разрушены; надо было заново отстраиваться, налаживать хозяйство, собирать
разбежавшихся крестьян и заставить их приняться за работу. И тот, и другой
очень спешили вернуться, а уехать не могли.
Вшебор ходил, повесив нос, да и Мшщуй не лучше себя чувствовал. На
второй или на третий день по приезде, посоветовавшись с Томком, он пошел к
матери Зданы и с низким поклоном попросил у нее руки ее дочери.
Ганна Белинова не отличалась многоречивостью, - услышав то, о чем она
уже догадывалась, она покачала головой и отвечала так:
- Здана еще так молода! Рано еще ей думать о муже. Да мы и не отдадим
ее прежде, чем Томко женится.
- Милостивая пани! Да может ли это быть?
- Это воля моего мужа! - сказала Ганна. - Вот пожените Томко, тогда
увидим...
Мшщуй понял, в чем дело, и вечером набросился на брата.
- Ты все еще думаешь о Касе.
- Ну, разумеется! Ведь мы уже обручены! Вот ксендз даст нам
благословение, и я заберу ее с собой в наш дом.
- Дома-то еще нет, - возразил Мшщуй, - но не в этом дело. Дом можно
быстро поставить. Хуже всего то, что Кася слышать о тебе не хочет.
- А мне какое дело! - отвечал Вшебор. - Пусть только отдадут ее мне,
- мы уж как-нибудь поладим.
- Послушай, Вшебор, если бы у тебя было хоть сколько-нибудь разума,
ты бы не женился на ней, - сказал Мшщуй. - Взял бы лучше Спыткову, а с ней
- половину ее имения и еще то, что она получит с Руси. Та с тебя глаз не
спускает...
Вшебор страшно рассердился.
- Вот еще выдумал сватать мне старую бабу! - вскричал он. - Я тебя
насквозь вижу и понимаю, чего тебе нужно. Ты хотел бы взять Здану, вот и
стараешься подслужиться к ее родным, а я должен за тебя расплачиваться. Не
дождешься этого от меня!
Вшебор, не отвечал, улегся на землю и закрыл глаза, давая понять, что
не желает продолжать разговор.
Доливы все еще не уезжали; каждый день Спыткова вызывал Вшебора и
болтала с ним, пока ему не надоело ее слушать, но ее очень сердило, что он
вместо того, чтобы делаться все более нежным, становился все молчаливее и
угрюмее.
И однажды он прямо спросил ее, когда же будет свадьба.
- Что же так спешить? Ведь еще совсем недавно у нее умер отец, -
отвечала Спыткова. - Разве вы забыли? Еще вдов-сирот можно простить, если
она не выждет до срока каких-нибудь шести недель, а уж дочери - никак
нельзя не выдержать.
Делать было нечего, - приходилось ждать. Стараясь развеселить его,
вдова болтала, шутила, смеялась, сверкала глазами и белыми зубами, и в
конце концов ей удавалось вызвать у него улыбку.
В это же самое время подготавливалась страшная измена; Вшебору рыли
яму, а он и не подозревал об этом.
Хуже всего то, что и сама пани Спыткова, воспылав любовью к дочери,
которую она неожиданно открыла в себе, если и не принадлежала к числу
заговорщиков, то знала о заговоре и смотрела на это сквозь пальцы.
И кто знает, не втянули ли в этот заговор и самого отца Гедеона? А уж
Белины приложили все усилия, чтобы он удался. - Задумали похитить Касю!
В трех милях от Ольшовского городища, вглубь страны, у Белинов был
кусок земли, деревня и господский дом. Каким-то чудом он уцелел от
погрома; из него только взяли все, что можно было увезти.
Старая усадьба была теперь всеми оставлена, потому что после
поражения Маслава чернь, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и все
возвращалось к прежним порядкам. Томко в сопровождении нескольких
вооруженных воинов выехал в Борки, которые отец отдал ему во владение, и
сам осмотрел их.
Там было тихо и спокойно, как в могиле. Усадьба была совершенно
заброшена; в жилой дом свободно залетали птицы, забегали куницы и лисицы,
но стены были целы. Люди, которые еще недавно дерзко грабили, разрушали,
убивали, - теперь присмирели и делали вид, что они ни о чем не слышали и
не видели.
