просто не там искали, что ты жив, и может быть, находишься в самом
неожиданном месте, -- например, на каком-нибудь корабле, потерявшем связь с
Землей; я обратилась ко всем оповещательным центрам Солнечной...
Мне было не легче. Потому что я знал: "Овератор" здесь ни при чем. Не
знай она этого -- она все равно сочла бы себя вправе запереть меня в эту
клетку, все равно она рас- поряжалась бы мною, как Педелем; все равно люди
Егерхауэна вели бы эту каторжную жизнь, так наивно принятую мной за подвиг.
Элефантус -- не простивший себе просчета с фасеточным мозгом; Сана -- чтобы
иметь возможность и во время работы наблюдать за мной; Патери Пат -- вот тут
я только не знал, в чем дело. Просто было в его жизни что-то, потеря
какая-то, и он работал, чтобы забыть. В этом я был уверен. А там, в далекой
снежной Хижине -- и говорить не о чем...
Сана стояла передо мной и молчала. Она молчала уже давно. И я с ужасом
подумал, что должен ей что-то сказать. Вот так молчал я и в день нашей
первой встречи здесь, в Егерхауэне, и так же время неслось все быстрее и
быстрее, но тогда я мучительно хотел найти для нее самые нужные слова, а
сейчас...
-- Сана, -- неожиданно сказал я, -- а тебе, именно тебе, оказалось
нужным Знание, принесенное "Овератором"?
Казалось, в ней сломался тот стержень, который всегда заставлял ее
выпрямляться навстречу мне -- она вдруг резко наклонилась надо мной, и ее
глаза, ледяные лучистые глаза замерли передо мною.
-- Да, -- сказала она. -- Да. Да. Это мне действительно нужно. Да.
Потому что только благодаря этому ты -- со мной. Пусть только поэтому, но ты
-- со мной. Ты думал -- я боюсь смерти. Разве это страшно?! Для меня
существовал только один страх -- потерять тебя. Но это не позволило тебе
уйти от меня. И теперь ты не уйдешь. Даже теперь. Вот почему мне нужно это.
-- И только? -- спросил я.
Она не ответила. И снова наступило молчание, и молчание это было
безнадежно. Я встал и как можно быстрее вышел.
Педель распахнул передо мной дверцу мобиля, влез следом и примостился
где-то сзади. Затих. Мне казалось, что мобиль едва тащится. Гнусная
аквамариновая коробка! Разве можно было сравнить его с легкой спортивной
машиной Илль, сверкающей, словно капля меда?
Я приземлился у входа в сад, чтобы немного пройтись. Велел Педелю не
наступать мне на пятки. Пошел по узкой аллее на тусклые огни обеденного
павильона.
Неожиданно из-за поворота показалась огромная фигура. Шатаясь и мыча,
она приближалась ко мне. Я прижался к дереву и замер. Это был Патери Пат, но
в каком состоянии! Он был пьян. Пьян, как дикарь. Я бы с удовольствием
отодвинулся подальше, но не хотел выдавать своего присутствия. И правильно
сделал. Он прошел в двух шагах от меня, даже не подняв головы. Дошел до
конца аллеи, но не свернул, а было слышно, как вломился прямо в кусты.
Проклятый день! Только этой гадости мне и недоставало.
Я быстро двинулся к дому и вспрыгнул на крыльцо. Черт побери, как это
мне в голову не приходило? Ее глаза, ресницы, руки... Милый Элефантус!
Но его не было ни в первой, ни во второй комнатах. Не вспугнул ли его
этот пьяный боров? Я обошел весь коттедж и пошел в его личный домик.
Элефантус сидел в кабинете. Когда я постучал, дверь распахнулась, но он
не поднял головы. Его поза меня насторожила. Так держатся люди, которые
вот-вот потеряют сознание. Но когда я бросился к нему, он поднял голову и
остановил меня:
-- Не нужно. Ничего не нужно. Илль погибла.
Я не понял. О чем это он? Он знает о нашем полете? Он полагает, что
я?..
-- Илль больше нет, -- сказал он шепотом.
Я махнул рукой. Криво улыбнулся. Да нет, не может быть. Все он путает.
Все они пьяны. Сейчас я скажу что-то такое, что сразу рассеет все
подозрения. Надо только это найти... Вот сейчас...
