сундуку, у которого остановился Мардоний. Вельможа щелкнул ключом и
откинул крышку. Пергамент лежал поверх прочих вещей. Мардоний взял его и
положил на столик.
- Нагнись пониже, - попросил он своего сообщника. - Ничего не видно.
Вор наклонился. То было его последнее движение. Узкий кинжал вонзился
точно в сердце. Царь Каранды рухнул на ковер, даже не вскрикнув. Мардоний
вытер окровавленное лезвие об одежду убитого и настороженно прислушался.
Ничего. Вой смерти потонул в звуках и шепоте спящего лагеря.
Ничего.
Мардоний заблуждался, будучи уверен в том, что никто никогда не
узнает, что же произошло в самом деле между ним и карандинским вором. Едва
тело Отшема упало на ковер, как от вельможной палатки отделился неясный
силуэт. Он был невелик и расплывчат. Невозможно было рассмотреть ни рук,
ни контура головы, ни очертаний тела. Человек, крадучись, миновал бивуаки
и шатры, где громко вздыхали во сне усталые воины, незамеченным
проскользнул через сторожевые посты и вышел к берегу моря. Оно в этот
ночной час бурлило и с грохотом накатывало волну на песчаный берег, а
срывающийся с пенных верхушек дерзкий ветерок развевал темную одежду
человека, пока не откинул небрежно надвинутый капюшон и не разметал
пушистые невесомые волосы.
Таллия, а это была именно она, быстрым движением вернула капюшон на
прежнее место и без особой суеты огляделась. Убедившись, что поблизости
никого нет, девушка коснулась кольца, украшавшего мизинец ее левой руки. В
тот же миг рядом с нею возник еще один силуэт, тоже черный и громадный.
Гость обнял девушку, крепко прижав к груди, затем отстранился и заглянул в
ее глаза.
- Ты звала меня? - осведомился он негромко, заботясь лишь о том, чтоб
его голос едва заглушал глухой рокот волн.
- Лишний вопрос, - констатировала Таллия.
- Действительно, - согласился гость. - Что тебе нужно?
- Мидяне уже обходят ущелье.
- Я знаю. И знал об этом уже давно. Что еще?
Таллия усмехнулась.
- Я соскучилась по тебе.
Подобное признание пришлось по душе гостю.
- Я тоже, - платя откровенностью, сказал он.
- Я хотела просто поболтать.
Гость кивком головы подтвердил, что он тоже не прочь поговорить.
Тогда девушка сказала:
- Только что я была свидетельницей того, как человек убил человека.
- Я был свидетелем подобных сцен мириады раз. Это Гумий?
- Нет. Вельможа по имени Мардоний. Мой тайный обожатель и потому враг
Гумия. Он убил соглядатая, пытавшегося разоблачить лже-Артабана.
- Посчитал, что еще рано?
- Да.
- Мудро! - похвалил гость. - Этот вельможа очень мудр. А я сегодня
утром видел другую тебя.
- Клон? [В данном случае генетический слепок с человека.]
- Нет, артефакт [в данном случае искусственное существо с
определенным заданным набором качеств], созданный Командором. Глуповатый и
очаровательный. Ты будешь смеяться, но даже артефакт не любит этого
самовлюбленного фанатика. Зато она обожает царя.
- Его любят многие, - задумчиво произнесла Таллия.
- И ты?
- Немножко. Он единственный, кто никогда не ударит в спину. С ним
чувствуешь себя надежно. А в остальном он скучен.
Быть может, гость почувствовал неискренность, быть может нет, но он
вздрогнул, словно кто-то невидимый уколол его иглой. Девушка заметила это.
- Тебя что-то беспокоит?
- Вовсе нет. Просто над Олимпом сейчас встает солнце.
- Но ведь сейчас ночь.
- Конечно. Но солнце, если сильно захотеть, может подняться и ночью.
Однако не беспокойся, нас это не коснется. Мы живем вне времени. - Гость
указал на море, и Таллия увидела, что оно неподвижно. Волны больше не
накатывались на берег, морской ветерок замер, не в силах продолжить свой
легкий бег. Рука гостя легла на плечо девушки. - Я чувствую, ты хочешь
поговорить со мной о завтра.
- Да, - призналась Таллия.
