- Я же это для юмора сделал, - оправдывался Гена. - Ну показать, ко-
нечно, что "музыка" - это не набор слов, а настоящий язык, иначе ведь
никакой перевод невозможен... Но в основном для смеха. А оказалось, что
внимания привлекло куда больше, чем серьезные работы. Обидно...
Когда оперативники перехватывали особо изощренно написанные малевки,
их несли к Гене, и не было случая, чтобы "ксива" или "постановочное
письмо" остались нерасшифрованными. И сейчас Лис положил перед ним лис-
ток с выписками из давних оперативных материалов.
- В словарях про "Шамилю" ничего не нашел, - сказал Коренев, на что
Соколов возмущенно замахал руками.
- Вы знаете, что это за словари? Грош им всем цена! Когда началась
гласность, с книжек НКВД гриф секретности поснимали, вот и появились
первые словари - двадцать седьмого года, тридцать второго... А потом все
бросились их переписывать! Семьдесят лет прошло, целая жизнь, речь много
раз менялась, одни слова вообще ушли, другие изменились, третьи вошли в
бытовой обиход... А они все по тем древним книжкам лепят! "Козлятник" -
вор, обучающий молодежь... Да сейчас воры за такое слово на ножи поста-
вят!
- Ну а по этой бумаге что скажешь? - Лис деликатно подтолкнул специа-
листа к сути дела.
Гена в очередной раз взял в руки листок и внимательно вчитался.
- Этот, первый, здорово "феню" знает, - повторил он, имея в виду Ще-
кова. - Чувствуется старая закалка. На Шамиле кататься - это что-то не-
хорошее... Сейчас я пороюсь...
Он принялся перебирать стоящие в застекленном шкафу многотомные сло-
вари русского языка разных лет и изданий.
- А насчет жорика... Там с большой буквы было написано?
Лис помолчал, вспоминая.
- Не поймешь как... После точки.
- Никакое это не имя. И не мелкий хулиган, как в словарях объясняют.
Это молодой вор, младший подельник. Еще говорят гаврик. Когда-то давно
называли - полуцвет.
В наступившей тишине шуршали страницы. Соколов азартно листал спра-
вочники, с таким азартом Лис идет по следу, особенно когда добыча близ-
ка. У каждого свой поиск...
- Вот она! - торжествующе объявил Соколов. - "Шамиля" - на сибирском
диалекте метла! Кататься на метле - убирать зону. По зековским правилам
- западло... Кто катается на метле, тот уже никогда в почете не будет,
так и останется на низших ступенях арестантской жизни. Но ваш автор уве-
рен, что, несмотря на это, поднимет его, потому что его слово в том мире
много значит.
- Это я понял.
- А второй автор жаргоном не владеет, это сразу видно. И еще... Он
говорит про какого-то умного соучастника. Настолько умного, что они его
не выдали. А прозвище называет - Карась!
- Ну и что? - удивился Коренев. - Мало ли какие есть кликухи! Меня,
например. Лисом кличут!
- А то! Лис дело другое... А вот Карась - погоняло позорное. Карасем
пьяных, называют, лохов бестолковых, дружинников, милиционеров. Умного
человека, которого уважают, никогда так не назовут!
В мозгу у Лиса будто что-то щелкнуло. Рогалев работал на уборке тер-
ритории - катался на Шамиле! Он был самым младшим подельником, жориком!
Значит, это он придумывал планы главарю "Призраков", за него собирался
"бросать подписку" Щеков, он изобрел мифического шестого! Причем неудач-
но выбрал для него кличку! Рогалев - мозговой центр банды, хранитель
оружия... Перенесший в сегодняшний день многие черты "Призраков", кото-
рые воплотились в почерке банды Колдуна! Рогалев связан с Колдуном!
Или...
Лис возбужденно вскочил.
Рогалев и есть Колдун?!!
- Спасибо, Гена, с меня пузырь!
Спешно попрощавшись с Соколовым, он выбежал на улицу, вскочил в "Вол-
гу", быстро вставил ключ зажигания. В сознании выстраивались все новые и
новые факты, подтверждающие его версию.
Визитные карточки Колдуна напрямую заимствованы у "Призраков"... Не-
существующий четвертый соучастник, придуманный Печенковым, повторяет ход
Рогалева в той давней истории! У Колдуна и у "Призраков" один преступный
почерк!
