- Господи, Павел Сергеевич, вы же умный человек! Какой Вадган, что
вы. Детские страшилки повторяете...
Глеб вдруг понял, что голос его звучит неуверенно. И Олив только рада
будет, подумалось вдруг. Что он тогда делал такое - она до сих пор дрожит,
вспоминая?..
- Не страшилки это, государь! Жив Вадган, живы и слуги его. Любую
личину принять могут... Христом-богом молю, велите утопить, а? Что он вам
доброе сделал? А так - толк будет, будет... Ведь не устоим против большого
шторма. Вспомните "Воланда".
"Воланд", первый боевой катамаран, построенный еще на Хармони,
разломало волнами на мелкие части в виду порта, на глазах у сотен
встречающих. За скорость приходилось платить надежностью. И, хотя
"Единорог" уже бывал в штормах и показал себя неплохо, риск оставался
немалый - куда больший, чем при штормовании на обычном однокорпусном
судне.
И Волкерта - ну, совершенно не жалко...
- Я проверю, - сказал Глеб, - если он устроил это штиль - то быть ему
в надире. Обещаю.
- Еще раз простите, государь, за дерзость...
- Павел Сергеевич, я ж вам не король Майкл... Здесь, на корабле,
первый - вы. Будем при дворе...
Он и правда не любил формального этикета, а тем более - расшаркиваний
и извиваний. Совсем не тем завоевывается подлинный авторитет. А - знать
каждого офицера по имени и помнить, где он и в чем отличен. Знать многих
солдат, служащих не по первому году. Особенно солдат ударных частей. У
командиров полков и капитанов кораблей помнить дни рождений и именин их
самих, их жен, детей, родителей. Шагать под ранцем не обязательно и
скакать под пулями тоже - но в походе есть из одного котла и мокнуть под
одним дождем. И знать для себя, что это не показное... Адъютанты
расскажут, что ты спишь по два часа в сутки, иногда сидя, уронив голову на
карту, и сам ползаешь по оврагам, проводя рекогносцировку. Никто рядом не
выдерживает долго такого темпа... почти никто. И расскажут еще, что ты
читаешь страницу за секунду и запоминаешь все дословно, а на карту тебе
нужно взглянуть только раз и больше к ней не возвращаться...
И побить тебя могут, только собрав десятикратные силы...
Да, после того, как расплавился, сгорел, испарился Черный Великан -
не сразу, но примерно через год Глеб ощутил какой-то прилив душевных сил и
что-то еще, чего тогда не понял, не сумел назвать. Понемногу уменьшалась
нужда в сне; просветлела память; усталость, вечный спутник, куда-то
пропала... Он будто сбросил немалый привычный груз - с мыслей, с памяти, с
души. То, что раньше каким-то способом тянул, высасывал из него Черный
Великан, теперь оставалось и приумножалось.
И - требовало использования...
Теперь, похоже, круг замыкался.
На баке, на "плац-параде", Завитулько стоял, положив руку на плечо
Билли. По спинам было видно: дядька рассказывает, мальчик слушает, раскрыв
рот.
Матросы, как и велено было, возле них не толпились. Ловили рыбу,
играли в расшибалочку.
А ведь и правда будет шторм...
- Подойди к нему, - сказала Олив. - Он мучается, неужели же ты не
видишь? Я побуду здесь - за тебя...
- Не могу, - Светлана закусила губу.
Она отжала салфетку, завернула в нее три кубика льда, положила на лоб
Дэнни. Дэнни был без сознания, исходя жаром. Рана его, совершенно
пустяковая, не могла привести к такому. Он сам, на своих ногах, пришел на
корабль... Может быть, яд? Или что-то, подобное яду?
...там, в доме - Дэнни первый схватился с черной ведьмой, первый упал
- не от удара, а от жуткого ее воя, когда она, раскинув руки и выставив
ладони, начала вдруг свое кружение, и первый встал и бросился снова, не
стреляя, потому что позади нее, вжавшись в угол, сидел Билли - и голова
ведьмы вдруг взорвалась, как кровавый пузырь, но и обезглавленная, она
продолжала кружиться, пули вырывали клочья из ее тела... тогда Дэнни и
зацепили - свои же, сзади, в мышцу между плечом и шеей...
