приехали за день до открытия и ночевали в палаточном лагере, разбитом в
парке имения.
Утром Роб заявил, что хочет выступить. Майк удивленно посмотрел на
него, но ответил:
- А что? Отличная мысль.
Однако, когда прошел минутный порыв бесшабашной смелости, Роб
испугался и хотел отказаться от сумасбродной затеи. Да, ему нравилось
стрелять из лука. Правда, Майк и здесь превосходил его, как и во всем
остальном. Но стоило ли рисковать? Не разумнее ли было в его положении
держаться в тени, оставаясь для всех просто кузеном Майка, приехавшим с
Востока? Майк, впрочем, не согласился с ним:
- Наоборот! Если ты будешь сидеть тихо, как мышь, тогда уж точно
начнутся пересуды. Слишком подозрительно.
Состязание проходило в шесть этапов. По жребию Роб и Майк оказались в
разных группах. Сначала Роб нервничал, но быстро пристрелялся, рука стала
тверже, и он даже заслужил аплодисменты особенно удачными выстрелами. В
финале Роб был третьим, Майк - лишь одиннадцатым.
Сэр Перси вручил Робу малую серебряную медаль.
- Хорошо стреляешь, парень! - похвалил он. - Наверное, занимался в
Непале?
Роба так и подмывало сказать, что три месяца назад он впервые в жизни
увидел лук и стрелы.
- Чуть-чуть, сэр.
- Не вздумай бросать. У тебя отличные задатки.
Майк поздравил его довольно искренне. Поначалу, окрыленный победой,
Роб не заметил странной перемены в настроении друга. Это была не обида, не
зависть, скорее - изумление. Майк немало удивился тому, что Роб одолел его
хоть в чем-то. Ученик превзошел учителя. Робу вдруг пришло в голову, что
вся эта затея: привести в дом беглого мальчишку из Урбанса и выдавать его
за джентри - была для Майка чем-то вроде спорта. И на Роба он смотрел как
на забаву, а не живого человека со своими мыслями, чувствами, желаниями.
Теперь, когда Майк был вынужден признать превосходство своего подопечного
даже в такой ничтожной малости, он поневоле взглянул на него другими
глазами. С уважением.
Роб немного обиделся, но ему не хотелось долго дуться. Пусть Майк
считает себя непревзойденным, пусть задается. Главное, что Роб доказал: он
не беспомощная игрушка капризного дитяти, он и сам кое-что умеет.
Вечером того же дня, когда они лежали в палатке, глядя на летучих
мышей, носящихся в сумеречном небе, Майк вдруг стал расспрашивать Роба о
его прежней жизни. Об Урбансе. Майк заговорил об этом впервые. Как и все в
Графстве, он знал об Урбансе совсем немного, но достаточно, чтобы
презирать этот мир толпы, мчащихся с сумасшедшей скоростью электромобилей,
уличной толкотни, пьяных бунтов, отвратительных хрипов поп-музыки,
головидения и кровожадных Игр. Мир, где ели искусственную пищу и
наслаждались ею; где никто не знал, как себя вести, как одеваться, как
поддержать учтивую беседу, да и вообще как правильно произносить слова. В
Графстве знали, что этот ужасный мир существует, но предпочитали не
вспоминать о нем и благодарили Создателя, что он избавил их от участи
урбитов.
Майка интересовало все: семья Роба, его знакомые, одноклассники. Об
отце Роба он сказал:
- Он, наверное, был очень одинок после смерти твоей матери.
- Да, наверное...
- Интересно, захотел бы он переехать в Графство когда-нибудь? Ведь он
бывал здесь, когда встретил твою мать.
Роб никогда не задумывался об этом. В сущности, он совсем не знал
маму, не знал, что у нее на душе. А если она всегда тосковала по прежней
жизни? Может, после ее смерти отец все чаще вспоминал о счастливых днях в
Графстве, и хотел вернуть их?
- Сейчас только Сезонники могут свободно пересекать границу, -
продолжал Майк. - Урбитам запрещено появляться в Графстве. Почему?