-- Нет! -- крикнул я. -- Ведь она бы знала...
-- Она знала, -- сказал Элефантус.
Я пошел прочь. Наткнулся на что-то холодное и звонкое. Отодвинул
плечом. Отодвинулось. Патери Пат, шатающийся, закрывший голову руками,
словно ослепший от боли, встал у меня перед глазами.
-- Педель! Самый быстрый мобиль! Самый!
Казалось, мобиль повис в густой неподвижной пустоте. Ни одного огня
внизу. Ни проблеска впереди. Скоро ли?
Замерцали огоньки па пульте. Я машинально нажал тумблер. Голос Саны
ворвался в машину:
-- Рамон! Рамон! Где ты? Немедленно возвращайся! Где ты?
Я нагнулся к черному овалу:
-- Лети к Элефантусу. Ему нужна помощь.
Голос умолк, а потом снова раздались вопросы, упреки, крик... Я
выключил "микки". Немного подумал. Нет. Никаких разговоров. Я не поверю ни
голосу, ни воображению. Поверю только своим рукам и своим губам...
-- Сегодня... Именно сегодня! Неужели Илль чувствовала, что это
произойдет сегодня?
-- Предчувствий не существует. Факт смерти был равновероятен для любого
из трехсот шестидесяти пяти дней года.
Успел-таки пробраться в мобиль!
-- Помолчи, сделай милость. Что ты об этом знаешь?
-- По данным Комитета "Овератора" Илль Элиа должна была погибнуть в
этом году. Поэтому меня удивляет, что вы воспринимаете этот факт...
-- Что ты мелешь? Откуда ты мог это знать?
-- Неоднократно работал по биофону Патери Пата. Трудно работать. Он все
время отвлекался. Думал об этом. Посторонние мысли мешают координированию...
-- Уходи. Немедленно.
-- Не имею возможности. Относительная высота мобиля составляет полтора
километра. Являясь ценным и уникальным прибором, я категорически возражаю...
-- Выполняй!
-- Слушаюсь.
Приглушенный лязг, в кабину ворвался ветер, мобиль качнуло.
Затем люк автоматически закрылся.
И прямо передо мной вспыхнул пульсирующий посадочный сигнал.
Гостиная была пуста. Я бросился в комнату Илль. Охапка травы на полу.
Никого. В студии полумрак и тишина. Мастерская освещена -- вероятно, свет
горит с утра. Меня вдруг поразила маленькая машина в углу. На плоском диске
стояли ноги. Одна на всей ступне, другая на носке. Ноги до колен. И кругом
-- тонкие провода кроильных и скрепляющих манипуляторов. Словно гибкие
водоросли оплели эти детские ноги. Мне захотелось дотронуться до них, мне
казалось, что они упруги и теплы. Я повернулся и побежал. Лифт. Ну,
разумеется, все они наверху.
Я не сразу заметил Джабжу, стоявшего в углу перед экраном. На экране
были какие-то странные горы, на фоне их металась черная точка.
-- Хорошо, что ты прилетел, -- сказал он каким-то бесцветным голосом.
-- Я один, а в горах полно людей.
Я остановился, глядя из-за его спины на букашку, мечущуюся по экрану.
-- Что это?
-- Туан.
Мобиль то кружился над одним местом, то стремительно спускался вниз по
ущелью, то описывал большой круг, прижимаясь к самым горам, но все время он
возвращался к огромной выемке, на дне которой медленно набиралось что-то
блестящее. Вероятно, так выглядела на ночном экране вода. И вдруг я понял,
что это за место, на которое неуклонно возвращается четкая точка мобиля.
Джабжа сел и обхватил колени. Точка на экране продолжала кружить.
Вероятно, так будет до утра.
-- Как это случилось?
Джабжа сделал усилие, и было видно, что ни одному человеку, кроме меня,
он не стал бы сейчас рассказывать этого. Но он знал, что я имею право, что
мне необходимо это знать.
-- Эти мальчишки застряли в ущелье. Мы неоднократно предлагали им людей
и механиков, но они отвечали, что справятся сами. А сегодня в заповедник
прорвалась гроза. Ты знаешь, что это была за гроза. Озеро, лежащее над
ущельем, много раз давало селевые потоки огромной мощности. Когда Лакост
вернулся из Парижа, было ясно, что людей нужно немедленно снимать с корабля.
