черные глаза были смело устремлены на него и вместо слов говорили о
глубоком чувстве благодарности.
Король нагнулся, чтобы принять из ее рук дар, и еще более был
удивлен, услышав, как девушка серебряным голоском на чистом польском языке
промолвила:
- Я мечтала о том, чтобы дожить до сегодняшнего дня и увидеть моего
пана и благодетеля. Я нарочно изучала польский язык, чтобы его
поблагодарить.
При этих словах девушка упала ниц перед королем, но он поспешно
поднял ее и весело произнес:
- Какой прекрасный цветок расцвел из того маленького, красивого
бутона! Как вас зовут?
- Мое имя Эсфирь, - смело ответила покрасневшая девушка.
Стоявший сзади короля духовник, делая гримасу, тихо произнес:
- Nomen omen! [само имя иногда служит предсказанием (лат.)], - лишь
бы только оно не исполнилось...
Вслед за тем Аарон ввел короля в приготовленные покои. Свита шла
вслед за ними, немного удивленная; некоторые улыбались и насмешливо
пожимали плечами, глядя на ласковое и приветливое обращение Казимира с
еврейкой; другие же, в особенности духовные, были обижены и возмущены.
Аарон ввел Казимира в комнату, посреди которой стоял стол, покрытый
роскошной скатертью, уставленный богатейшими блюдами, дорогими винами и
самыми изысканными закусками.
С обворожительной улыбкой на устах Эсфирь попросила у короля
разрешения прислуживать ему. Она сама подала ему чашку с водой для мытья и
полотенце, и когда Казимир при умывании рук снял кольца, она держала их,
пока он не закончил. Во все время прислуживания обворожительная улыбка не
покидала ее лица, а взгляд черных глаз опьянял короля и туманил его
рассудок.
Он сел за стол, а Эсфирь, заменяя виночерпия, налила ему первый кубок
вина.
- Я его выпью за ваше здоровье, - весело сказал Казимир, обращаясь к
ней и к стоявшему возле Аарону.
Казимир любил хороший стол, а так как поездка и пребывание на воздухе
возбудили его аппетит, то он с удовольствием принялся за еду и, хваля
каждое блюдо, благодарил прекрасную хозяйку, которая, зарумянившись,
продолжала ему прислуживать.
Казимир задал ей несколько вопросов; она без всякого смущения смело
отвечала ему, изъясняясь так хорошо по-польски, что он похвалил ее.
Аарон, гордый своей дочерью, ласково погладил ее по лицу и начал ее
расхваливать перед ним, хотя сконфуженная девушка пыталась его остановить.
- Это жемчужина в нашем роду, - говорил он. - Господь ее одарил не
только красотой, какой нет у других женщин, но он дал ей еще ум, любовь к
наукам, способности ко всему! Чего она только не знает? Чему она не
обучалась?! Она знает не один лишь польский, а несколько языков и
прекрасно на них говорит. А женские рукоделия! В них ни одна женщина с ней
сравниться не может!
- Меня удивляет, - перебил король, - что вашу жемчужину до сих пор
еще никто не похитил; ведь у вас девушки в очень молодых летах выходят
замуж.
Эсфирь взглянула на короля, слегка вздернув плечом.
- Я ее хотел отдать за сына Левко, арендатора соляных копей, - сказал
Аарон, - она была просватана за него, но он умер, а теперь у нее
собственная воля, она не спешит и упрашивает меня не отдавать ее. Да и
трудно будет найти, - прибавил Аарон, - подходящего для нее мужа.
Во все время ужина Аарон и его дочь не отходили от короля, который с
ними разговаривал. Они толково и откровенно отвечали на все его вопросы;
его изумляла Эсфирь, находчивая, раскованная, весело беседовавшая с ним, и
он, внимательно слушая, не спускал с нее глаз.
Наконец, после ужина она подала королю таз и кувшин с водой для
омовения рук, а затем, низко поклонившись ему, удалилась с отцом.
