останешься. Я не связал бы ни себя, ни тебя никакой клятвой, лишь
королевским словом. Впрочем, может ли такая девушка, как ты, бояться быть
покинутой?
Эсфирь в первый раз в продолжение этого разговора опустила глаза; на
лице ее выразилось волнение, уста двигались, не издавая звука, как будто
ей не хватало сил. Затем медленно, подняв веки, она устремила как бы
несколько отуманенный и влажный взор на короля.
- Государь мой, - тихо произнесла она, - не играй так жестоко сердцем
твоей верной служанки. Ты смеешься надо мной, этого быть не может!
Король приподнялся с кресла и, все более волнуясь, воскликнул:
- Эсфирь, клянусь моей короной, - это не было шуткой!
Он приблизился к ней, поцеловал ее в лоб и с жаром произнес:
- Жди меня завтра, Эсфирь! Я приду один. Но никто этого не должен ни
видеть, ни знать.
Девушка посмотрела на него с удивлением.
- По мне, - проговорила она спокойно, - может весь свет видеть, могут
все знать; я не устыжусь своего счастья, буду им гордиться. Король мой и
властелин не оттолкнет меня, не допустит, чтобы меня люди опозорили!
Король задумался на минуту; растроганный и опьяненный, он подал ей
руку и сказал:
- Будь верна мне - я останусь всегда для тебя таким же, как сегодня.
Ты сделаешь меня счастливым.
После этих слов он молча направился к выходу, как бы под бременем
тяжелых воспоминаний.
Эсфирь проводила его до дверей, поцеловала его руку и отступила,
увидев Кохана, ожидающего короля. Фаворит притворился заспанным, хотя
слышал сквозь стену весь разговор. Он понял, что его помощь и
посредничество на сей раз не понадобятся; это увлечение короля казалось
ему совершенно похожим на все прежние, которые ему пришлось видеть, и он
по опыту знал, что подобные вспышки Казимира долго продолжаться не могут.
Происхождение Эсфири не давало повода рассчитывать на прочность
связи; правда, она превосходила всех своих предшественниц красотой и
молодостью, но Рава знал, что они скоро проходят, а на ум, характер и
тактичность девушки он не рассчитывал.
Казимир против своего обыкновения не стал откровенничать с ним, а
спросить его Кохан не смел.
Прошло несколько дней. По городу разнеслись слухи, что у короля новая
любовница, и что это еврейка.
Легко догадаться, с каким возмущением стали говорить об этом и как
негодовало духовенство. Факт казался несомненным, свершившимся; о нем все
говорили, передавали друг другу разные сплетни, выдавая их за достоверные
известия; некоторые, однако, этому не верили. Никто никогда не видел
короля приезжающим или уезжающим от Эсфири. Она сама тоже нигде не
показывалась.
Однако слухи с каждым днем росли и подтверждались отчасти истинными,
отчасти вымышленными рассказами. Старшие придворные, ближе стоявшие к
королю, начали сильно беспокоиться. Их подбивали, чтобы они повлияли на
Казимира и постарались тем или иным способом оторвать его от этой
унизительной для него связи.
Но никто не решался этого сделать, так как всякий, знавший его
близко, был научен опытом и убедился, что король в своей частной жизни не
любил следовать чьим-либо советам. Многие нападали на Кохана, считая его
виновником всего, но он клялся в противном.
Ксендз Сухвильк, узнав об этих слухах, отправился к Вержинеку.
Последний, хотя и ближе всех стоял к королю, будучи его казначеем,
советником, однако обо всей этой истории он тоже ничего не знал. Впрочем,
он настолько был снисходителен к слабостям своего пана, что находил
естественной всякую его прихоть и одобрял все, что бы тот ни сделал.
- Вы бы с ним об этом поговорили, - произнес Сухвильк, - у него много
недругов, и вот он сам увеличивает их число. Духовенство до сих пор
смотрело сквозь пальцы на все его слабости и увлечения, но это уж слишком
унизительно!
Вержинек, изучивший хорошо характер Казимира и знавший, что никакое
вмешательство не поможет, покачал головой и тихо сказал:
- Отец мой, я ничего не знаю и не слишком верю слухам, потому что про
короля многое выдумывают; но если бы даже это было правдой, так ведь мы
тут ничем не поможем - он не обратит внимания на то, что о нем станут
говорить. Если и есть способ, то другой.
- Какой же? - строго спросил Сухвильк.
- Знаю я этих евреев, - ответил Вержинек, - хотя им, пожалуй,
следовало бы гордиться, что король из их племени выбрал себе любовницу; но
я уверен, что им это будет досаднее, чем всем тем, которые за это бранят
короля. Достаточно будет поговорить с Левко, чтобы узнать всю правду и,
быть может, предотвратить зло. Поеду в Величку.
В тот же день вечером Вержинек был у Левко.
Последний, по обыкновению, был занят делами и счетами и тотчас же
завел разговор о складе соли, находившемся в Кракове. По лицу его и
расположению духа нельзя было заключить о какой-либо заботе или печали. Он
очень любезно принял своего краковского гостя и старался снискать его
расположение, потому что король, хотя и благоволил к Левко, но Вержинек
был слишком влиятельным лицом, и было опасно вызвать его нерасположение.
Поздно вечером, когда они остались одни, гость начал откровенный
разговор.