- Иди, - сказала Олив. - Сам он не подойдет к тебе.
- Ну и пусть.
- Нет, не пусть. Неужели ты можешь быть такой неблагодарной?
- А как я должна выразить свою благодарность? Предложить себя? Один
раз уже...
- Просто - подойди. Сама. Поговори с ним.
- Я ведь знаю, чем это кончится...
- Хоть бы и так.
- У меня муж, Олив. Я не хочу обманывать его снова.
- Какая же ты дура! Ты так до сих пор ничего и не поняла...
- Чего я могла не понять?
Олив начала какое-то слово и вдруг замолчала так резко, будто рот ее
зажала железная ладонь. Лицо ее, и без того темное, стало почти черным -
особенно губы и круги вокруг глаз.
- Олив!..
- Тихо. Прошу тебя... сделай, как я говорю...
- Да. Да, я... пойду.
Тетя Олив была особо внимательна с ним. Настолько, что делалось
неловко: в конце концов, он уже большой. А тут - даже в корабельную
уборную со смешным названием "гальюн" она его провожала и ждала, приложив
руки к двери. А когда она сама отходила ненадолго, рядом оказывался дядя
Игнат. Вот с ним было по-настоящему интересно...
На самом носу поплавка сидел, свесив босые ноги, матрос с толстой
удочкой в руках. Поплавок, похожий на полосатый мячик, лениво
переваливался с боку на бок. Потом он вдруг напрягся, пустил кружок по
воде - и провалился вниз, будто его и не было.
Удилище выгнулось, матрос откинулся назад. Слышно стало, с каким
свистом леска режет воду.
- Держи крепче, матрос! - крикнул дядя Игнат. - Там хороший хвост!
Сейчас прыгнет!
Вода вспенилась, мелькнула черная спина. Потом - из воды вылетела,
изгибаясь, раскинув длинные плавники-крылья, необыкновенно красивая и
сильная рыба, перевернулась и рухнула, взметнув косой фонтан. Матрос
накручивал мотовило, подтягивая ее к себе. Поднесли треугольный сачок на
длиннющем шесте. Рыба долго не шла в него...
- Она очень красивая, - сказал Билли. Рыба лежала на палубе,
вздрагивая. - Я не хочу видеть, как ее зарубят.
- Пожалуй, я тоже, - сказал дядя Игнат. - Давай-ка прогуляемся на
корму...
Они были первыми, кто увидел маленькое черное пятнышко на востоке.
Казалось, за горизонтом идут в плотном строю три-четыре парохода...
- Я так и не сказала тебе "спасибо"...
- Сказала. Я помню, что сказала.
Он стоял неподвижно, смотрел мимо, говорил не оборачиваясь. Если бы
не страшная тишина, окутавшая корабль, его бы просто не было слышно.
- Все равно: спасибо тебе. Я знала, что ты поможешь.
- Просто так совпало... Не будем об этом. Обошлось.
- А о чем будем?..
- Ни о чем. Извини, мне надо бы побыть одному.
Светлана вспыхнула, отшатнулась. Повернулась уйти...
- Постой! - другим, испуганным голосом сказал Глеб. - Прости, не
уходи, я сказал глупость. Мне очень трудно сейчас...
- Только тебе?
Кажется, он даже скрипнул зубами.
- Хорошо, - сказала Светлана. - Я не уйду.
Она вернулась, встала рядом, положила руку на плечо. Плечо было
каменным.
- Дэнни совсем плохо, - сказала она. - Он умрет?
Глеб кивнул.
- Я ничего не смогу сделать, - сказал он. - Эти ариманитские
штучки... может быть, ты слышала о них.
- Я много чего слышала. Не знаю, чему верить.
- Наверное, всему. Добавь разве, что они страшно расплачиваются за
свои умения. Блистательное исключение - их высшие. Те умеют перекладывать
расплату на головы паствы.
- Какие же мерзавцы...
Глеб пожал плечами, чуть повернулся к ней.
- Думаешь, я лучше? - спросил и посмотрел в глаза.
Она вдруг задохнулась.