Придворные, стоявшие во время ужина у дверей и слышавшие весь
разговор, после их ухода приблизились к Казимиру, который тотчас же начал
расхваливать перед ними красоту и ум девушки.
- Ну, что вы скажете про нее? - спросил он их. - Видел ли кто из вас
княжну красивее, смелее и умнее, чем эта дочь Израиля? Ведь это поистине
чудо!
Никто не противоречил, и наступило молчание; все были удивлены
обращением короля с еврейкой, и многим не нравилась эта фамильярность, а в
особенности был недоволен его духовник.
- Не забывайте, - продолжал король, по выражению лиц догадываясь о
мыслях придворных, - что я спас ей жизнь, а потому отец и дочь хотели
высказать мне свою благодарность. Я не мог отказаться от этого, так как
чаще всего облагодетельствованные нами забывают об этом и платят черной
неблагодарностью.
Хотя король намеревался только переночевать в Опочне, однако он
объявил, что чувствует себя утомленным, а потому и пробудет там весь
следующий день. Злые люди объяснили это не усталостью, а чем-то другим и
по этому поводу улыбались и отпускали шуточки, но Казимир не имел
обыкновения обращать внимания на то, как поняты его поступки.
На следующий день красавица Эсфирь опять явилась с отцом и
прислуживала королю за обедом. Разговор шел о недавних преследованиях
евреев в странах, подверженных моровой язве, о клевете и обвинениях,
возводимых на них, и вообще об их тяжелом, горестном положении. Эсфирь
прекрасно обрисовала картины этих бедствий; Аарон вспомнил старые права
евреев, полученные ими при Болеславе и обеспечивавшие их положение в
Польше. Казимир обещал их рассмотреть и, если бы потребовалось,
возобновить.
Аарон ничего не пожалел, чтобы принять достойным образом и
королевскую свиту, доставив все, что понадобилось бы людям, слугам и
коням. Все удивлялись щедрости и богатству еврея. Эсфирь, накануне одетая
в дорогое платье, в этот день была одета еще богаче, на ней сверкали
другие драгоценные украшения, и она казалась еще прекраснее. Во время
обеда король разговаривал с прислуживавшей ему девушкой, и она часто
вместо отца отвечала на некоторые его вопросы.
Приходилось лишь удивляться, откуда у такого молодого существа
столько ума и такое уменье непринужденно поддерживать разговор, вовсе не
соответствовавший ее возрасту. Такую умницу, имевшую обо всем понятие и
здраво рассуждавшую девушку в то время редко можно было найти даже при
королевском дворе.
Казимир, пробыв три дня в Опочне, наконец простился со своими
гостеприимными хозяевами; всю дорогу он ехал молча, погруженный в мысли о
прекрасной Эсфири и сожалея, что такое чудное создание принадлежит к
преследуемому племени, и что судьба готовит ей такой незавидный жребий.
Кохан, находившийся в королевской свите, внимательно прислушивался ко
всем разговорам, и в его голове опять созревали новые планы, когда он
слышал, с каким восхищением король говорил об Эсфири. Ему казалось
невероятным, чтобы Казимир мог забыть о ней.
- Для Рокичаны, - думал он, - скоро пробьет последний час. Теперь она
станет ему еще противнее!
В самом деле, возвратившись в Краков, Казимир поторопился повидаться
с Кристиной, хотя он и узнал, что у него вскоре будет потомок.
Его, пожалуй, это известие обрадовало бы, если б он мог надеяться,
что этот брак будет признан действительным. Но об этом не могло быть и
речи: все единогласно порицали поступок аббата Яна; к папе были отправлены
тайные послы с вопросом, нельзя ли как-нибудь признать этот брак законным,
но он категорически отказал.
Очень может быть, что происки Елизаветы и ее сына способствовали
этому отказу, так как она боялась, чтобы Людовик не лишился польской
короны. Она старалась часто видеться с братом и лично и письменно убеждала
его в том, что брак этот не должен быть оглашен.