- Они остаются. И я остаюсь вместе с ними. Это будет славный бой! - В
бесстрастном голосе гостя послышались сладостные нотки. - Я наточил меч и
предвкушаю как его стальное полотно будет раздваивать черепа людей,
брызгая дымящейся кровью. А когда пресыщусь, уйду. Как уйдут и они. Я - в
ничто, они - в никуда.
- А царь? - перебила гостя Таллия.
- Я говорил с ним. Он устал. Он хочет уйти в никуда.
- И ты позволишь ему?
Гость на мгновение задумался.
- Пока не знаю, - негромко сказал он. - А почему царь так интересует
тебя? Ты влюблена?
Таллия хмыкнула.
- Чепуха. Он мог бы здорово пригодиться нам.
- Наверно. Но это не главное. Главное, что завтра будет много крови,
а над Олимпом висит раскаленное солнце.
- Он пригодился бы нам, - словно не слыша, эхом повторила Таллия.
- Он мне не враг. Я не вправе помешать ему умереть.
Гость замолчал. Молчала и девушка. Безмолвствовали звезды. Время
замерло, застопорив свой бег. Было странно наблюдать за тем, как
нарастающая волна зависает над откатывающейся в материнское лоно пеной, не
в силах упасть на оцепеневший песок. Мир умер. Или почти умер. Мир
принадлежал лишь им двоим.
- Ты любишь меня? - шепнул гость.
- Так же как и ты, - не ответила Таллия. - Мне жаль царя.
- Так похить его. Или развей по ветру алчущую его крови людскую орду.
- Он и мне не враг.
- Тогда дай ему умереть. По крайней мере, это будет честно.
Таллия вновь тихо усмехнулась. Гостю почудилось, что в этой усмешке
была горечь.
- И зачем ты только наделил меня такой силой! Будь я слабой, я просто
б украла его. Зачем?
- Просто я люблю тебя, - не лукавя, признался гость.
- Отпусти время. Ему больно.
- В таком случае у нас будет всего мгновение. Я должен быть там, где
пылает солнце.
- Пусть.
И время обрело суть. Волна обрушилась на берег, засвистел ветер,
ожили наслаждающиеся ночной прохладой цикады.
- Мне пора, Леда, - сказал гость.
- Ступай, - велела девушка. - Я люблю тебя.
И гость исчез, так и не сумев понять, чего более было в этом
признании - правды или лжи. Он не сумеет понять этого никогда.
А море шумело, выбрасывая на берег крабов и мелкую рыбешку. Море
шумело...
- Напрасно.
Лишь это единственное слово произнес царь Леонид, когда Еврит на
рассвете вошел в его палатку.
- Напрасно...
Накануне, задолго до заката царь вызвал юношу к себе и протянул ему
узкий кожаный ремень, на котором были выцарапаны неровные столбцы букв.
- Передашь эту скиталу [скитала - особый вид послания; на палку
определенной толщины наматывали кожаный ремень, на который наносили
запись; затем ремень снимали и отправляли адресату; Прочесть послание мог
лишь тот, кто обладал точно такой же палкой] геронтам.
Еврит молча спрятал руки за спину. Леонид, прекрасно понимавший о чем
думает юноша, не рассердился. Он лишь сказал:
- Если ты полагаешь, что я делаю это ради того, чтобы сохранить тебе
жизнь, то ты ошибаешься. В этом послании содержатся важные сведения о
войске мидян, об их численности, вооружении, тактике. Очень важно, чтобы
геронты получили мою скиталу. Она поможет эллинам в будущих сражениях.
- Пусть ее отнесет кто-нибудь другой.
Леонид не стал спорить.
- Хорошо. Найди себе подмену. Но я сомневаюсь, чтобы кто-то
согласился уйти вместо тебя. Ни один спартиат не решится поступиться
честью.
- А как же я?
- Ты еще молод. Тебя ждет не одно сражение, в которых ты сможешь
доказать свою доблесть. Кроме того, ты царский ординарец. Это твоя работа.
- Видя, что Еврит все еще колеблется, царь добавил:
- Пойми, я не могу передать это послание с кем-нибудь из мантинейцев
или коринфян. Его должен отнести именно спартиат. Причем спартиат сильный
и умелый в общении с копьем и мечом, так как путь опасен. Мне не найти
лучшей кандидатуры, чем ты.
