платила своим солдатам. Хорошо и в срок.
Казалось, мои слова не задели ее. Тогда я осмелел и выложил свою тайную
жизненную философию: те идиоты, которые идут служить не за деньги, а во имя
какой-то идеи, вполне заслуживают того, чтобы погибнуть во славу отечества.
Вот здесь я ее здорово зацепил. Несколько минут мне было жарковато. Потом
страсти слегка улеглись, но она продолжала горячо убеждать меня, что в мире
существуют абстракции, за которые стоит сражаться и умирать. Ничего
подобного, упрямо настаивал я, к какой бы прекрасной цели ты ни стремился,
она все равно не стоит того, чтобы отдавать за нее жизнь. Потому что через
каких-нибудь двадцать лет никто про тебя даже не вспомнит. А если вспомнит,
так выругается.
В таких спорах прошло еще два дня. Думаю, если бы между Вороном и
Молчуном не лежало слишком много личного, они объединились бы и задали мне
перцу за то, что я узурпировал их подружку.
С ней было легко разговаривать. Поэтому я выкладывал такие вещи, о
которых прежде помалкивал. Мне казалось, они мало чего стоят, если учесть,
кто о них говорит. Так, всякая ерунда о том, что движет людьми и как устроен
мир.
Пытался втолковать, что повстанцы не обещают людям в будущем ничего,
кроме свободы от тирании прошлого, а потому не вызывают у меня доверия.
Убеждал, что их движение, как показывает моя нехитрая философия, полностью
игнорирует природу человека. Если даже удастся когда-нибудь опрокинуть
Империю, объяснял я, результат будет самый плачевный. Все новые режимы
всегда оказываются куда гаже предыдущих, иначе им просто не продержаться. И
никаких исключений из этого правила история не знает.
В самом деле, что предлагает ее движение вместо Империи? Я задержался на
этой теме. Попав под власть Империи, обычные простые люди становились более
трудолюбивыми, более зажиточными, ощущали себя в большей безопасности, чем
прежде. Повсюду, кроме тех мест, где активно действовали повстанцы. Я знал
это не понаслышке. Потом я сказал Душечке, что для большинства людей свобода
- отнюдь не главная проблема. А в том виде, в каком ее исповедуют мятежники,
обывателям эта концепция вообще чужда.
Например, для крестьян - а крестьяне составляли около трех четвертей
всего населения - быть свободным означало: обеспечить семью всем
необходимым, а излишки выгодно продать на рынке.
Когда я уходил в армию, люди на картофельной ферме трудились сообща.
Тяжелая, утомительная работа. Скучная. Но никто не жил впроголодь, причем
даже в неурожайные годы излишков хватало на покупку разных городских
товаров. А вот во времена моего дедушки все наши поля были лишь одним, среди
десятков других таких Же, владением, принадлежавшим богатому помещику. Люди
были по закону приписаны к земле и являлись частью его собственности. Такой
же собственности, как вода, земля, деревья и дичь. Помимо крестьянского
труда у них была масса всяких других повинностей, которые они были обязаны
отработать на своего лендлорда. А еще они должны были с каждого урожая
отдавать лендлорду фиксированную часть. Сперва. В неурожайный год лорд мог
забрать все.
Да, тогда на них не простиралась темная власть Госпожи. Но что толку? Их
блаженный душевный покой был сродни спокойствию домашних животных.
Я напомнил Душечке, что теперь основной костяк Восстания составляют дети
таких землевладельцев, которые полны решимости освободить земли своих
предков. И восстановить там прежние порядки.
Я сказал ей, что не питаю никаких иллюзий по части чувств, испытываемых
Госпожой по отношению к простолюдинам. Ни заботой, ни любовью там не пахнет.
Она уничтожила прежний правящий класс лишь для того, чтобы ее власти ничто
не угрожало. Чтобы заранее избавиться от возможных сложностей. У нее у самой
имелось немало отвратительных фаворитов, в чьих владениях жизнь людей была
сущим адом, но это ее ничуть не беспокоило.