За то время, что Томко провел в Борках, он наслушался там всяких
чудес. Приходили к нему деревенские люди, кланялись и потихоньку шептали
один на других.
- Вот Мутка - то, правда, ходил с этой чернью, у него полны чуланы
награбленного добра, да и Турга не лучше его. А я все время дома сидел, да
грыз сырую репу.
А потом приходил еще кто-нибудь и доносил на первого:
- Кисель всему виною, а теперь притаился и представляется, что ничего
не знает.
Томко не судил и не обвинял никого, все осмотрел, отдал распоряжения
и поехал назад в городище, не признаваясь никому, кроме отца, куда ездил.
Доливы все еще не уехали; каждый день собирались в путь и все не
могли выбраться.
Мшщуй ждал, чтобы ему пообещали отдать Здану, Вшебор - Касю.
Братья относились друг к другу с полным равнодушием; вечером, сходясь
вместе в горнице, почти не обменивались ни взглядом, ни словом, -
позевывали и ложились спать.
Однажды, когда они только что проснулись, но еще не вставали, во
дворе послышался страшный крик и жалобные причитания, как будто кто-то
умер или был близок к смерти.
Вшебор вскочил и стал прислушиваться. Он сейчас же узнал голос
Спытковой, - никто не умел так звонко голосить, как она. Он поспешно
оделся и выбежал во двор.
Посреди красного двора стояла Спыткова, одетая, как всегда, очень
нарядно, и, в отчаянии ломая руки, в которых был белый платок, как будто
нарочно приготовленный для вытирания слез, - плакала.
- Спасите меня бедную! Помогите мне - сироте! Похитили дочку мою
единственное мое сокровище! Кася моя дорогая! Где ты теперь? Ох, доля моя
несчастная!
Тут же стояли старый слуга Белина и Ганна, Здана и все женщины, было
много слуг и служащих; все смотрели на вдову, слушали ее причитания, но
никто не двигался с места.
Не было только Томка.
Вдруг, как буря, налетел Вшебор.
- Что с вами, милостивая пани, что случилось?
- Ах, что случилось! Несчастная я сирота, Касю мою, единственную мою
радость, которую я берегла, как зеницу ока, Касю мою похитили!
- Как? Где? Когда? Кто такой? И на ваших глазах? Среди белого дня? -
вскричал Долива.
- Ничего я не знаю, ни кто, ни когда! Не знаю ничего? Пропала словно
в воду упала! Нет моего утешения...
Спыткова снова заплакала и прикрыла глаза платком. Вшебор, повинуясь
первому побуждению, побежал в конюшню за конем, глаза его засверкали
жестоким гневом.
- Убью! - кричал он. - Знаю я, кто это мог сделать, знаю. Не будет
ему пощады! Догоню, убью, живым не уйдет он от меня, хоть бы скрылся под
землю, добуду его из-под земли! Не уйдет он от меня!
Но, сообразив, что он один не может броситься в погоню, побежал назад
в горницу за Мшщуем.
Мшщуй, хотя двери остались открытыми, и он слышал все, вовсе не
спешил вставать; он лениво взялся за рукав своего кафтана и высунул босые
ноги из-под шкуры.
- Вставай, скорее! На коня, за мной! Похитили мою невесту. Мы должны
догнать! Я убью насильника!
- А ты знаешь, кто ее похитил? - небрежно спросил Мшщуй.
- И ты еще спрашиваешь! Ты! Разве ты сам не знаешь? Кто же мог это
сделать, если не Томко Белина? - крикнул Вшебор.
- Может быть и он, - спокойно отвечал брат. - Значит, если ее
похитили, и она пошла за похитителем, не позвав никого на помощь, по
доброй воле, - что же ты-то с ума сошел, чтобы скакать за ней? Что тебе в
ней? Да люди будут в глаза тебе смеяться, что ты взял ее после другого,
оставил себе чужие огрызки!
- Убью насильника! Убью! - зарычал Вшебор. - Кровью смою свой
позор!..
- Убьешь его за то, что он спас тебе жизнь? - возразил Мшщуй. - Да
неужели же твоя жизнь не дороже какой-то там девчонки?
Мшщуй посмеивался равнодушно; ему-то хорошо было смеяться над чужой
бедой! В это время в открытую дверь вбежала Спыткова.
