в долгу, уповая, правда, более на дротики, какими пользовались мастерски.
Всего на палубе встретились человек десять киликийцев и примерно
вдвое больше эллинов. Гоплиты были защищены броней и тяжелыми щитами;
сражайся враги на берегу - и участь киликийцев была б решена в мгновение
ока. Однако особенность этого боя и состояла в том, что он проходил не на
твердой земле, а на шаткой палубе судна. Ловкие подвижные киликийцы, не
обремененные ни доспехами, ни тяжелым оружием в этих условиях получали
значительное преимущество. Они поражали эллинов дротиками, а сами без
особого труда ускользали от их неуклюжих ударов. Дождавшись, когда гоплит
потеряет равновесие от неловкого движения или толчка внезапно ударившей в
борт волны, пират в мгновение ока подскакивал к нему и вонзал в шею или
плечо тонкий, острый, словно бритва клинок. Вскоре палуба стала липкой от
крови. Оставшиеся на эпактриде пираты подбадривали своих товарищей,
предрекая им скорую победу. Уже вступил в бой и эллинский наварх -
дородный муж с бородою, посеребренной сединой. Он сумел уложить одного из
киликийцев, но был ранен в бедро другим. На помощь наварху поспешил юноша,
с чьего меча капала кровь. Белый Тигр встал на его пути.
И в этот миг они узнали друг друга. Сиеннесий вспомнил этого молодого
эллина, чей корабль он захватил недавно напротив Скиафа. Он вспомнил, как
кричал в азарте: "Схватить сопляка!". Форма также узнал горбоносого,
обезображенного рваными шрамами варвара, едва не пленившего его несколько
дней назад. Яростно закричал афинянин, бросился на пирата. Сиеннесий
стремительно отпрыгнул в сторону, но блестящий клинок все же рассек кожу
на его лбу. Глаза киликийца залило горячей кровью, на какое-то крохотное
мгновение он ослеп. Когда солнечный мир вернулся, Белый Тигр увидел в футе
от своей груди летящий вперед меч. Но, верно, Молох был в этот день
милостив к нему. Инстинктивным движением левой руки, защищенной кольчужной
броней, пират отразил удар. Последовал выпад, и эллин рухнул, пораженный в
шейные артерии. Но этот удар оказался последним. Экипажу триеры удалось
перерубить веревки, привязанные к кошкам и расцепить корабли. Чтобы не
попасть в плен или не быть истребленными, пиратам пришлось искать спасения
в воде. Пока товарищи поднимали их на борт, эпактриды эллинская триера
подняла парус и ушла...
Этот бой не принес решающего успеха ни одной из сторон. Эллины
понесли значительные потери, но сохранили флот. Мидяне также лишились
множества кораблей, но зато сумели войти в Малийский залив.
Впереди был Саламин.
Его мать позднее прокляла тот день, когда он оставил ее чрево.
Амфиктионы [представители эллинских племен, объединявшихся вокруг
определенного храма; в данном случае речь идет о храме Деметры,
расположенном неподалеку от Фермопил] назначили за его голову громадную
награду. А история запомнила его имя как синоним коварного предательства,
подобно тому, как безвестный Герострат стал символом безумного
самодовольства.
Он был родом из небольшого городка Антикиры, что в Малиде. Отец,
купец Евридем, нарек его при рождении Эпиальтом - красивое, чистое имя.
Стремительно пролетели годы, Эпиальт вырос и стал достойным помощником
отца, а после его смерти и хозяином кузни. Он ковал щиты и плуги, серпы и
мечи. Он делал это не лучше, но и не хуже других. Он женился и завел
детей. Обычная жизнь, каких неисчислимое множество. Жизнь, наполненная
работой и нехитрыми развлечениями. Конечно, как и многим другим, Эпиальту
хотелось стать богачом. Но он не отваживался записаться в наемники-гоплиты
к сикелийским тиранам, как это делали одни, и не рисковал вложить
сбережения в опасное торговое предприятие, как поступали другие. Да все
это и не сулило немедленной выгоды. Хотелось разбогатеть сразу, не ломая
голову над тем, откуда возьмется богатство. Ну скажем, как Алкмеон [сын
Мегакла, родоначальник знатного афинского рода Алкмеонидов; будучи в Лидии
получил разрешение царя Креза унести из царской сокровищницы золота
столько, сколько сможет; находчивый Алкмеон набил золотым песком даже
волосы и рот]. Или просто заснуть, а утром проснуться во дворце с мешками,
наполненными серебром, у ложа.