- Они сами не хотят.
- Ты же захотел.
Роб не осмелился сказать, что он не такой, как все. Нескромность, по
канонам Графства, считалась смертным грехом.
- Ты представляешь, что будет, если они все прорвутся сюда?
Шестьдесят миллионов! Со своими электромобилями, хоровым пением и пьяными
разгулами.
- Ну, не все. Хотя бы часть.
- В Урбансах не понимают, что такое "часть". Они счастливы только,
если все делают одно и то же в один и тот же час!
Роб поразился своей горячности, ведь, живя в Урбансе, он никогда не
чувствовал себя несчастным. Пока не умер отец. Только теперь, когда
вопросы Майка напомнили о прошлом, он с удивлением понял, насколько быстро
привык к новой, такой удобной и полной роскоши жизни.
- Раньше я тоже так думал, - сказал Майк. - Но разве это правда? Люди
в Урбансе, по твоим рассказам, не слишком отличаются от нас. Неужели там
нет никого, кто хотел бы изменить свою жизнь, просто не знает, как? Может,
твой отец тоже...
Роб забрался в спальник. Он слушал Майка рассеянно, убаюканный
горделивыми воспоминаниями и приятной усталостью.
- Все равно ничего не исправишь, - сказал он, зевая.
- Может, и так, - ответил Майк. - Но...
Роб уже не слышал его. Он спал.
В сентябре они пошли в школу вместе. Школа находилась на территории
древнего аббатства, утратившего свое религиозное предназначение еще во
времена Генриха VIII, но многие первоначальные строения сохранились до сих
пор, и среди них - старинная церковь в готическом стиле с цветными
витражами на окнах. Современные постройки, стилизованные под старину,
идеально гармонировали с древностью. Приютился этот маленький городок в
тихой долине среди зеленых холмов, и в ясные дни оттуда можно было увидеть
далекие очертания Уэлльских гор.
Вначале Роб очень боялся новой школы. Было очень тяжело, но не так
плохо, как ожидалось. Несмотря на усталость и постоянное напряжение, ему
даже нравилась его новая жизнь. Утро здесь начиналось еще раньше, чем в
интернате. После двухмильной пробежки, в одних шортах и кроссовках, в
любую погоду, мальчики обливались ледяной водой и спешили на ранние уроки,
которые длились полтора часа, до завтрака.
Весь день уроки перемежались с нескончаемыми дежурствами. За
провинности наказывали очень сурово, нередко - розгами, а поскольку
существовала тысяча микроскопических правил, придуманных по любому поводу,
нарушить одно из них, не всегда понимая, в чем именно твой проступок, было
несложно. Впрочем, для старшеклассников допускались определенные вольности
в одежде и поведении.
Роб не сразу уловил различие между двумя школами, но ощущал его
постоянно. Со временем он понял, в чем дело. Даже самые тяжелые
обязанности школьники здесь выполняли с гордостью, никогда не теряя
собственного достоинства. В интернате, где единственной целью было сломать
воспитанников и добиться от них беспрекословного послушания, те же
обязанности превращались в бессмысленный, изнурительный труд. Здесь ни на
минуту не оставляло чувство, что тебя не просто учат, а готовят к некоему
высокому положению в будущем. Это было видно даже во время еды. В столовой
мальчики сидели на жестких деревянных скамьях. Пища была вкусная,
обильная, хотя и очень простая, однако, на стол подавалась непременно
служанками из специальной группы.
Майк делал все, чтобы помочь Робу освоиться, но в основном
приходилось учиться самому. Очень выручила выработанная за время жизни у
Гиффордов наблюдательность, умение предугадать слова или поступки людей.
Он быстро ухватил верную тактику поведения и старался следовать ей во
всем. Довольно скоро он освоился в новой школе и почувствовал, что
признан. Вначале кое-кто из ребят расспрашивал его о Непале, но Роб без
труда отвечал на самые каверзные вопросы. У него появились новые друзья,
кроме Майка (они были в разных классах).