- Ничего нового вы не слыхали о дочке Аарона, Эсфири?
Левко внимательно посмотрел на своего гостя.
- Об Эсфири? - воскликнул он. - Другой такой отчаянной женщины не
найти среди евреев, и дай Бог, чтобы никогда подобных не было! Не
вспоминайте о ней, она очень огорчает меня и всю нашу семью.
Вержинек, немного помолчав, медленно произнес:
- В городе поговаривают, будто она стала королевской любовницей.
Левко вскочил, как ужаленный, и всплеснул руками. Он стоял некоторое
время, как ошеломленный, и не мог проговорить ни слова, глаза его
испуганно блуждали.
- Этого не может быть! - воскликнул он. - Я для короля охотно
пожертвовал бы жизнью, но этого он не мог бы пожелать, да и девушка не
согласилась бы. Она сумасбродна, но горда. Про нее все можно было бы
сказать, но легкомысленной она никогда не была.
- Так говорят, хотя я этому не верю, - произнес гость. - Однако,
что-нибудь дало же повод к этим сплетням.
- Вы ведь знаете, что король спас ей жизнь и вспомнил о ней, -
продолжал Левко, как бы погруженный в свои мысли, - да и когда я на днях с
ним разговаривал, он спросил меня о ней.
При воспоминании о расспросах короля относительно Эсфири лицо его
стало мрачным, брови сдвинулись.
- Вспоминал о ней, - прибавил он тише.
Левко начал ходить по комнате с беспокойным видом.
- Я этому не верю, - произнес он, - но надо будет узнать правду;
завтра же поеду. Девушка не умеет лгать.
- Ну, а если б во всех этих слухах была хоть доля правды, - спросил
его Вержинек, - как вы предполагаете поступить?
Еврей, скрестив руки на груди, остановился молча перед ним.
- Если б это было правдой? - повторил он взволнованно и вдруг
замолчал.
Видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба: лицо
попеременно то краснело, то бледнело, из груди вырывались вздохи.
Вержинек долго ждал ответа: еврей, видимо, не торопился и что-то
обдумывал. Наконец, он остановился снова перед гостем.
- Трудно ответить на ваш вопрос, - начал Левко с грустной улыбкой. -
Знаете ли вы, что такое вечно странствующий еврей? Помните ли вы убийства
и преследования, которым еще так недавно нас всюду подвергали? Горькими
слезами нам следовало бы оплакивать наш позор, если бы...
Тут он остановился и в упор посмотрел на своего собеседника.
- Я проклял бы эту девушку, - произнес Левко, - но, если она, как
новая Эсфирь сможет приобрести милость короля для всего нашего народа, то
не думайте, что я поколебался бы пожертвовать ею для блага своего племени!
Вержинек на это ничего не ответил.
- Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта
женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода,
король мог бы сильно к ней привязаться.
К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.
- Да, женщина все может, - продолжал он, как бы разговаривая сам с
собою. - Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали
и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не
пожертвовать для него тем, что дороже жизни?
Вержинек ничего не ответил.
- Но если еще нет ничего, - воскликнул Левко, - то пусть и не будет!
Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей - будь
для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.
На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел
остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться,
ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным
видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он
подъехал, поднялась навстречу к нему.
В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде
этого человека, который молча и грозно подошел к ней.
Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и
гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы
догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.
- Эсфирь! - произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он
знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. - Эсфирь! Я
прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как
один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!
- Я никогда еще не унизила себя ложью, - спокойно ответила девушка, -
спрашивай.
- Король... - начал Левко, пристально, глядя на нее. - Что это в
городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?
- Что рассказывают? - переспросила холодно девушка.
- Тебя называют его любовницей...
Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба
молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.
- Король спас мне жизнь, - медленно произнесла она, - и он может
распоряжаться этой жизнью и мной.
Из груди Левко вырвался стон.
- Так ты признаешься? - воскликнул он.
- Король полюбил меня, - говорила девушка, - а он может многое
сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.
Она опустила голову и развела руками.
- Я ничего не отрицаю! Я горжусь этим!
Левко плюнул и отступил на несколько шагов. Он сделал над собой
усилие, чтобы сдержать себя и не произнести тут же проклятие. Девушка
гордо и спокойно смотрела на него. Отойдя на несколько шагов, еврей
бросился в кресло и закрыл руками лицо. Он оплакивал унижение и позор
своей крови, но ни слова не произнес.
Эсфирь приблизилась к нему.
- Левко, успокойтесь, - промолвила она, - если в этом и есть позор,
то он падает на меня одну, но я осталась верной дочерью Израиля; вы меня
оторвать от него не можете, ибо вам пришлось бы опасаться его мести. Не
плюйте на женщину, которая, быть может, облагодетельствует весь наш народ!
Левко молчал, продолжая сидеть в том же положении. Наконец, он
превозмог себя, открыл лицо и встал.
- Не стану тебя проклинать, - произнес он, - пусть Бог нам будет
судьей! Ты держишь в своих руках сердце короля. Не бросай же его. Ни одна
женщина не умела до сих пор привязать его к себе, не упускай его, удержи
навсегда. Этим ты только заслужишь наше прощение.
- Прощение? - гордо повторила девушка. - Вы должны меня благодарить,
а не прощать.
Левко опустил голову, как бы побежденный. Строгое выражение лица, с