Однажды Эпиальт проснулся и узнал, что гигантская мидийская рать,
бесконечной звенящей лентой три дня следовавшая через его родную Антикиру,
застряла у Фермопил. Мрачное место. Эпиальту приходилось не раз бывать
там, когда он отправлялся сбывать свои изделия локрам. Нагрузив мула
товаром, он следовал через ущелье как раз по той дороге, какую сейчас
занимали эллины, а обратно, будучи налегке, возвращался напрямик через
горы по крохотной тропинке, известной немногим. Известной немногим...
Это было похоже на озарение. Эпиальт вдруг понял, что с этого
мгновения эта тропинка выстлана для него золотом. Наскоро позавтракав, он
направился прямиком в стан варваров и потребовал от часовых, чтобы его
допустили пред очи великого царя. Воины, смеясь поначалу, гнали
неразумного эллина, невесть знает что возомнившего о себе, но потом один
из них, македонянин, видя такую настойчивость Эпиальта, все-таки решился
узнать про дело, какое привело кузнеца в мидийский стан. Эпиальт без
утайки рассказал обо всем. Часовой поспешил доложить о словах антикирца
своему командиру. Тот направился к царю Александру. Последний немедленно
известил Артабана. Хазарапат велел представить Эпиальта пред свои очи.
Антикирец нашел вельможу у драгоценного золотого шатра. Обнажившись
по пояс, Артабан стоял, склонясь над большим медным тазом и омывал руки,
лицо и грудь освященной Ахурамаздой водой. Он проделал эту процедуру
трижды, затем неторопливо утерся поданным слугой шерстяным рушником и
жестом руки велел Эпиальту приблизиться. Малиец не без тайной робости
повиновался. Выглядел он вполне достойно и, как ему показалось, понравился
мидийскому вельможе. Впрочем, это ему лишь показалось. Артабан не
переносил предателей и доносчиков. Скрывая свою брезгливость к этому
опрятному, располагающей наружности эллину, совершенно непохожему на
сикофанта, хазарапат велел:
- Говори, что хотел сказать.
Эпиальт не стал вилять, выпрашивая наперед награду. Он видел, что
имеет дело с умным и щедрым человеком, который ко всему прочему нуждается
в его помощи. О том, что варвары попали в пренеприятное положение Эпиальт
понял, увидев усталых, израненных воинов, с понурым видом возвращающихся в
лагерь. Поэтому он сразу раскрыл все свои карты.
- Я могу вывести мидийское войско в спину эллинам.
Артабан оживился.
- Ты знаешь еще один путь через горы?
- Мне известна тропа, выходящая прямо ко вторым воротам ущелья.
- Кто еще знает о ней?
- Очень немногие.
- Сколько воинов смогут разом пройти по тропе?
Эпиальт задумался. Наскоро прикинув в уме, он сказал:
- Три человека. И пусть господин не опасается, что эллины могут
преградить и тот путь. Склоны вокруг тропы достаточно пологи и воины в
случае необходимости смогут идти и по ним.
Артабан швырнул измятый и влажный рушник себе под ноги. Голос
вельможи был резок.
- Ты отправишься в путь сейчас же. С тобой пойдут пять тысяч лучших
воинов. И вы должны идти быстро, чтобы не дать эллинам ускользнуть. От
этого напрямую зависит награда, которую ты получишь. За каждого убитого
или плененного эллина я заплачу тебе десять сиклей или по вашему десять
драхм. Если они успеют уйти, ты не получишь ни обола.
- Как будет угодно господину, - промямлил Эпиальт, несколько
смущенный подобным поворотом. - Тогда воинам придется поторопиться.
Артабан кивнул.
- Я сейчас же прикажу собираться им в путь.
