сигнализации бесполезны. Просто умилительны.
Они не могли забить все двери, первого этажа, потому что могло
потребоваться бежать через одну из них. В этом случае им просто нужно
будет порушить пирамиду, выдвинуть запор и уйти. И у них не было времени
на то, чтобы превращать дом в запечатанную крепость.
Кроме того, каждая крепость может стать тюрьмой.
Даже хотя Джек и понимал, что времени достаточно, чтобы попытаться
сделать дом немного более надежным, он не стал этого делать. Вне
зависимости от того, какие они предпримут меры, множество окон на первом
этаже делало организацию полной защиты весьма сложной.
Самое большее, что он мог сделать, - пробежать мимо окон наверху,
пока Хитер проверяла их на первом этаже - и убедиться, что они закрыты.
Многие из них казались заклеенными и довольно прочными.
За каждым открывалась взгляду только злая игра снега и ветра. Он не
заметил снаружи ничего необычного.
Джек порылся в шкафу Хитер в главной спальне, разглядывая шерстяные
шарфы. И выбрал один, с самой крупными петлями вязки.
Нашел свои солнечные очки на одежной полке. Ему очень хотелось, чтобы
это были лыжные защитные. Солнечных может быть недостаточно. Он не сможет
прошагать две мили до "Желтых Сосен" с глазами, не защищенными от блеска:
есть риск получить снежную слепоту.
Когда вернулся на кухню, где Хитер проверяла замки на последних
окнах, то снова поднял трубку телефона, надеясь услышать гудки. Глупо,
конечно. Линия отрезана.
- Пора идти, - сказал он.
У них могло остаться несколько часов или только бесценных минут,
прежде чем враг решит прийти за ними. Джек не мог угадать, быстро или
лениво приближается это существо. Не было ни малейшей возможности понять
его мыслительные процессы или узнать, значит ли что-нибудь вообще для него
время.
Чужак. Эдуардо был прав. Совершенно чуждый. Загадочный. Бесконечно
странный.
Хитер и Тоби проводили его до парадной двери. Он обнял Хитер быстро,
но крепко и страстно. Поцеловал ее в последний раз. И так же поспешно
попрощался с Тоби.
Он не отваживался задержаться в прихожей подольше, потому что в любую
секунду мог решить не уходить совсем. Ранчо "Желтые Сосны" - это
единственная надежда, которая у них есть. Не уйти - значило признать, что
они обречены. Но и смириться с необходимостью покинуть жену и ребенка
одних в этом доме было для него самым тяжелым из того, что он испытал за
всю жизнь. Тяжелее, чем видеть, как умирали Томми Фернандес и Лютер
Брайсон, тяжелее, чем сражаться с Энсоном Оливером на горящей техстанции,
тяжелее, чем возвращаться к нормальной жизни после повреждения
позвоночника. Он признался сам себе, что ему нужно больше мужества уйти,
чем остаться с ними. Не из-за тягот, которые на него обрушит метель и не
потому; что нечто необъяснимое может ожидать его снаружи. Но оттого, что
если они умрут, а он останется жив, его тоска, вина и ненависть к самому
себе сделают его дальнейшее существование страшнее смерти.
Он обернул шарфом лицо, от подбородка почти до глаз. Хотя получилось
два слоя, вязка была достаточно свободной, чтобы позволять дышать. Надел
поверх капюшон и стянул шнурок под подбородком, чтобы закрепить шарф.
Чувствовал себя рыцарем, готовящимся к смертельному турниру.
Тоби глядел на него, нервно кусая нижнюю губу. Слезы заблестели на
его глазах, но ему удалось удержать от порыва немедленно смахнуть их.
Остаться маленьким героем.
Джек надел солнечные очки, так что слезы мальчика стали менее видны
для него, и поэтому не так разъедающими его волю уйти.
Он надел перчатки и взял в руки моссберговский дробовик. Кольт сорок
пятого калибра висел в кобуре на его правом бедре.
Миг настал.
Хитер выглядела разбитой параличом.
Он едва мог глянуть на нее.