Охлаждение короля к Рокичане было причиной того, что он избегал с ней
встречи и всяких разговоров.
Между тем гордая чешка вместо того, чтобы постараться привлечь его
кротостью и добротой, с каждым днем становилась более резкой,
раздражительной и озлобленной.
Чувствуя приближение родов, она потребовала к себе Казимира; тот,
хотя и неохотно, но явился; она встретила его жалобами у упреками.
- Я не навязывалась вам, - воскликнула она, - я не желала этой
короны! Я была счастлива, богата, пользовалась почетом; я могла выбрать
кого-нибудь из придворных императорского двора. Вы меня прельстили
королевским словом, ложным обещанием брака. Господь вам этого не простит!
Напрасно Казимир старался ее успокоить; она настойчиво требовала
своих прав.
- Ни твоей и ничьей любовницей я никогда не могла быть, - говорила
она, - и не была; я - твоя жена. Пойду с жалобой к папе, расскажу всему
свету этот постыдный обман.
Казимир, осыпанный подобными упреками, ушел от нее пристыженный,
огорченный, сознавая свою вину.
Он не знал, на что решиться. Аббат, виновник всей этой авантюры,
заблаговременно улизнул за границу. Краковский епископ, хоть и помирился с
королем, благодаря деньгам, об этом браке и слышать не хотел. Решили
удалить Рокичану из королевского замка, чтобы избавить короля от
унизительного положения, в котором он очутился, но для этого пришлось бы
употребить силу против больной и несчастной женщины, так как она объявила,
что добровольно не уйдет и будет защищать свои права до самой смерти.
Богатая родня Рокичаны, к которой она обратилась за помощью, имела
связи при императорском дворе и попросила Карла о посредничестве.
Однако, император не пожелал вмешиваться в это дело и по своему
обыкновению в резкой и безжалостной форме отказал Рокичанам.
Во время всех этих неприятностей и ссор судьба посмеялась над
Казимиром, и Рокичана разрешилась сыном. Это ничуть не изменило положение
женщины, которую Казимир, вероятно, еще более возненавидел, потому что
чувствовал по отношению к ней свою вину.
Теперь уже многие начали думать о том, как бы от нее отделаться.
Кохан был сильно расстроен: он пытался уговорить ее добром,
обещаниями, прибег даже к угрозам, но все было напрасно - она объявила,
что готова погибнуть, но не уступит.
- Я - жена короля, - повторяла она. - Кто бы нас не венчал, но ведь в
костеле нас благословили. Пусть виновник понесет наказание, я тут ни при
чем. Моя вина только в том, что я поверила королевскому слову и
прельстилась короной, которая оказалась для меня терновым венцом.
В свите несчастной чешки находилась Зоня, прибывшая вместе с нею из
Праги, возлагавшая столько надежд на свое пребывание в Кракове и, подобно
своей госпоже, обманувшаяся во всех своих расчетах.
Кохан, на которого она рассчитывала больше всего, по-прежнему
оставался ее приятелем, но о браке не заикался. Он отделывался от нее
шуточками, говорил, что чувствует влечение к духовному званию, а потому не
может себя связать узами брака; он даже намекал на то, что скоро облачится
в монашеское одеяние, но не торопился этого делать.
У Зони было много других поклонников, но никто из них не высказывал
намерения жениться на ней.
Зоня часто вместе со своей госпожей сетовала и жаловалась на Польшу,
на придворных, на короля и на жизнь, которую ей пришлось тут вести; иногда
же, обиженная каким-нибудь упреком Рокичаны, она восставала против нее.
Она знала, что придворные ищут случая и возможности удалить со двора
надоевшую королю Кристину.
Однажды, когда Кохан откровенно выболтал перед ней все, сметливая
девушка с таинственным видом многозначительно шепнула:
- Вероятно, если бы я пожелала, то нашлось бы что-нибудь против этой
непризнанной королевы, но я ее жалею! Вы ее прельстили обманчивыми
надеждами так же, как и всех нас!