Едва зашло солнце, как пять тысяч бессмертных во главе с Гидарном
оставили лагерь и двинулись к устью Асопа. Малиец шагал столь резко, что
приглядывавшим за ним воинам приходилось то и дело одергивать ретивого
проводника.
Эпиальт не испытывал ни малейшей ненависти к эллинам, которые утром
должны были пасть в ущелье из-за его предательства. Он просто хотел
разбогатеть. И он получит свои серебряники. Позднее, опасаясь мести
лакедемонян, он бежит из родных мест, будет долго скитаться, не находя
пристанища, и найдет смерть в пьяной ссоре. Так завершится фарс жизни
человека, попытавшегося разбогатеть на крови тысяч собратьев. Его могилу
даже не отметят камнем.
Леонтиад отдавал себе отчет, что по воле рока оказался фактически
заложником в руках спартиатов и их союзников. Нет, пожалуй, больше, чем
заложником-пособником, пусть невольным, но пособником, чьи руки были щедро
обагрены парсийской кровью. Именно на этом строил свой расчет спартанский
царь, желая накрепко привязать Беотию к антимидийскому союзу. Повязать
всех алой влагой. Чтоб невозможно было оправдаться. Обагрить мидийской
кровью мечи фиванцев, жаждущих мира с мидянами. И не просто фиванцев, а
фиванцев знатных, честь и гордость Кадмова города - спартов, аристократов,
первейших купцов. Беотарх невольно вспомнил, как Леонид с хитрой усмешкой
вручил ему заранее подготовленный список с именами тех, кто должны
отправиться в поход. И первым стояло имя Леонтиада. Повязать все кровью!
Что ж, спартиатам это вполне удалось. Вынужденные драться, фиванцы делали
это не хуже других. Их клинки познали крови киссиев и мидийцев, парсов и
бессмертных. Пятая часть фиванской дружины сложила головы, многие были
ранены. Кровь...
Кровь, кровь и еще раз кровь! И никак не выбраться из этого моря
крови.
Леонтиад поправил багряный плащ и задумчиво провел рукой по
всклокоченной бороде. Подошел воин, протянувший бестарху краюху хлеба с
положенным на нее куском жареного мяса, а также наполненную до краев чашу.
Леонтиад рассеянно принял предложенные пищу и вино. Затем столь же
рассеянно принялся жевать. За два дня эллины уничтожили никак не менее
пятидесяти сотен варваров. Царь Ксеркс ни за что не простит подобного
деяния. Или, быть может, все-таки простит?
Мертвецы лежали плотной, почти спекшейся массой. От нее здорово
воняло кровью и тлением. Кровь. Снова кровь.
Леонтиад машинально взглянул на лежащий рядом с ним на земле меч. Он
был сплошь покрыт буро-черной липкой коркой. Темные наплывы с вкрапленными
в них сухими травинками, комочками земли и мелкими камушками. Кое-где
корка отвалилась и в этих местах тускло блестел металл. Металл, пораженный
коррозией крови. Снова кровь.
Он знал, чем все это закончится еще тогда, когда оставлял фивы. Знали
об этом и прочие. Те, кто шли с ним, и те, кто провожали идущих на смерть
воплями и плачем. Он знал, что их ожидает смерть. Пока она еще не пришла,
точнее пришла к другим, тлетворным ковром покрывающим ущелье. Но она
придет и к нему, Леонтиаду. Взгляд беотарха привлекла огромная мрачная
фигура прорицателя-акарнанца Мегистия. Леонтиад вдруг подумал, что смерть,
должно быть, будет похожа на облаченного в черный плащ прорицателя. Уж не
сам ли Танат пришел по его душу?
Фиванцам не доверяли с самого начала. И поделом, честно признаться,
не доверяли. Биться с мидянами не желал никто. Мидяне были выгодны Фивам.
Они гарантировали мир и спокойствие, а значит и процветание. Мидяне
гарантировали сохранность имущества и приумножение его. Владыка варваров
почитал аристократию, и не только арийскую. При мидянах можно было не
опасаться черни, что жаждет крови достойных. Кровь... Фиванцы пролили ее
слишком много.
Как трудно было сделать первый удар. Словно опускаешь меч на