Много времени отнимал спорт. Здесь тоже играли в футбол, но не такой,
как в Урбансе. Мяч был не круглый, а овальный, и его разрешалось брать в
руки, да и сама игра казалась жестче, грубее и часто заканчивалась
синяками и ссадинами. Роб освоил новую игру довольно быстро, и уже через
несколько недель их с Майком отобрали в команду к первому юниорскому
матчу. Майка - нападающим, Роба - трехчетвертным. Игра была трудной, но их
команда выиграла. Когда они шли к раздевалке через глинистое поле, Роб
восторженно тараторил, вспоминая подробности матча, Майк отвечал рассеянно
и невпопад.
- Ты ведь играл в регби в Урбансе? - вдруг спросил он. - То есть, в
футбол?
Роб быстро оглянулся по сторонам - никого не было.
- Да, футбол мне больше нравится.
- Странно... Наша школа раньше была в другом месте, ты уже знаешь?
Сейчас это территория Урбанса. В то время мы тоже играли в футбол. В
других частных школах играли в регби, а у нас - нет.
- Правда? - спросил Роб без особого интереса.
- Почему вдруг все изменилось?
- Разве это так важно?
- Ведь футбол был школьной традицией. Сам знаешь, как здесь чтут
традиции. И все-таки нарушили. Почему? Потому что футбол - игра Урбанса, а
мы не должны напоминать их ни в чем, даже в такой малости?
Роб пожал плечами:
- Может, и так.
- Но почему? Для чего выдумывают и оберегают эти нелепые различия?
Роб не ответил, молчал и Майк. Иногда его охватывали приступы
странного уныния, и Роб уже знал: лучше обращать на это как можно меньше
внимания. Угрюмость Майка вовсе не относилась к Робу, напротив, после
того, первого откровенного разговора в день состязания лучников, в их
отношениях появилась настоящая близость.
- Ты знаешь Пенфолда? - неожиданно спросил Майк.
Да, Роб знал его. Это был парень из выпускного класса, долговязый и
нескладный, с некрасивым, но очень выразительным лицом. Когда-то он делал
большие успехи в спорте, но бросил заниматься. Пенфолд был одним из
немногих, кто получал оксфордскую стипендию.
- Знаю, - ответил Роб.
- Он рассказал мне об этом. В его комнате часто собираются ребята.
Разговаривают, спорят. Не хочешь заглянуть после ужина?
Роб колебался. И не только потому, что Пенфолд был странным и
неблагонадежным, как считали учителя. В школе не одобрялось общение
старшеклассников с мальчиками из младших классов. Не то чтобы они нарушили
какое-то незыблемое правило, просто это означало пойти против традиции. Но
Роб не мог отказать Майку, видя, что тому очень хочется пойти.
- Ладно, пошли, - сказал он, - если хочешь.
В комнатке Пенфолда стояли кровать, небольшой гардероб, стол и один
стул. Собралось десять человек: одни сидели на кровати, кто-то примостился
на полу, прислонясь к стене. Пенфолд уселся на подоконник и оттуда
наблюдал за всеми. Говорил он стремительно, слегка задиристым тоном:
- Первое, что мы должны уяснить - все мы управляемы. Мы живем в самом
управляемом и регулируемом обществе, когда-либо известном миру. Мы
занимаем обособленное положение - это вдалбливают в нас с пеленок. В
Графстве слуг учат презирать урбитов, а те презирают их в ответ. Они
никогда не встречались, едва ли знают что-нибудь друг о друге, но все-таки
презирают. А мы - привилегированная горстка на вершине пирамиды.
Неравенство классов - не новость. Всегда существовали
привилегированная кучка и непривилегированная масса, и всегда находились
люди, готовые встать на позицию слуг и считать себя везунчиками. Но сейчас
мы видим абсолютное разделение: джентри и и слуги - с одной стороны,
урбиты - с другой. Сезонники считают себя джентри и ждут не дождутся
пенсии, чтобы осесть в Графстве и никогда больше не возвращаться в
Урбансы. Два мира, разделенные границей. Может, эта граница не такая
прочная, но в человеческом разуме она несокрушима.