Я выслал силовые гравилеты, чтобы поднять их черепаху над опасной зоной. Они
ответили, что поднимаются сами, и отослали наши машины. Их корабль медленно
пошел вверх. Тогда-то и вернулась Илль. Лакост показал ей на экран, на
котором четко виднелось озеро. Если бы эти мальчишки видели то, что там
творилось, они вряд ли стали бы рисковать. Но они положились на свою
развалину и она, не поднявшись и на сто метров, снова опустилась на дно
ущелья. Я приказал им немедленно покинуть корабль и выслал мобили, которые
все равно уже не могли успеть. Я не заметил, как Илль вышла.
Джабжа говорил так, словно все это случилось давным-давно, и он теперь
с трудом, но обстоятельно припоминает, как это произошло.
-- Но это заметил Лакост. Он вылетел следом.
-- Лакост?
-- Да, Лакост, -- ответил он, и я понял, что он этим . хотел сказать.
-- Но ее мобиль был одноместной спортивной машиной. Догнать его было
невозможно. Когда она подлетала, поток воды уже несся по ущелью, и рев его
был слышен этим... Я видел, как она выскочила и впихнула их в свой мобиль, и
он с трудом поднялся. Лакост долететь не успел.
Я поднял на него глаза.
-- Да, -- сказал он. -- Мы с Туаном это видели.
-- Но разве не может...
-- Это была стена воды десятиметровой высоты. Вода, крутящая глыбы
камня и вырванные с корнем деревья. Корпус старого корабля треснул, как
яйцо. Двигатель нейтрогенного типа работал на холостом ходу, когда защита
полетела к чертям и... можно догадаться, что там творилось. Лакост был
совсем близко. Взрыв разбил его мобиль о скалы.
-- Где он?
-- В Женевской клинике.
-- Выживет?
-- Должен.
-- Это -- все, Джабжа?
-- Это -- все, Рамон.
Я вскочил.
-- Сиди. Люди из Мирного должны прибыть через час. Нас сменят.
Мы сидели молча. Туан не возвращался. Легкий гул наполнял огромный
конусообразный зал. Иногда на пепельных экранах проносились черные
стремительные капли -- это мчались мобили, посланные автоматическим
командиром. И сколько бы их ни улетело, на выходе все равно стоял очередной
корабль, готовый ринуться туда, где нужна помощь.
И еще сидели два человека, спокойные и безразличные с виду. Их очередь
-- тогда, когда бессильна будет самая совершенная, самая современная
машина. Тогда один из них встанет и улетит. И, если нужно, следом полетит
второй.
Но пока этой необходимости не было.
Не появилась она и тогда, когда, наконец, прибыли четверо молчаливых,
сдержанных парней, одетых в рабочие трики. Джабжа говорил с ними вполголоса.
Потом подошел ко мне:
-- Останешься здесь?
Я покачал головой.
-- В Егерхауэн?
Я, кажется, усмехнулся.
-- Но только не туда. У твоего мобиля нет защиты.
-- Не бойся. Я просто полечу... -- я неопределенно махнул рукой куда-то
вниз. -- И потом я должен попасть на этот остров... Как его? Не имеет
значения. Комитет "Овератора".
-- Ты должен? -- переспросил Джабжа.
-- Я должен жить так, как жила она. А она знала. Если я не сделаю
этого, я буду считать себя трусом.
-- Ты никогда не будешь трусом, Рамон. Иначе она не любила бы тебя.
-- Ты знал?..
-- Я видел.
Мы вышли на площадку. Два мобиля стояли, как сторожевые псы, готовые
прыгнуть в темноту.
-- Тебе действительно нужно узнать это? -- медленно, взвешивая каждое
слово, проговорил Джабжа.
Я не ответил. Джабжа кивнул и направился к мобилю.
-- Ты тоже летишь?
-- Я к Лакосту. -- Джабжа помолчал, глядя вниз. -- Помнишь, ты
спрашивал, зачем существует Хижина?
Еще бы я не помнил!
-- Чтобы с людьми не случалось того, что с ним. Ну, прощай, Рамон.
-- Прощай, Джошуа.
Он тяжело оперся на мобиль, так что машина качнулась. Потом обернулся
ко мне:
-- Она улетела -- отсюда.
