Милан Кундера
Неспешность
Роман
Перевод с французского Ю.СТЕФАНОВА
1
Нам взбрело в голову провести вечер и ночь в каком-нибудь замке. Во
Франции многие из них стали гостиницами: лоскут зелени, затерянный
среди уродливых пространств, где ее нет и в помине; самая малость ал-
лей, деревьев и птиц, заплутавшихся в необозримой сетке автодорог. Я
сижу за баранкой и наблюдаю в ретровизор за идущей позади нас машиной.
Мигает огонек слева, машина прямо-таки захлебывается от нетерпения.
Водитель только и ждет случая, чтобы меня обогнать; он стережет этот
миг, как ястреб стережет воробья.
Вера, моя жена, говорит: "Каждые пятьдесят минут на автотрассах
Франции кто-нибудь да погибает. Ты только посмотри на придурков, что
снуют вокруг нас. А ведь те же самые люди осторожничают сверх меры,
когда у них на глазах грабят старушку в темном переулке. Отчего же им
совсем не страшно садиться за руль?"
Как ей ответить? Ну разве что так: человек, оседлавший мотоцикл,
может сконцентрироваться только на очередной секунде своей гонки; он
цепляется за клочок времени, оторванный и от прошлого, и от будущего;
он выдернут из непрерывности времени; он вне его; иначе говоря, он на-
ходится в состоянии экстаза, он ничего не знает ни о своем возрасте,
ни о своей жене, детях, заботах и, следовательно, ничего не боится,
ибо источник страха - в будущем, а он освобожден от будущего и ему не-
чего бояться.
Скорость - это разновидность экстаза, подаренная человеку техничес-
кой революцией. В противоположность мотоциклисту, бегун никуда не мо-
жет деться из собственного тела; ему хочешь не хочешь приходится ду-
мать о своих мозолях и одышке; на бегу он чувствует свой вес, свои го-
да, с особой остротой ощущает самого себя и время своей жизни. Все ме-
няется, когда человек передоверяет фактор скорости машине: тело его
тут же выходит из игры, и он целиком отдается внетелесной, нематери-
альной, чистой скорости, скорости как таковой, скорости-экстазу.
Странноватое сочетание: холодная обезличенность техники - и пламя
экстаза. Вспоминаю американку, которая лет тридцать назад со строгой и
восторженной миной - ни дать ни взять аппаратчик по части эротики -
читала мне ледовито-теоретическую лекцию о сексуальном раскрепощении;
самым частым словом в ее речах было слово "оргазм", она повторила его
сорок три раза, я не поленился подсчитать. Культ оргазма: пуританская
утилитарность, просочившаяся в половую жизнь; деловитость взамен
праздности, сведение полового акта к препятствию, которое надлежит как
можно скорей преодолеть, чтобы достичь экстатического взрыва, единс-
твенной цели любви, да и всей вселенной.
Почему исчезла услада неспешности? Где они теперь, праздношатающие-
ся былых времен? Где все эти ленивые герои народных песен, эти бродя-
ги, что брели от мельницы к мельнице и ночевали под открытым небом?
Неужели исчезли вместе с проселками, лугами и полянами, то есть вместе
с природой? Чешское присловье определяет их сладостную праздность та-
кой метафорой: они засмотрелись на окна Господа Бога. А кто засмотрел-
ся на них, тому нечего скучать: он счастлив. В нашем же мире празд-
ность обернулась бездельем, а это совсем разные вещи: бездельник по-
давлен, он томится от скуки, изматывает себя постоянными поисками дви-
жения, которого ему так не хватает.
Гляжу в ретровизор: все та же машина, что никак не может меня обог-
нать из-за встречного потока транспорта. Рядом с водителем сидит жен-
щина: почему бы ему не позабавить ее болтовней, не положить ей руку на
колено? Вместо этого он проклинает меня - я, видите ли, плетусь как
черепаха, - а женщина уж тем более не думает погладить его по плечу,
она мысленно ведет машину вместе с ним и тоже клянет меня последними
словами.
