Светлана спит здесь, мальчик - на диване, я - вон там, за углом.
Оказывается, было еще "за углом". Это не было заметно сразу, но
комната имела форму буквы "L", и короткую перекладину отделял от длиной
гобеленовый занавес. За занавесом притаились кровать и легкое облезлое,
когда-то велюровое, кресло.
- Здесь я живу... Наверное, неприлично принимать царя в таких
апартаментах?
- Не смейся надо мной.
- В конце концов, ты ведь был мой почти муж.
- "Был" и "почти"?
- Да. Разве ты этого не понял?
- Не знаю. Столько всего было потом...
- С кем ты будешь сегодня спать? Со мною или с нею?
Глеб закрыл глаза.
- О... Спать нам сегодня наверняка не придется... а там, может...
- Может - что?
- Дай Бог, чтобы живы остались.
- Ты пойдешь... туда?
- Да. Я пойду, а ты будешь здесь слушать меня, мои мысли. Сумеешь?
- Конечно. Ты меня хорошо научил... и этому, и...
- Тебе было тяжело тогда? Плохо?
- Тяжело? Плохо? Мне - плохо? Да я просто сдохла и сгнила,
понимаешь... и все это чувствовала...
- Что же делать... был молодой самоуверенный дурак. Прости, если
сможешь.
- Простила уже. Все прошло. Все сгорело. У меня ведь даже не было
никого после тебя. Можешь такое представить?
- Нет, - Глеб вдруг тихо засмеялся. - Вот это представить невозможно.
На слово верю, а представить не могу...
Она тоже рассмеялась. С той хрипотцой, которую создает спрятанное
волнение.
Кондратьев открыл сам. Глаза его, как кролики - вздрогнули и застыли.
- Здравствуй, Юрий Иванович, - сказал Дэнни по-русски и прошел мимо
хозяина в прохладные недра квартиры. Пахло пеленками.
- Здравствуй, Дэн, - Кондратьев ответил медленно и по-английски. -
Садись. Дела?
- Дела, - Дэнни вернулся к родному. - И дела более чем серьезные.
- Я отошел от всего, - сказал Кондратьев. - Я больше не в игре.
- Нет, - покачал головой Дэнни. - Так не бывает. Впрочем, особо не
волнуйся: нужен не ты, нужен лишь твой катер. Сегодня в десять вечера под
парами у Театрального причала.
- Надолго?
- Не знаю. Не исключено, что навсегда.
- Дэнни...
- Пора платить долги, Юрий. Извини, что напоминаю.
- У меня трое детей, и катер...
- Если останусь жив, верну. Если же нет... тогда, не исключено, ни
тебе, ни твоим детям ничего уже не понадобится.
- Что ты хочешь сказать?
- Природа не терпит пустоты. Если здесь нет ваших, лезут наши.
Понятно?
- Но... как? Проходы закрыты...
- В механике этого дела я понимаю еще меньше тебя. Так будет катер?
- Да. В десять, под парами, у Театрального... Жратву брать?
- Конечно. Жратву, воду...
На первые следы он наткнулся весьма далеко от нужного ему дома.
Небольшие, аккуратные, с почти не смазанной пяткой: легкая походка...
женщина? Очень похоже... Но они могли быть оставлены как минуту назад, так
и в позапрошлом году.
И даже раньше...
Там, рядом с домиком Олив и Светланы, он нашел следы мистера Бэдфорда
- а им куда больше десяти лет. Правда, они чуть оплыли: после разрушения
большого прохода и сюда долетела новая пыль.
Глеб огляделся внимательнее. Но никаких признаков человека больше не
было видно. И он продолжил свое движение: поступательное, медленное,
осторожное.
Последние годы он не так уж часто уходил в пыльный мир. Оттого,
наверное, острее восприняты им были перемены.
Здесь стало ощутимо холоднее. Холод исходил сверху, стекая с какой-то
невидимой, прозрачной, мнимой льдины. Все время тянуло передернуть
плечами.
И - еще выше поднялся горизонт. Раньше лишь у моря видно было, как
загибается далеко и плавно вверх его поверхность. Теперь же - и в городе,
среди стен, за которыми никто никогда не жил, видно было, что мир
шарообразен и пол. Даже улица в отдалении казалась идущей чуть в гору.