- Вы хотите гнаться за ними? Ах, я несчастная! Еще и вас убьют! Не
пущу я вас! Безумный человек, вы готовы бить и убивать всех ради девушки!
Да он вас убьет! А у меня нет никого не свете, кроме вас! Не пущу я вас!
Делайте со мной, что хотите!
Эти слова Спытковой и спокойствие брата охладили Вшебора.
Он бросился на лавку с опущенной головой, скрипя зубами, бормоча
сквозь зубы проклятья, ерошил и рвал на себе волосы; кулаки у него
сжимались, глаза выскакивали из орбит, пот горячими каплями выступал на
лбу, ногами он бил о землю.
- Гнаться за ними не буду, но из этого дома мы должны сейчас же
уехать! Меня здесь встретило не гостеприимство, а измена. Я знать их не
хочу! Вставай, Мшщуй, уедем отсюда! Я не буду спать под одной кровлей с
ними, не хочу есть их хлеб.
- Ну, и поезжай, - сказал Мшщуй, - только меня оставь в покое, я не
могу с тобой ехать, потому что у меня захромал конь, да я и не желаю
уезжать. К чему мне спешить?
Спыткова слушала этот разговор, не отходя от несчастного Вшебора; она
даже подсела на лавку и ласковым голосом заговорила с ним:
- Я отрекусь от неблагодарной дочери! - говорила она. - Не пущу ее к
себе на глаза! Но что же делать? Что сделано, того уж нельзя поправить!
Кто знает, где они теперь, и, наверное, ксендз благословил их... Да вы
успокойтесь, давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ведь вы же не
можете оставить меня здесь одну, - осталась я совсем сиротой, и кто же
позаботится обо мне в моем вдовстве, если не вы?
Услышав, какой оборот принимал разговор вдовы с братом, Мшщуй
поспешно набросил на себя плащ и пошел осмотреть своего захромавшего коня,
предоставив их друг другу.
Так они просидели на лавке часа два - никто им не мешал. Порешили на
том, что Вшебор непременно уедет из городища, но только... за ворота. А
там подождет Спыткову и вместе с ней поедет в Понец.
Она так мило упрашивала его, так умела и всплакнуть, и глазами
блеснуть, что Вшебор, наконец, сдался.
По-видимому, дорога в Понец была вполне безопасна. Собек уж два раза
ходил туда на разведку и уверял, что никогда еще не было там так спокойно,
как теперь. Много людей разбежалось, и убытки были огромные, но не так,
как в Борках, да и повсюду в стране, все уже возвращалось к старым
порядкам.
Вдова непременно хотела вступить во владение имением мужа и
распоряжаться там, как хозяйка, а в помощь и в защиту себе она везла
Вшебора, чтобы братья Спытка не исключили ее из общего наследия.
Она внушила ему, что он должен взять на себя заботу о ней, потому что
покойник именно ему хотел вверить опеку над своей семьей и даже завещал ей
это.
Каким образом ей удалось уговорить потрясенного всем происшедшим
Вшебора, чтобы он сопутствовал ей, это осталось ее тайной, - но в
результате Долива согласился.
Он тотчас же, ни с кем не прощаясь, выехал из городища, велел разбить
себе палатку на лугу и до следующего утра поджидал в ней Спыткову.
Весь этот день Спыткова провела в приготовлениях к дороге и в
прощальных разговорах с Белинами и остальными своими товарищами по
заключению в замке. Она болтала, не переставая, шептала что-то на ухо то
одной, то другой, всех обнимала, плакала и смеялась, вздыхала, молилась,
торопилась укладываться, о Касе же не было и речи.
Рано утром в сопровождении небольшого отряда, данного ей для охраны,
Спыткова двинулась в путь к Понцу вместе со своим опекуном, который всю
дорогу молчал, как отравленный, и был зол и бледен.
Через несколько дней после этого Мшщуй, оставшийся в городище из-за
своего коня, торжественно обручился с Зданой, и на этот день Кася с мужем
приехали из Боркова. Так как свадьбу нельзя было справлять так, как
полагалось по обычаю, то решено было отпраздновать оба эти события вместе
тогда, когда Мшщуй приедет за Зданой. Прежде всего надо было устроить