И тут я вспоминаю о другой поездке из Парижа в пригородный замок,
той поездке, что состоялась две с лишним сотни лет назад, а участвова-
ли в ней госпожа де Т. и сопровождавший ее молодой кавалер. Они в пер-
вый раз оказались так близко, и невыразимая атмосфера чувственности,
окружавшая их, рождалась как раз неспешностью езды: покачиваясь в такт
движению кареты, их тела стали соприкасаться, сперва безотчетно, потом
намеренно, а там начала завязываться их история.
2
Вот что рассказывается о ней в новелле Вивана Денона: некий двадца-
тилетний дворянин как-то вечером оказался в театре. (Ни имя, ни титул
не упомянуты, но я воображаю его дворянином.) В соседней ложе он видит
даму (новелла называет только первую букву ее фамилии: мадам де Т.);
это приятельница Графини, чьим любовником является молодой человек.
Она просит проводить ее после спектакля. Удивленный решительным пове-
дением госпожи де Т. и сбитый с толку тем обстоятельством, что он зна-
ком с ее фаворитом, неким Маркизом (его имени мы тоже не узнаем; мы
погрузились в мир тайн, где имена неуместны), молодой дворянин, ничего
не понимая, оказывается в карете рядом с прелестной дамой.
В завершение милой и приятной поездки экипаж останавливается у
подъезда замка, где их встречает мрачный супруг госпожи де Т. Они ужи-
нают втроем в молчаливой и зловещей обстановке, затем муж извиняется и
оставляет их одних.
В этот момент наступает ночь, слагающаяся, подобно триптиху из трех
створок, из трех этапов: сначала они гуляют по парку, затем занимаются
любовью в одном из павильонов и, наконец, продолжают то же занятие в
потайном покое замка.
Ранним утром они расстаются. Не сумев отыскать свою спальню в лаби-
ринте коридоров, молодой дворянин возвращается в парк, где, к своему
удивлению, сталкивается с Маркизом, тем самым, который известен как
любовник мадам де Т. Только что приехавший в замок Маркиз сердечно
приветствует его и объясняет причину таинственного приглашения: госпо-
жа де Т. использовала юного повесу в качестве своего рода ширмы, чтобы
он, Маркиз, оставался вне подозрений в глазах мужа. Радуясь тому, что
проделка удалась, он подтрунивает над молодым человеком, вынужденным
сыграть комичную роль псевдолюбовника. А тот, утомленный ночью любви,
возвращается в Париж в экипаже, предложенном ему признательным Марки-
зом.
Эта новелла под заглавием "Никакого завтра" была впервые опублико-
вана в 1777 году; имя автора заменяли (мы находимся в мире тайн) пять
загадочных заглавных букв: М.Д.П.К.К., которые при желании можно расс-
матривать как "Мсье Денон, Придворный Кавалер Короля". Потом, в том же
1777 году, она была переиздана крохотным тиражом и совершенно аноним-
но, а годом позже вышла под именем другого писателя. Новые издания
последовали в 1802 и 1812 годах, опять-таки без упоминания настоящего
автора; наконец, после полувекового забвения, ее выпустили в свет в
1866 году. Начиная с этого времени ее стали приписывать Вивану Денону,
в течение нынешнего века она стала пользоваться все возрастающей из-
вестностью. Сейчас она числится среди литературных произведений, наи-
более ярко отражающих искусство и дух XVIII столетия.
3
На повседневном языке понятие "гедонизм" означает аморальную склон-
ность к разгульной, а то и порочной жизни. Это, разумеется, неверно:
Эпикур, первый великий теоретик наслаждения, рассматривал счастливую
жизнь крайне скептически: наслаждение испытывает тот, кто не страдает.
Страдание, стало быть, является основным понятием гедонизма: мы счаст-
ливы в той мере, в какой можем избежать страданий; и потому наслажде-
ния приносят обычно больше горя, чем радости, Эпикур предписывает лишь
благоразумные и скромные удовольствия. У эпикурейской мудрости мелан-
холичный привкус: испытывающий мирские невзгоды человек приходит к вы-
воду, что единственной явной и подлинной ценностью является наслажде-
ние, сколь бы малым оно ни было, которое он может ощутить: поток све-
жей воды, взгляд, обращенный в окно (к Божьим окнам), ласка.