Льдины расходились. Пройдет еще несколько лет - и горизонт пыльного
мира поднимется высоко, еще выше - и сомкнется где-то в зените. И это
будет означать, что уже никогда и никаким способом не удастся перепрыгнуть
из одного мира в другой. А сейчас - пожалуй, еще можно. Вот еле теплится
дверь подъезда. Если войти и продраться через узкий, невероятно
захламленный бесконечный коридор - то выйдешь в теневом Магадане...
А самое смешное, подумал Глеб, что вот этого всего, что я сейчас
вижу, слышу, осязаю - этого ничего нет. Есть нечто другое, но органы
чувств меня надежно обманывают. И не исключено, что я так никогда и не
узнаю, как же теневой мир выглядит на самом деле...
Попробовать здесь?.. Глеб вошел во внутренний дворик четырехэтажного
каменного здания, по захламленной лестнице поднялся на самый верх. Из
окна, в котором не хватало половины стекол, дом лорда был виден четко, как
на раскрытой ладони.
Особенно в оптический прицел...
За два часа наблюдения Глеб засек четверых стражей.
Потом он увидел, как их меняли. Черная женщина привела смену
откуда-то слева, со стороны нижнего города. Отстоявшие свое часовые ушли
за ней гуськом, ступая след в след. Глеб выждал еще двадцать минут, потом
навинтил глушитель на ствол винтовки и взял на прицел первого из стражей,
занявшего позицию в башенке на крыше...
4
Форму полицейского для Завитульки еле подобрали, да и то вместо
желтых уставных сапог пришлось оставить прежние, матросские. Но на это,
решил он, просто никто не успеет обратить внимание. "Сэберт" в потертой
кобуре болтался на животе лишь как необходимый аксессуар, для дела у него
были две пятнадцатизарядные "беретты" девяносто второй модели, засунутые
сзади под ремень и прикрытые для невидимости плащом. Он знал, что
вмешаться он должен будет лишь в том случае, если произойдет что-то
чрезвычайное и непредвиденное. Резерв третьей очереди... Как ни странно,
он был абсолютно и спокойно уверен в том, что непредвиденное произойдет и
что его участие в деле непременно состоится.
Проход оказался в здании городской почты - если за двенадцать лет в
памяти ничто не сдвинулось... Именно сюда, к длинному дому с галереей на
втором этаже, привела Глеба цепочка следов. Или это не почта? А, какая
разница... Он в трех местах присыпал фундамент кокаином и поднес спичку...
Когда замок мягко клацнул: раз-и-два, - сердце ее ахнуло и
заметалось. Входил кто-то чужой... Но нет же, это был Дэнни, только - в
какой-то нелепой рыжей куртке и вязаной рыбацкой шапочке до бровей.
Палец к губам.
Слушаюсь и повинуюсь...
Дверь заперта. Дэнни шумно разделся, двинул стул, пнул в угол сапоги.
Повалился на кровать. Потом по-кошачьи беззвучно встал. Сдернул покрывало,
поманил Светлану. Сел на пол под вешалкой, показал ей - садись рядом. Она
села, и Дэнни накрыл покрывалом ее и себя.
- Корабль с Браво вошел в порт около полудня, - прошептал он. - Но
прибыл ли на нем царь - неизвестно. Как оказалось, никто из наших не знает
его в лицо. Несколько человек с корабля обосновались в вашем доме. От них
уже получен сигнал, что они готовы приступить к переговорам. Видимо, сами
переговоры начнутся около полуночи. Они должны происходить не здесь, а в
порту. Около десяти часов большинство наших туда отправится - занять
позиции. Вскоре после этого в доме начнется пожар. Пользуясь этим, мы
заберем мальчика. У Театрального причала нас будет ждать катер. В
одиннадцать мы должны быть на его борту. Запомните: у Театрального.
Пароль: "Черный тигр". Это на случай, если я... задержусь. Понятно?
- Да... Дэнни, а может быть... подождать, пока Глеб?..
- Они готовят ему ловушку. Мальчик - даже не наживка, а пружина. Надо
выхватить эту пружину до того, как зверь приблизится.