Слова царя польстили самолюбию Еврита, но он еще пытался
сопротивляться.
- Но что скажут обо мне на апелле?
- Никто не посмеет обвинить царского посланца. А кроме того, это твой
жребий. Я знаю, он невыносимо тяжел, но он твой. Так хочет судьба.
Леонид обнял юношу, сунул ему в руку скиталу и сказал:
- Иди.
И Еврит пошел. Вначале он держал путь вместе с другими эллинами,
отпущенными по воле царя в родные земли, но каждый новый шаг давался ему
все труднее и труднее. Словно невидимые цепкие, стебли обвивали ноги,
препятствуя их движению... Вскоре спартиат отстал от своих попутчиков, а
выйдя ко вторым воротам и вовсе остановился. У него не было больше сил
продолжать это позорное бегство, оставляя товарищей, обрекших себя на
добровольную смерть. Он страшился позора, страшился осуждения апеллы и
молчаливого презрения матери, но более всего его терзала мысль о том, что
друзья отказывают ему в праве быть равным им и умереть рядом с ними.
Конечно же он молод и у него нет детей. Да что там детей, у него еще даже
не было девушки. Конечно же справедливо, чтобы жизнь, испрошенная у мойр,
была подарена именно ему. Но разве сможет он жить, зная о цене этого
подарка; цене, равной жизни трехсот. Нет, Еврит не мог принять подобного
дара. И он повернул назад. Он мчался что есть сил, опасаясь не успеть до
рассвета. Он вбежал в ставший крохотным лагерь эллинов вместе с первыми
лучами солнца.
Спартиаты были уже на ногах. Они смотрели на хмуро бредущего к
царской палатке Еврита и во взорах их читалось одобрение, а Креофил даже
поднял вверх сжатый кулак, приветствуя поступок своего товарища. Юноша
подошел к палатке и робко тронул полог, затем, отважившись, отодвинул его
и проник внутрь. Сидевший у узкого длинного сундучка Леонид резко вскинул
голову.
- Я не могу, - выдавил Еврит, стараясь не глядеть в глаза Агиада. -
Прости меня, царь. И делай со мной что хочешь.
- Напрасно, - сказал Леонид. Он внимательно посмотрел на юношу и
вдруг широко улыбнулся. - Но я рад твоему возвращению. И, думаю, твоя мать
радовалась бы вместе со мною.
Решив, что царь простил его и теперь следует отправляться готовиться
к битве, Еврит потянулся к колеблющемуся от дуновений свежего ветерка
пологу, однако Леонид остановил его.
- Не торопись уходить. Ты нужен мне.
Подняв с земли свой панцирь, царь подал его Евриту.
- Надень это.
Изумленный спартиат протестующе мотнул головой.
- Надень! - вновь приказал царь. - И возьми мой меч и щит. Мы одного
роста и одинакового сложения. Мидяне примут тебя за царя Леонида. Я же
хочу встретить смерть с тем оружием, с каким я впервые сразился с нею.
Еврит повиновался. С помощью Леонида он снял свои доспехи и облачился
в дорогой с серебряной чеканкой царский панцирь. Тот был тяжелее обычного
и слегка давил на плечи. Затем юноша водрузил на голову шлем, украшенный
султаном из алых перьев. Леонид скрепил на его левом плече алый плащ.
Такие плащи оденут сегодня все спартиаты. Кровь не видна на алом. Врагам
не узреть ран лакедемонян.
- Не забудь меч и щит, - напомнил царь. Он придирчиво оглядел Еврита
и остался доволен увиденным. - А теперь мой черед.
Леонид раскрыл таинственный ящик, за которым все эти дни постоянно
присматривал илот, и извлек из него панцирь, шлем и меч. Панцирь был
черного цвета, с очень выпуклой грудью и короткой юбкой, прикрывающей пах
и верхнюю часть бедер. Невероятно, но Еврит не смог обнаружить на нем ни
единого шва - словно сам Гефест высек этот доспех из целой глыбы горного
гранита. Видимо панцирь был очень крепок. Всю его поверхность покрывало
бесчисленное число вмятин - следов от ударов, но не один из них не смог
