвойне странно, что
наместник вызвал сына в Харайн.
Вообще сплетни о наместнике были покамест голословны, а вот среди
протоколов допросов значилась бумага, в которой некий Снарк утверждал, что
трижды сопровождал Кархтара к резиденции арвана Нарая, и последний раз -
за день до начала арестов. Шаваш готов был ручаться головой за подлинность
бумаги. А наместник Вашхог, судя по всему, был не хуже других наместников,
а когда надо, вполне расторопен. Может, он и подпустил горского князя
слишком близко к городу, однако обложил его стан своими войсками столь
надежно, что даже люди Шаваша на смогли за взятку пройти сквозь посты.
Были также в доносах намеки на бумаги, имевшиеся у покойного судьи и
наместника изобличавшие. Судья будто бы обиделся на обхождение наместника
с его дочкой и решил дать бумагам ход, за что и был убит.
К вечеру Шаваш покончил со всеми бумагами и мог констатировать, что в
самой управе судья не имел ни одной бумаги, компрометировавшей наместника.
Либо таких бумаг и не было, либо их украли после смерти судьи, ибо судья
хранил эти бумаги в более надежном месте, - дома. Шаваш принюхался к
запаху из открытого окна: приглашение на обед или приглашение на
переговоры?