Он почувствовал, что все не так, еще не перешагнув порог. Это было...
проще сказать, чем это не было. Это не было чувством опасности. Это не
было тем нематериальным теплом/холодом, которое исходит от проходов. Это
не было жестким и строгим сосредоточением, которое приходило к нему в
момент начала боя - вне зависимости от того, бился ли он сам или
командовал, посылая в бой других. Но все-таки что-то из давнего это
напоминало... какое-то бессильное томление, вязкая слабость... что-то
подобное было, когда ранили во второй раз, под Новожиловым, в бедро. Хотя
- нет. Похоже, но - иначе, иначе...
Он вошел. Пыли почти не было, ее вымели. Широкий холл с двумя
колоннами, широкая лестница прямо, двери по сторонам от лестницы. Ковер на
полу - как войлочный. Протоптанные по нему дорожки. Да, они поднимались
здесь: один на башенку, второй - на балкон. Там и лежат... То чувство,
которое он никак не мог определить и понять, становилось все сильнее.
Почему-то вспомнились похороны Алика. Шел дождь.
Прерывистый шорох вверху? После уничтожения большого прохода пыльный
мир перестал быть безмолвным: откуда-то приходили звуки, неясные по
природе и часто ни на что не похожие. Будто медленно отдирали присохший
бинт.
Льдины расходятся...
Нет, не звуки. Звуки были, но не вызывали никаких чувств.
Он поднялся на второй этаж. Здесь когда-то жила Светлана. Наверное,
вот за этой дверью. Или за этой. Двери были сорваны с петель, вмяты внутрь
комнат. Будто кто-то огромный и страшно сильный прошел по коридору,
взмахивая хвостом с пушечным ядром вместо кисточки на конце... Глеб
испытал сильнейшее желание перейти здесь, в ее комнатах... вдруг там
остались какие-то милые безделушки... но - почему-то, без объяснения,
отказался от этой мысли.
Дальше. Лестница на третий этаж. Стон. Ясный отчетливый стон.
Первого часового он не убил - лишь ранил...
Глеб вынул из кармана "смит-и-вессон" и продолжил подъем - осторожно,
чтобы не подвернуться под дурацкую пулю.
Раненый часовой все еще полз. Половины лица у него не было. Уцелевший
глаз смотрел косо вверх. Но Глеба он как-то заметил: ползти перестал,
завалился на левый бок, поднял правую руку с растопыренными пальцами.
Стой! Глеб трижды выстрелил, не глядя. Обошел еще дергающееся тело...
Тошнота. Тошнота и бессилие... Он вспомнил, где чувствовал нечто
подобное. Когда сидел на цепи, захваченный кейджиберами - и пытался
ускользнуть из пыльного мира.
Обвал. Обвал. Обвал.
И сила вытекает по капле...
Здесь было то же самое, хоть и без цепи.
Он попробовал уйти раз, еще раз, еще. То, что час назад давалось
легчайшим усилием - тремя пальцами ломаешь спичку - вдруг свалилось на
плечи мягким шестипудовым мешком.
(Салли Лисамер вздрогнула: горячий и слабый ток прошел по ее телу от
пупка к коленям. И снова, и снова...
- Ты молодец, Билли-бой, - с некоторым трудом произнесла она. Воздух
сделался словно бы вязким для слов. - А теперь попробуй поднять это...)
Вдруг - будто солнце закрыло тучами. Глеб обернулся резко, поднимая
револьвер. Никого. За окном...
Сначала он просто не поверил своим глазам. Потом - подошел, оперся о
холодный подоконник, стал смотреть.
Это делает Билли, подумал он. Эти идиоты разбудили Билли.
Небо, прежде равномерно светящееся, шло темными полосами. Темными и
светлыми, как шкура тигра. Просто темных было намного больше. Они бродили
по небу, находили свое место и замирали, потом - опять направлялись
странствовать. Сливались с другими, разделялись, изгибались причудливо...
А если высунуться в окно и посмотреть вверх, то увидишь, как над
головой образуется, ширится и набрякает черно-смоляная, провисающая в
середине почти уже до крыши, бесформенная шевелящаяся клякса...
Вместо воздуха к лицу льнул невидимый холодный кисель.