Она открыла дверь. Завывающий ветер занес снегом все крыльцо и порог.
Джек выступил из дома и с трудом отвернулся от всего, что любил.
Зашагал по снежной пудре на крыльце.
Услышал ее голос, произносящий в последний раз:
- Я люблю тебя! - Слова исказились ветром, но они были именно такие.
В конце крыльца, у ступенек, он приостановился, повернулся к ней,
увидел, как она сделала один шаг из дома и сказал:
- Я люблю тебя, Хитер! - и спустился в метель, не уверенный в том,
что она услышала его. Не зная, сможет ли он когда-нибудь говорить с ней,
обнять ее. Увидеть любовь в ее глазах или улыбку, которая для него значила
больше, чем место на небесах и спасение души.
Снегу на переднем дворе было по колено. Пошел, выдирая ноги из вязкой
пудры.
Он не отважился оглянуться.
Знал, что покинуть их было необходимо. Это было смело. Это было
мудро, осторожно, в этом была их главная надежда на спасение.
Однако всего этого он не чувствовал. А чувствовал себя так, как будто
отрекается от них.
21
Ветер засвистел за окном, как будто обладал сознанием и теперь решил
приглядеть за ними. Начал скрестись и стучать по кухонной двери, как будто
проверял замок, выть и стонать вдоль сторон дома в поисках слабины в их
защите.
С неохотой расставшись с "узи", несмотря на его вес, Хитер ходила от
северного окна кухни к западному над раковиной и наблюдала. Теперь она
вздернула голову и прислушалась к этим шумам, которые казались слишком
осмысленными, чтобы принадлежать голосу бури.
За столом Тоби, надев наушники, играл в "Гейм-Бой". Его движения
теперь были совсем иные, чем раньше, когда он играл в электронные игры: он
не ерзал, не наклонялся, не качался из стороны в сторону, не подпрыгивал
на месте. Играл, чтобы просто занять время.
Фальстаф был в углу, самом дальнем от окон, самом теплом месте в
комнате. Время от времени он задирал свою благородную голову, вдыхал
воздух или прислушивался. Но большей частью просто валялся на боку, озирая
комнату на уровне пола и позевывая.
Время текло медленно. Хитер постоянно сверялась с настенными часами,
уверенная, что по крайней мере прошло десять минут, но убеждалась только в
том, что лишь две минуло с тех пор, как она глядела в последний раз.
Двухмильняя прогулка до "Желтых Сосен" отняла бы двадцать пять минут
при хорошей погоде. Джеку могло потребоваться час или даже полтора в бурю,
так как нужно идти по колено в снегу, обходить глубокие впадины и
непрестанно сопротивляться штормовому ветру. Затем ему придется потратить
не менее получаса, чтобы объяснить ситуацию и возглавить спасательную
бригаду. Меньше чем пятнадцать минут уйдет на обратное путешествие, даже
если придется расчищать несколько заносов на дороге. По максимуму он
должен вернуться через два часа и пятнадцать минут, мажет быть - на
полчаса скорее или позже.
Пес зевнул.
Тоби был так спокоен, что, казалось, заснул сидя.
Они понизили температуру на термостате, так, чтобы можно было сидеть
в лыжных костюмах. Были готовы покинуть дом безотлагательно, если
понадобиться, но все еще было тепло. Ее руки и лицо похолодели, но пот
стекал по спине и по бокам от подмышек. Она расстегнула молнию на куртке,
хотя та скреплялась с кобурой на бедре, которая висела свободной.
Когда пятнадцать минут прошло без событий, начала думать, что их
непредсказуемый соперник не собирается немедленно двинуться против них.
Или существо не осознавало, что они были значительно уязвимей без Джека,
или ему было все равно. Из того, что сказал Тоби, оно было воплощением
высокомерия - никогда не бояться! - и могло действовать всегда - сообразно
со своим ритмом, планами и желаниями.
Ее уверенность начала расти - когда вдруг Тоби сказал спокойно, и
явно не ей:
- Нет, я так не думаю.
Хитер отступила от окна.
Он пробормотал:
- Ну... может быть.