Под конец я попытался доказать Душечке, что, хотя она и разоружила
Госпожу в Курганье, никакой реальной угрозы для целостности Империи все
равно не возникло. Госпожа всегда была одержима навязчивой идеей расширить
границы Империи и раздвинуть пределы своей власти. Поэтому она создала
эффективный механизм управления всеми внутренними делами. И этот механизм
пока что работал исправно.
Мы летели без остановок четыре дня. На четвертый день к вечеру коричневая
земля впереди уступила место туманной голубизне моря Мук. За короткое время
мы проделали длинный путь. Вот так и надо путешествовать, черт возьми! А
сколько всякого дерьма мы нахлебались с Вороном, пока добрались до того
монастыря. Тьфу, пропасть! Даже вспоминать не хочется.
Я перестал спорить с Душечкой. Чувствовал себя немного виноватым. К концу
нашего разговора она возражала мне все реже и реже. Похоже, я вывалил на нее
слишком много всякой всячины, о которой она прежде не задумывалась. Мне уже
приходилось встречать людей, чересчур неуклонно стремившихся к поставленной
цели. Любой ценой, не задумываясь о последствиях. Правда, от тех людей не
так уж много зависело.
Конечно же, я промахнулся. Как и многие до меня. Недооценил ее, черт
побери.
На следующий день я не сталкивался с Душечкой до полудня. Наверно,
подсознательно избегал встречи. А когда я увидел ее, она отвернулась.
Примерно в то же время на севере, вблизи горизонта, появились неясные
очертания береговой линии. Я почувствовал, что мы начали снижаться.
Остальные киты перестроились, образовав сверху над нами треугольник. Манты
поднялись в воздух и заскользили в сторону побережья.
- Что случилось? - спросил я на языке знаков. - Где мы находимся?
- Приближаемся к Опалу, - замелькали ее пальцы. - Надо отыскать детей
Ворона. Мы заставим его взглянуть в лицо своему прошлому.
Еще одно свидетельство того, насколько ценит и уважает ее Праотец-Дерево.
Ведь он спешно отозвал своих подданных из-под стен монастыря и приказал им
торопиться на север. Времени у него было в обрез, и все же он позволил ей
прервать полет по причине, которую она считала для себя важной.
Полагаю, Ворон не знал, что его ждет. Бедолаге потребуется поддержка,
когда это произойдет. Я пошел взглянуть на него.
Глава37
В четыре утра ничего не происходило, размышлял Смед. Солдаты отдыхали или
бездельничали где-то, потому что даже у самых отъявленных сорвиголов хватало
здравого смысла, чтобы в такое время спокойно спать в своих постелях. Пекари
еще не торопились к своему тесту и к печам. Тишину нарушали лишь шум дождя
да журчание воды, льющейся с крыш. Он и Рыбак двигались бесшумно. Старик,
похоже, даже почти не дышал.
На этот раз задача была сложнее. В отличие от колдуна, врач видел раньше
их обоих. С другой стороны, они нарочно отправились на дело в такой собачий
час, рассчитывая захватить лекаря прямо в постели.
То, что они смогли припомнить о визите к врачу, позволяло надеяться, что
попасть внутрь будет нетрудно. Но само дело придется делать очень тихо,
поскольку, как они подозревали, в доме жила еще и экономка. А им совсем не
хотелось брать на душу лишний грех.
- Пришли, - сказал Смед.
Врач, как и колдун, был достаточно богат, чтобы жить в построенном лет
десять назад отдельном доме, совмещавшем в себе жилые помещения, приемную и
кабинет. Здание было довольно старым. Выстроено еще за пару лет до того, как
эта часть города сгорела дотла, после столкновения между повстанцами и
наемниками, служившими Империи. Потом здесь начали селиться представители
среднего класса, возводившие свои дома прямо на могилах прежних жителей.
- Парадная дверь и дверь в приемную, - пробормотал Рыбак. - Должен быть
еще черный ход. Позади таких домов обычно есть маленький огороженный садик.
Три окна. Удивительно, что уличная шпана до сих пор не переколотила все эти
зеркальные стекла.
Приемная врача находилась чуть сзади и сбоку, в отдельном помещении,
прилепившемся к стене дома. Здесь имелись дополнительное крылечко и своя
дверь. Рядом с дверью бросалось в глаза огромное, шести футов шириной, окно
с зеркальным стеклом.