Скромные или нет, удовольствия принадлежат лишь тому, кто их испы-
тывает, и какой-нибудь философ мог бы, строго говоря, поставить в укор
гедонизму его эгоистическое основание. Однако с этой точки зрения
ахиллесова пята гедонизма - не эгоизм, а его (я был бы рад ошибиться!)
безнадежно утопический характер: в самом деле, я сомневаюсь в достижи-
мости гедонистического идеала, я боюсь, что рекомендуемая им жизнь не-
совместима с человеческой природой.
Искусство XVIII века вывело наслаждения из тумана моральных запре-
тов, оно породило атмосферу вольномыслия, царящего на полотнах Фраго-
нара и Ватто, на страницах де Сада, Кребийона-младшего или Дюкло. Вот
почему мой юный друг Венсан обожает этот век, вот почему, будь его во-
ля, он носил бы на отвороте лацкана своего пиджака профиль маркиза де
Сада. Я вполне разделяю его восхищение, но добавляю (без всякой надеж-
ды на понимание), что истинное величие этого искусства состоит не в
какой бы то ни было пропаганде гедонизма, а в его анализе: именно поэ-
тому я считаю "Опасные связи" Шодерло де Лакло одним из величайших ро-
манов всех времен.
Его персонажи занимаются не чем иным, как поисками наслаждений. И,
однако, до читателя мало-помалу доходит, что их интересуют не сами
наслаждения, а скорее их поиски. Что главную роль играет не страсть к
наслаждениям, а стремление к победе. И то, что выглядит сначала весе-
лой и бесстыдной игрой, незаметно и неотвратимо превращается в борьбу
не на жизнь, а на смерть. Но что общего у борьбы с гедонизмом? Вспом-
ним Эпикура, писавшего: "Мудрец не стремится ни к чему, связанному с
борьбой".
Эпистолярная форма "Опасных связей" не есть лишь простой техничес-
кий прием, который можно было бы заменить любым другим. Эта форма
красноречива сама по себе; суть ее в том, что все пережитое персонажа-
ми пережито лишь для того, чтобы стать рассказом, сообщением, испо-
ведью, записью. В подобном мире, где все рассказывается, самым доступ-
ным и самым смертельным оружием становится разглашение, разоблачение.
Вальмон, герой романа, адресует соблазненной им женщине письмо о раз-
рыве их связи, письмо, которое окажется для нее смертельным ударом;
пикантность положения в том, что послание это от начала до конца про-
диктовано его подругой, маркизой де Мертей. Чуть позже та же самая
маркиза показывает конфиденциальное письмо Вальмона его сопернику; тот
вызывает его на дуэль, оканчивающуюся гибелью Вальмона. После его
смерти интимная переписка между ним и маркизой де Мертей в свой черед
становится всеобщим достоянием, и маркиза кончает свои дни, окруженная
всеобщим презрением, затравленная, изгнанная из большого света.
Ничто в этом романе не остается тайной, связывающей только два че-
ловеческих существа; весь мир оказывается внутри огромной гулкой рако-
вины, где каждое слово звучит все сильней, подхваченное бесчисленными
и бесконечными отзвуками. Когда я был маленьким, мне говорили, что в
раковине, поднесенной к уху, я могу услышать незапамятно древний шепот
моря. Вот так и каждое слово, произнесенное в лаклозапертом мире, ос-
тается слышимым навеки. И все это - XVIII век? И все это - парадиз
наслаждений? Или, может быть, человек, сам того не сознавая, издревле
живет в такой звучащей раковине? И уж, во всяком случае, гулкая рако-
вина не имеет ничего общего с миром Эпикура, велевшего своим ученикам:
"Живи втайне!"
4
Принимающий любезен, даже чересчур, любезнее, чем положено при
обычном приеме гостей в отелях. Вспомнив о том, что мы уже были здесь
года два назад, он предупреждает нас, что многое с тех пор перемени-
лось. Конференц-зал приспособили для разного рода лекций и семинаров,
был построен бассейн. Желая взглянуть на него, мы пересекли светлый
холл с огромными оконными проемами, выходящими в парк. В глубине холла
широкая лестница спускалась к большому квадратному бассейну под стек-
лянным потолком. "В тот раз, - напомнила мне Вера, - на этом месте был