- Тоби, - сказала она.
Как будто не замечая ее, он уставился на экран "Гейм-Боя". Его пальцы
больше не управляли кнопками. Никакая игра не шла: пятна и отчетливые
цвета толпились на миниатюрном мониторе, похожие на те, которые она видела
уже дважды.
- Почему? - спросил он.
Она положила руку ему на плечо.
- Может быть, - сказал он крутящимся цветам на экране.
Всегда раньше, отвечая существу, он говорил "нет". Это "может быть"
встревожило Хитер.
- Может быть, - повторил он.
Он взяла у него наушники, и он наконец взглянул на нее.
- Что ты делаешь, Тоби?
- Разговариваю, - сказал он полусонным голосом.
- Кому ты сказал "может быть"?
- Дарителю, - объяснил он.
Она вспомнила это имя из своего сна, попытку ненавистного существа
представить себя как источник великого облегчения, покоя и удовольствия:
- Это не даритель. Это ложь. Он забиратель, продолжай говорить ему
"нет".
Тоби поглядел на нее.
Ее трясло.
- Ты понимаешь меня, солнышко?
Он кивнул.
Она все еще не была уверена, что он слушает ее.
- Продолжай говорить "нет", ничего, кроме "нет".
- Хорошо.
Она отбросила "Гейм-Бой" в мусорный бак. После колебания вынула его
оттуда и, положив на пол, ударила по нему каблуком раз, еще раз. Опустила
свой каблук в третий, хотя аппарат разломился на две части, затем еще удар
для верности, затем еще раз, черт возьми! Пока не осознала, что больше не
контролирует себя, так серьезно ополчившись на безвредную игрушку только
оттого, что не могла добраться до Дарителя. А он-то и был тем самым, кого
она по-настоящему хотела растоптать.
Несколько секунд простояла, тяжело дыша, глядя на пластмассовые
обломки. Она начала сгибаться, чтобы собрать кусочки, затем решила
оставить их, к черту! Только отшвырнула ногой самый большой к стене.
Фальстаф заинтересовался всем происшедшим настолько, что даже
вскочил. Когда Хитер вернулась к окну над раковиной, ретривер посмотрел на
нее с любопытством, затем подошел к осколкам "Гейм-Боя" и стал обнюхивать
их, как будто стараясь определить, чем они вызвали такую ярость.
За окном ничего не изменилось. Снежный вал затемнил день почти
целиком, как туман с Тихого океана мог затемнить улицы калифорнийского
прибрежного городка.
Она посмотрела на Тоби:
- Ты в порядке?
- Да.
- Не впускай его!
- Я и не хочу.
- Значит - не впускай. Будь тверд. Ты можешь.
На полке под микроволновкой вдруг включилось радио. Само по себе, как
будто в нем был какой-то будильник, который обеспечивал пять минут музыки
перед пробуждающим трезвоном. Это был большой приемник, размерами с две
коробки хлопьев, принимал на шести диапазонах, включая обычные АМ и FM.
Однако в нем не было будильника, и его нельзя было запрограммировать
включаться в заранее выбранное время. Но циферблат осветился зеленым
огоньком, и странная музыка полилась из динамиков.
Цепи нот и захватывающего ритма были не настоящей музыкой, а основой
для музыки в том смысле, как куча бревен и пилы - основа шкафа. Она могла
слышать симфонию инструментов - флейт, гобоев, кларнетов, рожков всех
видов, скрипок, тимпанов, барабанов, - но не было мелодии. Не было
определимой связной структуры, просто организация звуков была слишком
слабой для слуха. Волны шумов были иногда приятными, а иногда складывались
в резкие и диссонансные - то громкие, то тихие, отливающие и приливающие.
- Может быть, - пробормотал Тоби.
Внимание Хитер было отвлечено радио. Теперь она с удивлением
повернулась к сыну.
Тоби поднялся со стула. Встал у стола, глядя через комнату на радио,
покачиваясь, как хрупкая тростинка на ветру, который мог почувствовать
один он. Его глаза остекленели.
- Ну... да, может быть... может быть...
