суждение, - закончил Теодор. - Насколько я мог заключить, зная характер
канцлера, который стоит во главе партии, от него нельзя ждать ни малейшей
уступки.
- А русский воевода? - подхватил доктор.
- И воевода так же, как и вся семья, добровольно подчинился
руководству канцлера: поэтому он сам от себя не начнет никаких действий.
Клемент печально опустил голову.
Прекраснейшая весна протекала самым печальным образом для
Паклевского: он сидел над актами процесса, или, посидев около матери,
целые часы проводил на крыльце, смотря на лес или слушая воркование
голубей.
Не с кем было перекинуться словом. Короткие визиты к отцу Елисею не
приносили облегченья; старец за всеми преходящими радостями жизни видел
всегда черную бездну печального конца всех вещей.
Среди этой пустоты жизни Теодор думал иногда о Леле, но воспоминание
о ней приходило и уходило, как свет молнии.
Однажды, когда он сидел, по обыкновению, на крыльце и скучал,
заглядевшись на лес, послышался конский топот, и у ворот показался всадник
на коне, совершенно не знакомый Теодору. Шляхтич был очень худ, высок,
слегка сгорблен, усы у него начинали уже седеть; он сидел на крепком
гнедом коне с ременной сбруей и ехал совершенно один, даже без слуг.
Заметив его нерешительность и думая, что он заблудился, Теодор
подошел к воротам, а всадник, с большим любопытством приглядывавшийся к
Теодору, тотчас же слез с коня. Прежде чем они заговорили, они уже
почувствовали симпатию друг к другу. У приезжего шляхтича, несмотря на то,
что он был уже стар и некрасив, было что-то очень привлекательное в
выражении рта и во всем лице, исполненном доброты.
Когда Паклевский подошел к нему, он также сделал навстречу к нему
несколько шагов и, не спуская с него взгляда, заговорил таким же ласковым
голосом, как ласково было выражение его рта:
- Прости меня милостивый пан и брат, что я являюсь к тебе незванным
гостем и беспокою тебя. Смешно признаться, но я - заблудился!!
Он выговорил это в такой добродушной простоте, что можно было
поверить ему, если бы слабый румянец, выступивший на его лице, не выдал в
нем какого-то беспокойства, возбуждавшего сомнение.
- Меня зовут Макарий Шустак, бывший ротмистр, - с улыбкой говорил
старик. - Я приехал в Хорощу, чтобы навестить пана Порфирия Пенчковского,
старого товарища по оружию; мне указали дорогу в Ставы, а я, сам не знаю
каким образом, заехал сюда.
- Это еще не так в сторону, - сказал Теодор, - но от нас из Борка
ведет туда такая запутанная дорога, что лучше всего я дам пану ротмистру
проводника.
Говоря это, Паклевский начал, по шляхетскому обычаю, перебирать в уме
всех Шустаков, о каких только он когда-либо слышал в жизни, и вдруг ему
пришло в голову, что старостина и генеральша были из рода Шустаков.
- А, может быть, пан ротмистр дал бы отдохнуть коню, - приветливо
сказал он. - До Ставов порядочный путь, но к вечеру можно поспеть. Правда,
у меня здесь убого, и мать моя больна, так что я не могу принять вас
роскошно, но если не взыщете, то я всем сердцем готов служить вам.
Ротмистр протянул ему обе руки.
- От всей души буду рад отдохнуть у вас, а если вы дадите мне стакан
молока, то это будет самое лучшее угощение.
Теодор крикнул работнику, чтобы он взял коня, и пошел вместе с
ротмистром к крыльцу. Старик с любопытством осматривался кругом.
- Здесь у меня не на что смотреть, - сказал Паклевский, - окрестности
как везде на Подлесье - плоские и печальные.
- Ах, государь мой, - весело заговорил ротмистр, - я там не знаю, как
другие, но мне, в какой бы, хотя самый пустой угол на нашей земле не
завели меня, - мне все кажется красивым и приятным. Это, может быть,
оттого происходит, что я долгие годы из конца в конец странствовал по этой
земле, и мне кажется, что у нас всего красивее. Для нас Господь Бог
сотворил эти равнины и леса, которых мы не ценим, и эти поля, эти болота
так подходят к нашему настроению, к нашим мыслям, что, вероятно, нигде
больше мы не чувствовали бы себя лучше...