Мотор взревел, и Лис с силой вдавил педаль газа.
* * *
Дело о происшествии в поезде Кисловодск - Москва получило широкую ог-
ласку и даже попало на страницы центральных газет. Причем в одной публи-
кации Трофимов и Бабочкин выглядели героями, решительно пресекавшими
действия распоясавшихся хулиганов, а в другой - хулиганами, открывшими в
пьяном угаре стрельбу по ни в чем не повинным людям. И хотя истина, как
обычно, лежала посередине, уголовное дело продолжало методично пропус-
кать сержантов через бюрократические жернова формальностей и установлен-
ных еще почти сорок лет назад бездушно-казенных процедур.
Бабочкина машина судопроизводства отрыгнула: фактически он вел себя
пассивно, и, кроме разбитых тарелок, вменить ему ничего было нельзя.
Хватило бы, конечно, и тарелок, но в данном случае они уравновешивались
сломанными ребрами, а треснутый шейный позвонок даже перетягивал причи-
ненный вагону-ресторану ущерб. Сержанта освободили из-под стражи, но
взяли подписку о невыезде: впереди, несмотря на смягчающие обстоя-
тельства, маячила скамья подсудимых.
Трофимов продолжал париться в изоляторе - на все ходатайства изменить
меру пресечения приходили отказы, очевидно, личность старшего сержанта
отличалась повышенной опасностью для общества. Несмотря ни на что, Тро-
фимов продолжал бороться: виновным себя не признавал, рассылал жалобы во
все инстанции, требовал связи с милицейским профсоюзом. Но на помощь
никто не приходил: после массовой расправы над многочисленными начальни-
ками, имевшими хоть какое-то отношение к командированию спецконвоя, сер-
жанты стали словно зачумленными, их немедленно уволили из органов и
мгновенно забыли об их существовании. О том, чтобы помогать виновникам
такого скандала, не могло быть и речи.
От бесплатного адвоката Трофимов отказался: тот сразу объяснил, что
"за так" работают только дураки, и даже если он будет участвовать в про-
цессе, то лишь бы отбыть номер, а на помощь сержант пусть и не рассчиты-
вает. Жена ни разу не приезжала, да это и понятно: откуда деньги...
Раньше она работала в санатории ванщицей, потом уборщицей, потом отдыха-
ющих почти не стало, и ее сократили совсем. После его увольнения Валюшка
осталась без средств к существованию: рабочих мест в агонизирующем ку-
рортном городке не было. Так что ни передач, ни свиданий, ни защитника.
Оставалось надеяться на себя.
- Для пресечения нападения на граждан, угрожающего их жизни и здо-
ровью...
- Не так. Для защиты граждан от нападения, опасного для их жизни или
здоровья. Дальше.
- Для отражения нападения на сотрудника милиции, опасного для его
жизни или здоровья...
- Не так. Когда его жизнь или здоровье подвергаются опасности.
Дальше.
- Для задержания опасного преступника, при попытке задерживаемого
сократить дистанцию и дотронуться до оружия, при побеге из-под стражи...
- Стоп, стоп! Все не так! Для задержания лица, застигнутого при со-
вершении тяжкого преступления против жизни, здоровья и собственности и
пытающегося скрыться. Вот как правильно! А сокращение дистанции это во-
обще в следующей статье...
Иван Иванович мусолил в руке замызганную шариковую ручку и заглядывал
в закон "О милиции". Вначале он записывал ответ Трофимова в протокол, а
потом комментировал его соответствие букве закона.
- Какая разница... Разве в словах дело! Он пер на меня, хотел писто-
лет отобрать... А совком мог голову пополам раскроить!
- То, что "мог", - нас не интересует. Нас интересует то, что произош-
ло.
Следователь, в общем, был неплохим парнем: бесплатного адвоката приг-
нал, приносил сигареты, разрешил написать Вальке письмо, даже заверил
доверенность и позвонил в финчасть, попросив деньги, причитающиеся под
расчет старшему сержанту Трофимову, выплатить его законной супруге. Он
не делал никаких подлянок, не прессовал обвиняемого, не грозил бросить в
общую камеру и не требовал обязательного признания.
