-- Младший брат покойного сэра Джеймса Уолтера, главы
департамента субмарин. Да-да, теперь я вижу, как легли карты.
Полковник приходит в себя. Допрос этого джентльмена прошу
предоставить мне.
Мы положили неподвижное тело на диван. Но вот наш пленник
привстал, огляделся -- лицо его выразило ужас. Он провел рукой
по лбу, словно не веря своим глазам.
-- Что это значит? --- проговорил он. -- Я пришел к
мистеру Оберштейну,
-- Все раскрыто, полковник Уолтер, -- сказал Холмс. -- Как
мог английский дворянин поступить подобным образом, это
решительно не укладывается в моем сознании. Но нам известно все
о вашей переписке и отношениях с Оберштейном. А также и об
обстоятельствах, связанных с убийством Кадогена Уэста. Однако
некоторые подробности мы сможем узнать только от вас. Советую
вам чистосердечным признанием хоть немного облегчить свою вину.
Полковник со стоном уронил голову на грудь и закрыл лицо
руками. Мы ждали, но он молчал.
-- Могу вас уверить, что основные факты для нас ясны, --
сказал Холмс. -- Мы знаем, что у вас были серьезные денежные
затруднения, что вы изготовили слепки с ключей, находившихся у
вашего брата, и вступили в переписку с Оберштейном, который
отвечал на ваши письма в разделе объявлений в "Дейли телеграф".
Мы знаем также, что в тот туманный вечер в понедельник вы
проникли в помещение, где стоял сейф, и Кадоген Уэст вас
выследил, -- очевидно, у него уже были основания подозревать
вас. Он был свидетелем похищения чертежей, но не решился
поднять тревогу, быть может, предполагая, что вы достаете
документы по поручению брата. Забыв про личные дела, Кадоген
Уэст, как истинный патриот, преследовал вас, скрытый туманом,
до самого этого дома. Тут он к вам подошел, и вы, полковник
Уолтер, к государственной измене прибавили еще одно, более
ужасное преступление -- убийство.
-- Нет! Нет! Клянусь Богом, я не убивал! -- закричал
несчастный пленник.
-- В таком случае, объясните, каким образом он погиб, что
произошло до того, как вы положили его труп на крышу вагона.
-- Я расскажу. Клянусь, я вам все расскажу. Все остальное
действительно было именно так, как вы сказали. Я признаюсь. На
мне висел долг -- я запутался, играя на бирже. Деньги нужны
были позарез. Оберштейн предложил мне пять тысяч. Я хотел
спастись от разорения. Но я не убивал, в этом я не повинен.
-- Что же в таком случае произошло?
-- Уэст меня подозревал и выследил -- все так, как вы
сказали. Я обнаружил его только у входа в дом. Туман был такой,
что в трех шагах ничего не было видно. Я постучал дважды, и
Оберштейн открыл мне дверь. Молодой человек ворвался в
квартиру, бросился к нам, стал требовать, чтобы мы ему
объяснили, зачем нам понадобились чертежи. Оберштейн всегда
имеет при себе свинцовый кистень -- он ударил им Кадогена Уэста
по голове. Удар оказался смертельным, Уэст умер через пять
минут. Он лежал на полу в холле, и мы совершенно растерялись,
не знали, что делать. И тут Оберштейну пришла в голову мысль
относительно поездов, которые останавливаются под окном на
черном ходу. Но сперва он просмотрел чертежи, отобрал три самых
важных и сказал, что возьмет их.
"Я не могу отдать чертежи, -- сказал я, -- если к утру их
не окажется на месте, в Вулидже поднимется страшный переполох".
"Нет, я должен их забрать, -- настаивал Оберштейн, -- они
настолько сложны, что я не успею до утра снять с них копии". "В
таком случае, я немедленно увезу чертежи обратно", -- сказал я.
Он немного подумал, потом ответил: "Три я оставлю у себя,
остальные семь засунем в карман этому молодому человеку. Когда
его обнаружат, похищение, конечно, припишут ему". Я не видел
другого выхода и согласился. С полчаса мы ждали, пока под окном
не остановился поезд. Туман скрывал нас, и мы без труда
опустили тело Уэста на крышу вагона. И это все, что произошло и
что мне известно.
-- А ваш брат?
-- Он не говорил ни слова, но однажды застал меня с
ключами, и я думаю, он меня стал подозревать. Я читал это в его
взгляде. Он не мог больше смотреть людям в глаза и...
Воцарилось молчание. Его нарушил Майкрофт Холмс.
-- Хотите в какой-то мере искупить свою вину? Чтобы
облегать совесть и, возможно, кару.
-- Чем могу я ее искупить?..
-- Где сейчас Оберштейн, куда он повез похищенные чертежи?