- Вперед, - прошептал Рыбак.
Быстро перебежав улицу, Смед припал к земле под одним из передних окон.
Там, где тень была погуще. Про себя он ругал погоду на чем свет стоит. Он и
так чувствовал себя достаточно скверно, а тут еще промок до нитки под дождем
и дрожал от пронизывающего холода.
Рыбак подоспел, когда Смед проверял окно. Закрыто наглухо. Обнаружив это,
он не удивился. Старик попробовал парадную дверь. С тем же результатом. Смед
обошел его и подкрался ко второму окну. И тут глухо. Тогда он тихо скользнул
за угол.
Рыбак был уже здесь; он притаился у двери в приемную, которую успел
приоткрыть дюйма на три. Сжимая в руке нож, Смед присоединился к нему.
- Здесь что, открыто?
- Да. Мне это совсем не нравится.
- Может, для клиентов, чтобы они могли войти сюда в любое время?
Рыбак быстро ощупал рукой внутреннюю поверхность двери.
- Может быть, - согласился он. - Но там тяжелый и крепкий засов. Надо
действовать очень осторожно.
- Осторожность - мое второе имя.
Рыбак открыл дверь пошире, заглянул внутрь.
- Чисто, - сказал он и проскользнул в приемную.
Смед вошел следом, сразу же направившись к двери, ведущей из приемной в
дом. Та тоже оказалась незапертой. Она открывалась в его сторону. Он потянул
за ручку. Дверь отворилась легко и беззвучно. Не заметив в этой комнате
ничего подозрительного, он шагнул внутрь.
Может быть, ему послышался шелест одежды. А может, - звук затаенного
дыхания. Может быть, и то и другое. Смед резко повернулся и бросился прочь.
Его левую лопатку словно огнем обожгло. Приземлившись на колени, он
увидел столкнувшийся с Рыбаком в приемной смутный силуэт.
- Черт. - сказал старик, и в тот же момент фигура пронзительно завопила,
а затем метнулась в сторону, выбила зеркальное стекло и выскочила наружу, на
какой-то шаг опередив Смеда.
- Это был он, - сказал Рыбак, подойдя к окну.
- Надо думать. Похоже, он нас ждал.
- Слишком шустрый. Наверно, вычислил все остальное тоже. Нельзя позволить
ему уйти. - Рыбак выпрыгнул в окно.
Врач удирал со всех ног, нелепо размахивая руками. Бегать этот жирный
ежик совсем не умел.
Смед выпрыгнул вслед за Рыбаком. Через несколько секунд он обогнал
старика. Расстояние между ним и его жертвой, которая сперва имела фору в
шестьдесят ярдов, стремительно сокращалось. Оглянувшись назад, лекарь
споткнулся. Смеду удалось выиграть десять ярдов, прежде чем тот снова
восстановил равновесие. Ужас придал врачу новые силы, и ему целых полминуты
удавалось сохранять прежнюю дистанцию.
Он знал, что убежать ему не удастся. Смед знал, что врач это знает.
Несмотря на то что того гнала вперед слепая паника, у него была конкретная
цель, место, к которому он стремился...
Врач резко вильнул вправо, в узкий проход между домами.
Смед замедлил бег, осторожно приближаясь к повороту.
В темноте слышался удаляющийся топот.
Смед двинулся на звук шагов. Поворачивая за следующий угол, он удвоил
осторожность. И опять зря. Боже, как тут было темно! Третий поворот.
Он резко остановился. Звуки поспешных шагов впереди стихли. Он попытался
уловить дыхание жертвы, но ничего не услышал, потому что запыхался сам.
Теперь что?
Делать нечего, надо идти.
Он присел и начал осторожно продвигаться вперед, переваливаясь с ноги на
ногу, словно утка. Его мускулы запротестовали. Оставалось только радоваться
той выносливости, которой научил их Большой лес.
Стоп! Чуть впереди ему послышалось чье-то дыхание. Но он не был уверен.
Эхо приближавшихся шагов Рыбака заглушало остальные звуки.