Просто он не понимал чувств, руководивших сержантами тогда в поезде,
не понимал обстановки скоротечной ночной драки и побуждений, заставивших
Трофимова нажимать на спуск. Может, он не мог этого понять, может, не
хотел. В конце концов, он и не обязан влазить в шкуру каждого обвиняемо-
го, вон их у него сколько...
- Я стрелял, отражая нападение. И из-за сокращения дистанции. Вот два
основания. Я их назвал. Статья пятнадцатая закона.
- Ясно. Что сказано, то и записано. На, подписывай! - следователь по-
вернул бланк, чтобы Трофимов мог прочитать текст. - Правильно?
- Правильно.
- Вот видишь... Я ведь против тебя ничего не имею... Просто есть уби-
тый, есть раненый, есть уголовное дело. А я следователь. Вот я его и
расследую. Ты говоришь, я пишу, потом проверяю. А суд уже будет решать.
Следак стал складывать бумаги в черную папку на "молнии". Сегодня ли-
цо у него шелушилось меньше, чем обычно.
- Слышь, Иван Иванович... В Железноводске вода есть, источник красоты
называется, если месяц поумываться, лицо как у младенца становится.
- Что? А... Да нет. Это, наверное, диабет проклятый. От матери по
наследству перешел. Тут никакая вода не поможет, хоть мой, хоть пей...
- Валька моя ничего не пишет, не звонит?
- Не-а... Если бы приехала, я б тебе и свиданку разрешил. В моем при-
сутствии, конечно. Ну ладно, пока. Если надумаешь какое ходатайство -
давай. А то поздно будет, скоро думаю дело в суд направлять.
Иван Иванович подошел к хлипкой, выкрашенной унылой краской двери.
Напоследок обернулся: не забыл ли чего. Кабинет для допросов представлял
собой узкую, вытянутую, как пенал, комнату. Грязно-серые стены, зареше-
ченное окно под потолком, стол, привинченные по обе стороны от него та-
буретки. На одной сидел измученный человек в мятой выношенной одежде.
Бывший сотрудник милиции, а сейчас никто. Больше в кабинете ничего не
было.
- Сиди, я скажу, чтоб тебя забрали.
Дверь закрылась. Обычное дело: выводных не хватает, и ходить им лиш-
ний раз лень, вот и тянут, чтобы сразу двоих вести в корпус. Приходится
сидеть. Хотя в тюрьме все время сидишь. И ждешь... Вызова на допрос, из-
менения статьи, передачи, суда. А больше всего ждешь освобождения. Есть
же счастливцы: выходят под расписку, под залог... Но это крутые. Простых
гноят до последнего.
В семьдесят шестой ментовской камере сидели известный адвокат и за-
меститель прокурора, каждый шел по громкому делу о крупных взятках, о
них говорили по радио, изобличали в газетах, и что же? Когда шумиха
улеглась, и тот и другой выскочили под залог. Остался сержант, задушив-
ший с целью грабежа водителя такси, лейтенант, сбивший по пьянке на лич-
ной машине мужа с женой, дознаватель-взяточник, торговавший оружием
старшина, двое из ночной охраны, насиловавшие припозднившихся женщин, и
здоровяк прапор из вытрезвителя, насмерть забивший клиента. Освобождение
им не светит, гадают целыми днями, сколько кому дадут.
Трофимов в этих разговорах участия не принимает, он себя виновным не
считает и надеется на оправдательный приговор. Потому сидит в сторонке и
даже беспочвенными фантазиями время убить не может. А в тюрьме нельзя
жить сегодняшним - только завтрашним или вчерашним.
Вот и вспоминает, как здорово раньше было: приходил после работы к
Валюшке, она ему ванну нарзана напустит, и лежит товарищ сержант, отмо-
кает. Кожа пузырьками газа покрывается, и расслабляется все внутри, как
будто не махался с пьяными, не заталкивал задержанных в "собачник" ПА,
не замирал сердцем у двери, за которой неизвестно что - в лучшем случае
нож или топор, а то и ружье...
Ванна огромная, метра два, он ногами в толстую палку упирается, кото-
рую Валюшка поперек ставит, тут глаз нужен: кто повыше - тому подпорку
подальше, и наоборот. Она никогда не ошибалась... И с температурой тоже:
