удары, сотрясающие самые глубины его души: впусти это, впусти это, впусти
это! ВПУСТИ ЭТО, ВПУСТИ ЭТО, ВПУСТИ ЭТО, ВПУСТИИИИИ!..
Краткое шипение и треск, как тяжелый быстрый звук разрыва
электрической спирали, продрожал через мозг. Джек проснулся. Его глаза
распахнулись. Сначала лежал онемело и тихо, напуганный до бездвижности.
Есть тела.
Все становится мною!
Куклы.
Заменители.
Джек никогда не просыпался так резко и настолько полно за один миг.
Одна секунда во сне, а другая в совершенном пробуждении и тревоге и
яростном сознании.
Вслушиваясь в свое обезумевшее сердце, он понимал, что сон
по-настоящему не был сном, в привычном смысле слова, а... вторжением.
Коммуникация. Контакт. Попытка разрушить и пересилить его волю, пока он
спит.
Все становится мною!
Эти три слова были теперь не так загадочны, как казалось раньше, они
были надменным утверждением превосходства и претензией на властвование. Он
говорил с невидимым Дарителем во сне и с ненавистным существом, которое
общалось через Тоби вчера на кладбище. В обоих случаях, просыпаясь и
засыпая, Джек ощущал присутствие чего-то нечеловеческого, властного,
враждебного и насильственного. Чего-то такого, что может погубить
невинного без угрызений совести, но предпочитает подчинить и властвовать
над ним.
Джека начала давить жирная тошнота. Он почувствовал холод и грязь
внутри себя. Замаранным попыткой Дарителя захватить власть и поселиться в
нем, хотя попытка была безуспешной.
Он знал точно, как никогда что-либо в своей жизни, что враг реален:
не призрак, не демон, не просто параноидально-шизофреническая иллюзия
взбудораженного мозга, но существо из плоти и крови. Без сомнения, из
бесконечно чужой плоти. И крови, которую, вероятно, не признает таковой ни
один врач. Но тем не менее из плоти и крови.
Не знал, что это было, откуда оно пришло или из чего оно родилось,
знал только, что оно существует. И то, что оно было на ранчо Квотермесса.
Джек лежал на боку, а Хитер перевернулась за ночь.
Хрусталики снега тикали по окну, как прекрасно откалиброванные
астрономические часы, высчитывающие сотые доли секунды. Ветер, который
изматывал этот снег, издавал низкое жужжание. Джек почувствовал, что как
будто слушает прежде молчащую и затаившуюся космическую машину, которая
вертела вселенную по бесконечным кругам.
Рывком он отбросил одеяло, сел и встал.
Хитер не проснулась.
Ночь все еще правила, но слабый серый свет на востоке намекал на
ожидающуюся коронацию нового дня.
Пытаясь побороть тошноту, Джек простоял в одном нижнем белье, пока
его дрожь не стала сильнее дурноты. В спальне было тепло. Холод был
внутренним. Тем не менее он пошел к шкафу, спокойно отворил дверцу, снял
джинсы с вешалки, надел их, затем рубашку.
Проснувшись, он не мог поддерживать вспыльчивый ужас, который вырвал
его из сна, но все еще нервничал, полный страха, и волновался за Тоби.
Захотел проведать сына.
Фальстаф сидел в коридоре наверху, среди теней, напряженно
уставившись на открытую дверь в спальню, соседнюю с Тоби, где Хитер
разместила свои компьютеры. Странный, слабый свет падал через дверной
проем и блестел на мехе пса. Он застыл как статуя в напряжении.
Задеревеневшая голова была опущена и вытянута вперед. Хвост замер.
Когда Джек приблизился, ретривер поглядел на него и издал
приглушенное, тревожное скуление.
Тихий треск компьютерных клавиш шел из комнаты. Быстрое печатание.
Молчание. Затем новый взрыв печати.
За столом Хитер Тоби сидел перед одним из компьютеров. Мерцание
большого монитора, который был обращен не в сторону Джека, было
единственным источником света в бывшей спальне. Много ярче, чем отражение,
которое достигало холла. Мальчик купался в нем, в быстро меняющихся тенях
голубого, зеленого и пурпурного, во внезапных вспышках красного,
оранжевого, затем снова синего и зеленого.
Ночь оставалась глубокой, так как серая назойливость рассвета еще не
могла быть видной в этой стороне дома. Завеса изящных снежинок заложила
стекла и резко становилась голубыми и зелеными блестками под светом
монитора.
Шагнув через порог, Джек сказал:
- Тоби?
Мальчик не отрывал взгляда от экрана. Его маленькие руки летали над
клавиатурой, добиваясь бешеного потока приглушенного клацания. Никакого
другого звука от машины не шло, даже обычных гудков или бормотания.
Умел ли Тоби печатать? Нет. По крайней мере, не так, не с такой
легкостью и быстротой.
Глаза мальчика отражали искаженные образы на дисплее перед ним;
фиолетовые, изумрудные, мерцания красного.
- Эй, малыш, что ты делаешь?
Он не отвечал.
Желтое, золотое, желтое, оранжевое, золотое, желтое - свет мелькал не
так, как будто он исходил от экрана компьютера, но как будто был блестящим
отражением летнего солнечного света, скачущего по рябящей поверхности
озера. Желтое, оранжевое, темно-коричневое, янтарное, желтое...
За окном кружащиеся снежинки блистали, как золотая пыль, горячие
искры, светлячки.
Джек пересек с дрожью комнату, чувствуя, что нормальность не
возвратилась, когда он очнулся от кошмара. Пес полз за ним. Вместе они
обогнули один конец L-образного рабочего стола и оказались на стороне
Тоби.
Мельтешение цветов шло по экрану слева направо, переходя друг в друга
и через друг друга. Потом, исчезая, усиливаясь, становясь ярче, темнее,
завиваясь, пульсируя. Электрический калейдоскоп, в котором ни один из
бесконечно трансформирующихся образов не имел ровных краев.
Это был полноцветный монитор. Тем не менее, Джек никогда ничего
подобного не видел.
Положил руку на плечо сына.
Тоби вздрогнул, не глядел и не говорил, но слабое изменение в его
поведении показало, что он больше не был так очарован экраном компьютера,
как когда Джек окликнул его в первый раз из дверей.
Его пальцы снова застучали по клавишам.
- Что ты делаешь? - спросил Джек.
- Разговариваю.
19
Вал желтого и розового, спиральные нити зеленого, рябящие ленты
пурпурного и голубого.
Образы, картинки, и ритм изменений гипнотизировали, когда они
складывались прекрасным и изящным способом. Но даже и тогда, когда они
были уродливы и хаотичны, Джек почувствовал движение в комнате. Ему
потребовалось усилие, чтобы отнять взгляд от подчиняющих протоплазменных
образов на экране.
Хитер стояла в дверях, одетая в свой стеганый красный халат, со
взъерошенными волосами. Не спрашивала, что происходит: как будто уже
знала. Она не глядела прямо на Джека или Тоби, но на окно за ними.
Джек повернулся и увидел ливень снежинок, постоянно меняющих цвет, в
то время как на дисплее монитора продолжались быстрые и текучие
метаморфозы.
- Говоришь с кем? - спросил он у Таби.
После колебания, мальчик сказал:
- Нет имени.
Его голос был не плоский и бездушный, как на кладбище, но и не совсем
его, нормальный.
- Где он? - спросил Джек.
- Не он.
- Где она?
- Не она.
Нахмурившись, Джек спросил:
- Тогда что?
Мальчик ничего не сказал, и снова, не мигая, стал глядеть на экран.
- Оно? - полюбопытствовал Джек.
- Да, - ответил Тоби.
Приблизившись к ним, Хитер подозрительно посмотрела на Джека:
- Оно?
Джек обратился к Тоби:
- Что оно такое?
- То, чем хочет быть.
- Где оно?
- Там, где оно хочет быть, - сказал мальчик таинственно.
- Что оно делает здесь?
- Становится.
Хитер обошла вокруг стола и встала по другую сторону от Тоби, глянула
на монитор:
- Я видела это раньше.
Джек почувствовал облегчение, узнав, что странный калейдоскоп не был
уникальным, и его не нужно связывать с переживанием на кладбище. Но
поведение Хитер было таким, что его облегчение долго не продлилось.
- Когда видела?
- Вчера утром, перед тем, как мы выехали в город. На телеэкране в
гостиной. Тоби смотрел на это... так же околдованный, как сейчас. Странно.
- Она поежилась и протянула руку к выключателю. - Выруби это.
- Нет, - сказал Джек, вытягиваясь перед Тоби, чтобы задержать ее
руку, - подожди. Давай посмотрим.
- Орешек, - обратилась она к Тоби, - что здесь происходит, что за
игра?
- Никакой игры. Я увидел это во сне, и во сне пришел сюда, затем
проснулся и уже был здесь, и начал говорить.
- Это для тебя что-то означает? - спросила она у Джека.
- Да. Кое-что.
- Что происходит, Джек?
- После.
- Я что-то упустила? О чем все это? - Когда он не ответил, она
сказала: - Мне это не нравится.
- Мне тоже, - сказал Джек. - Но давай посмотрим, куда это приведет,
сможем ли мы это побороть.
- Побороть что?
Пальцы мальчика деловито клевали по клавишам. Хотя ни слова не
появилось на экране, казалось, что обнаружились новые цвета и картинки, и
они развивались в ритме, с которым он печатал.
- Вчера, на телеэкране... Я спросила Тоби, что это, - сказала Хитер.
- Он не знал. Но он сказал... что ему это нравится.
Тоби прекратил печатать.
Цвета исчезли, затем внезапно насытились и перетекли в совершенно
новые картинки и пятна.
- Нет, - сказал мальчик.
- Что "нет"? - спросил Джек.
- Не тебе. Я говорю... этому, - и к экрану: - Нет. Уходи.
Волны кисло-зеленого. Бутоны кроваво-красного расцвели в редких
точках на экране, обратились в черные и снова стали красными, затем увяли,
испарились, остался вязкий желтый гной.
Бесконечно мутирующий калейдоскоп усыплял Джека, когда он глядел на
него слишком долго, и он понимал, как это может целиком захватить незрелый
мозг восьмилетнего мальчика, загипнотизировать его.
Когда Тоби начал снова стучать по клавишам, цвета на экране пропали -
они резко поярчели снова, хотя уже в виде других пятен.
- Это язык, - тихо сказала Хитер.
Некоторое время Джек глядел на нее, не понимая.
Она сказала:
- Цвета, пятна. Это язык.
Он посмотрел на монитор:
- Как это может быть языком?
- Так, - настаивала она.
- Здесь нет повторяющихся образов, ничего, что может служить буквами,
или словами.
- Я разговариваю, - подтвердил Тоби. Он нажал на клавишу. Как и
раньше, пятна и цвета соответствовали по ритму с теми, которые он вводил в
свою часть беседы.
- Чудовищно усложненный и выразительный язык, - сказала Хитер, - по
сравнению с которым английский, и французский, и китайский просто
первобытное уханье.
Тоби прекратил печатать, и ответ от другого собеседника был уездный и
пенный, черный и желчно-зеленый, с комками красного.
- Нет, - сказал мальчик экрану.
Цвета стали еще более строгими, ритм более яростным.
- Нет, - повторил Тоби.
Пенные, кипящие, спиральные красноты.
И в третий раз:
- Нет!
Джек спросил:
- На что ты говоришь "нет"?
- На то, что оно хочет, - ответил Тоби.
- Что оно хочет?
- Оно хочет, чтобы я его впустил, просто впустил.
- О Боже! - сказала Хитер, и снова потянулась к рубильнику
выключателя.
Джек остановил ее руку, как и раньше. Ее пальцы были бледные и
холодные.
- Что такое? - спросил он, хотя опасался, что уже понял. Слова
"впустить это" встряхнули его почти так же сильно, как и пули Энсона
Оливера.
- Прошлой ночью, - сказала Хитер, глядя в ужасе на экран, - во сне. -
Может быть, его собственные руки похолодели. Или она почувствовала его