Хозяин и гость уселись на крыльце.
- Но я еще не представился пану ротмистру, - сказал Паклевский, - я
Теодор Паклевский, а имение называется Борок.
Ротмистр пристально смотрел на него.
- И что же, так вы смолоду и хозяйничаете здесь?
- О, нет! Я, к сожалению, ничего не понимаю ни в землепашестве, ни в
хозяйстве, - печально смеясь, сказал Теодор, - я служу в канцелярии
князя-канцлера, но Бог наказал меня болезнью матери и - процессом. Я
временно должен переждать в деревне. А могу я спросить пана ротмистра, не
находится ли он в родстве со старостиной Кутской и генеральшей?
- В родстве! - с громким смехом воскликнул ротмистр. - Эта чудачка,
сентиментальная старостина, и прекрасная генеральша - мои родные сестры!
Теодор даже привскочил с лавки при этих словах.
- Да не может быть! - воскликнул он обрадованный.
- Это самая настоящая правда! - сказал ротмистр. - Но постой, сударь,
я что-то припоминаю. Паклевский! Старостина все время рассказывает о
каком-то прекрасном юноше, носящем эту фамилию, который спас ее от смерти.
Теодор рассмеялся и покраснел.
- Ну, смерть ей не угрожала, и даже не было ни малейшей опасности,
если не считать холодного купанья.
- Так это вы, сударь, ее спаситель? - начал Шустак. - Значит, я вам
обязан за сестру - наверное, никто другой не пошел бы ради нее в воду,
хоть в свое время - трудно даже поверить этому теперь - она была хороша,
как ангел.
Паклевский, взволнованный этой встречей, решил принять гостя как
можно радушнее, и когда тот принялся пить принесенное ему молоко, Теодор
поспешил рассказать матери о неожиданном госте.
Для нее гость этот был более чем безразличен, но надо было принять
его.
Теодор предложил ему кофе и попросил позволения отвести коня в
конюшню и накормить там: Шустак на все охотно согласился. Он казался
удивительно добрым и общительным человеком, и так как он, по обычаю своего
времени, знал всю шляхту, все ее дела, симпатии и отношения - то с ним
было легко разговориться.
Когда он в разговоре опять упомянул о старостине и генеральше, Теодор
решился спросить: не выходит ли замуж дочь генеральши.
- Она бы давно вышла, если бы хотела, - отвечал Шустак, - но это -
упрямый козленок, и это так у нее засело в голове - один Бог про это
знает! У матери и старостины множество планов относительно нее, но с Лелей
нелегко справиться! Ей нельзя силою навязать мужа. И признаюсь, - прибавил
ротмистр, - что я не хотел бы быть ей навязанным в мужья - это хищное
созданье.
Теодор не спрашивал больше. Между тем подали кофе.
- Вот вы, сударь, упоминали о процессе, - заговорил ротмистр. - Я
старый лентяй и бродяга слышу обо всем понемножку: не из-за Божишек ли вы
ведете тяжбу с Кунасевичем?
- Значит, пан ротмистр слышал об этом?
- Да, слышал; Кунасевич - изворотливая шельма и без совести - я его
знаю! Знаю давно! И мне приходилось иметь с ним дело!
- Он захватил у меня Божишки! - вздохнул Теодор.
Ротмистр, чрезвычайно заинтересованный предметом разговора,
приглядывался к своему собеседнику с большим любопытством и внимательно
прислушивался к его словам.
- А князь-канцлер? - спросил он. - Разве не мог бы он помочь вам
отобрать их у захватчика?
- Мне обещана помощь, но пока солнце взойдет, роса глаза выест, -
вздохнул Паклевский, - а между тем мать моя все слабеет, а князь щадит
подкомория, потому что он нужен ему для сеймиков...
- Что за черт! - горячо воскликнул ротмистр. - Да неужели же у вас не
нашлось бы друзей, которые помогли бы вам отвоевать Божишки?