- Ты не представляешь, сколько грязи, крови... сколько
предательств... ради чего? Ведь в конечном итоге - пустота... - он
замолчал. Лицо его померкло. - Я так долго и много размышлял категориями:
народ... страна... уцелеть... победить... - они затерлись, понимаешь? Что
мне народ? Большая толпа... А - страна, власть, благо? Такая битая
условность, такой иероглиф... Но ведь меня никто не спрашивает, что я
думаю обо всем этом, да и сам себя я не спрашиваю...
- Глеб...
- Я так люблю тебя, что мне ничего не надо больше, а получается -
наоборот... чем ближе я к тебе, тем все безнадежнее и безнадежнее...
- Но это неправда. Я...
- Да.
- Что? Что?
- Ты моя. Ты самая моя, настолько моя, что так не бывает, но так
есть. Поверь: мне наплевать на корону, на долг, на судьбу. На честь. Лишь
бы быть с тобой, просыпаться возле тебя... И - смешно - это так просто
сделать. И - так невозможно, что...
- Но - отчего?! - она почти кричала.
Он спрятал лицо в ладонях и покачал головой. Он качал и качал, и это
было почему-то самое страшное.
- Они... что-то сделали... с Билли? - она выговорила это, чувствуя,
как слова обжигают губы.
- И это тоже, - сказал он глухо. - Но это... преодолимо. Я... найду
ключик, я знаю... Хуже - другое. Понимаешь... - он вдруг усмехнулся
какой-то жалкой и отчаянной усмешкой, - меня ведь нельзя любить. Помнишь,
какая была Олив? А я... отлепился от нее... успел - почти вовремя. Потому
что, когда тебя любят, хочешь поделиться тем, что у тебя есть... а этого
нельзя. И - иначе нельзя. Вот и все. Тебя хватит на полгода, не больше, -
закончил он неожиданно жестко и отстранился.
- Поделиться? - тупо спросила Светлана. - Поделиться - чем?
Глеб не ответил. Он смотрел в другую сторону. Там, за кормой, небо
будто намокло.
- Шквал идет, государь, - сказал кто-то сзади.
- Шквал, - согласился Глеб как-то виновато.
Светлана обернулась. Капитан смотрел на них укоризненно.
Туча была уже смоляной - и на полнеба. "Единорог" держал пока все
паруса, идя под крутой бакштаг. На лаге было тридцать семь узлов. Левые
корпуса почти ушли в воду, правые резали воздух. Палуба гудела и
вибрировала так, будто под нею изнемогала мощная машина. Больше часа
удавалось держаться на краю урагана, обгоняя валы, проходя их плавно и
медленно, под острым углом. Тысяча сто тонн железа и стали казались почти
игрушкой.
Но скорость перемещения урагана вряд ли была меньше шестидесяти
узлов. Он нагонял, и нагонял уверенно.
Ветер пока был тоже терпимый - узлов пятьдесят. Паруса на пределе, но
- держат его.
Длинные валы перечеркнуло наискось, изъязвило пенными рваными
волнами.
Температура упала градусов на десять.
На островах Жемчужного такие ветра нежно зовут "раскатиками". Они
приходят зимой и бушуют по три-четыре дня кряду. Выворачивая деревья и
подмывая берега. Часто после раскатика выбрасывает на берег обломки мачт,
круги, вамбуровые койки и жилеты...
Вверху туча обогнала "Единорог": будто пальцы черных рук нависли над
кораблем. Переплетающиеся пальцы...
С посвистом, как по железу, ударили по парусам первые струи ливня. И
тут же - первый раз! - взметнувшийся гребень прокатился по палубам. Глеб
отвернул лицо - но ударило по ногам. Сразу стало скользко. Он посмотрел на
барометр: стрелка уперлась в латунный гвоздик.
- Государь, идите в каюту! - прокричал на ухо капитан. Глеб помотал
головой.
С пушечным грохотом лопнул летящий кливер. Боцман задудел, матросы
кинулись...
Высокий вал с колышущейся пенной вершиной шел в правую скулу, сминая
другие волны. Они исчезали - или взлетали на него и взрывались белыми
бомбами. Накроет, подумал Глеб.
С жутким скрежетом - так скрежетала бы великанская заржавелая кровать
под тяжестью мамонта - "Единорог" вскарабкался на вал, застыл надолго,
перевалился на правый бок и заскользил, все набирая скорость падения...
Вода была густо-зеленой.
- Не вывезет, - сказал капитан. - Порвет нас, порвет - как корову на