- У меня? Друзей? - крикнул Теодор. - Quo tutulo?
- Да уж хотя бы по той причине, что подкомория ненавидит полокруга -
он всем успел насолить. Ему льстят только те, которые его боятся.
Ротмистр задумался.
- А почему бы вам, сударь, не воспользоваться тем, что вы вытащили
старостину из воды? Для старостины генеральша сделает все, потому что она
любит старостину и нуждается в ней; а для генеральши сделает все, что она
прикажет, ее муж, потому что он у нее под башмаком, ну вот, если бы вы
только заикнулись, генерал дал бы людей из своей команды, хотя бы пришлось
переодеть их; собралась бы шляхта, и ночью можно было бы напасть на
Божишки!
Паклевский слушал равнодушно и недоверчиво.
- Это только мечты, пан ротмистр, - сказал он, - и не стоит об этом
говорить.
Старик взглянул на него и, помолчав, сказал:
- А я вам говорю, что это не мечты.
При этих словах он встал и протянул Паклевскому руку.
- Это не мечты и не роман, - сказал он, - а вот вы, сударь, задали
мне задачу своим романом. Что мы там будем в прятки играть? Я вовсе не
заблудился и совсем не ехал в Ставы, а прямо в Борок. Скажу прямо: вы
очаровали мою прелестную племянницу - не краснейте и не стыдитесь. Я люблю
это дитя, как свое собственное, и жаль мне ее от всего сердца; годы уходят
- вас надо поженить!
Теодор бросился через стол обнимать и благодарить его.
Ротмистр сел с таким видом, как будто с души его спала тяжесть.
- Давайте потолкуем, - сказал он. - Чтобы генерал и генеральша
приняли вас зятем, надо отвоевать Божишки. Я обещал Леле помочь вам в
этом. Мы должны собрать людей...
- Если бы мы даже захватили Божишки, мой милостивый покровитель, -
заговорил Теодор, которому надежда вернула юношескую энергию, - допустим
даже, что мы нападем на них врасплох - но как мы удержимся там? У
Кунасевича там свои люди. Это будет война без конца.
- Никогда этого не будет! - возразил ротмистр. - Я все это беру на
себя; захватом закончим все дело. За это я отвечаю.
- Но как?
- О! Как? Этого я не скажу, - отвечал Шустак, - вы меня, сударь, не
знаете, но даю слово, можете на меня положиться... Кончим дело -
по-шляхетски.
- Что делать, - прибавил он, - в какой стране живешь, таких обычаев и
придерживаешься.
Теодор поцеловал его в плечо.
- Но как же это будет? - повторил он.
Ротмистр обнял его в свою очередь.
- Не скажу! - решительно заявил он. - Достаточно того, что по
шляхетскому обычаю.
Шустак закрутил усы.
- Ну, теперь, слава Богу, первый лед сломан, пусть же расседлают
моего коня, и пока подойдут мои люди, прикажи набросить на него попону и
засыпать овса... Мы должны подробно все обсудить, поэтому я останусь
ночевать. А матери скажи, что хочешь, чтобы не тревожить ее...
Ротмистр чувствовал себя как дома; отправив Теодора к матери, он сам
пошел в конюшню, не сомневаясь, что его приказания будут выполнены.
Когда Теодор появился в дверях материнской комнаты, егермейстерша,
обеспокоенная долгим визитом незнакомца, бросила на сына тревожный взгляд
и удивилась еще больше, заметив, что он выглядел таким веселым, каким она
давно его не видала. В первую минуту ей показалось это признаком
легкомыслия и эгоизма.
Он, весь дрожа от волнения, подошел к ней и стал целовать ее руки.
- Ни о чем, мамочка, не спрашивай, только верь мне, что явилась
надежда получить Божишки. Этот незнакомец, о котором мне нельзя
рассказывать тебе, просто ангел, посланный нам с неба!
Паклевская испугалась и, как это часто бывает с больными и
ослабевшими людьми, приняла это известие с тревогой.
Сын успокоил ее. Она хотела еще расспросить его, но он только
повторил еще раз, что нашел союзника для того, чтобы вернуть себе Божишки,