-- Не знаю.
-- Он не оставил адреса?
-- Сказал лишь, что письма, отправленные на его имя в
Париж, отель "Лувр", в конце концов дойдут до него.
-- Значит, для вас есть еще возможность исправить
содеянное, -- сказал Шерлок Холмс.
-- Я готов сделать все, что вы сочтете нужным. Мне этого
субъекта щадить нечего. Он причина моего падения и гибели.
-- Вот перо и бумага. Садитесь за стол -- будете писать
под мою диктовку. На конверте поставьте данный вам парижский
адрес. Так. Теперь пишите:
"Дорогой сэр!
Пишу Вам по поводу нашей сделки.
Вы, несомненно, заметили, что недостает одной существенной
детали. Я добыл необходимую копию. Это потребовало много лишних
хлопот и усилий, и я рассчитываю на дополнительное
вознаграждение в пятьсот фунтов. Почте доверять опасно. И я не
приму ничего, кроме золота или ассигнаций. Я мог бы приехать к
Вам за границу, но боюсь навлечь на себя подозрение, если
именно теперь выеду из Англии. Поэтому надеюсь встретиться с
Вами в курительной комнате отеля "Чаринг-Кросс" в субботу в
двенадцать часов дня. Повторяю, я согласен только на английские
ассигнации или золото".
-- Вот и отлично, -- сказал Холмс. -- Буду очень удивлен,
если он не отзовется на такое письмо.
И он отозвался! Но все дальнейшее относится уже к области
истории, к тем тайным ее анналам, которые часто оказываются
значительно интереснее официальной хроники. Оберштейн,
жаждавший завершить так блестяще начатую и самую крупную свою
аферу, попался в ловушку и был на пятнадцать лет надежно
упрятан за решетку английской тюрьмы. В его чемодане были
найдены бесценные чертежи Брюса-Партингтона, которые он уже
предлагал продать с аукциона во всех военно-морских центрах
Европы.
Полковник Уолтер умер в тюрьме к концу второго года
заключения. А что касается Холмса, он со свежими силами
принялся за свою монографию "Полифонические мотеты Лассуса";
впоследствии она была напечатана для узкого круга читателей, и
специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному
вопросу. Несколько недель спустя после описанных событий я
случайно узнал, что мой друг провел день в Виндзорском дворце и
вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой для
галстука. Когда я спросил, где он ее купил, Холмс ответил, что
это подарок одной очень любезной высокопоставленной особы,
которой ему посчастливилось оказать небольшую услугу. Он ничего
к этому не добавил, но, мне кажется, я угадал августейшее имя и
почти не сомневаюсь в том, что изумрудная булавка всегда будет
напоминать моему другу историю с похищенными чертежами
подводной лодки Брюса-Партингтона.
Перевод Н. Дехтеревой
Примечания
1 Строка из английской детской песенки. Перевод С.
Маршака.
2 Вошедший в поговорку отрывок из песни "Смерть Нельсона",
сочиненной и исполнявшейся знаменитым английским тенором Джоном
Брамом (1774 -- 1836).
Артур Конан-Дойль.
Этюд в багровых тонах
Повесть
* ЧАСТЬ I *
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
ГЛАВА I. МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив
звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел
специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий
я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский
стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до
него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном.
Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал
и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе
с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился
вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до
Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к
своим новым обязанностям.
Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же
не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен
в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении
при Майванде1. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость
и задела подключичную артерию. Вероятнее всего я попал бы в
руки беспощадных гази2, если бы не преданность и мужество моего
ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной
лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение
английских частей.
Измученный раной и ослабевший от длительных лишений, я
вместе с множеством других раненых страдальцев был отправлен
поездом в главный госпиталь в Пешавер. Там я стал постепенно
поправляться и уже настолько окреп, что мог передвигаться по
палате и даже выходить на веранду, чтобы немножко погреться на
солнце, как вдруг меня свалил брюшной тиф, бич наших индийских
колоний. Несколько месяцев меня считали почти безнадежным, а
вернувшись наконец к жизни, я еле держался на ногах от слабости
и истощения, и врачи решили, что меня необходимо немедля
отправить в Англию. Я отплыл на военном транспорте "Оронтес" и
месяц спустя сошел на пристань в Плимуте с непоправимо
подорванным здоровьем, зато с разрешением отечески-заботливого
правительства восстановить его в течение девяти месяцев.
В Англии у меня не было ни близких друзей, ни родни, и я
был свободен, как ветер, вернее, как человек, которому положено
жить на одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день. При таких
обстоятельствах я, естественно, стремился в Лондон, в этот
огромный мусорный ящик, куда неизбежно попадают бездельники и
лентяи со всей империи. В Лондоне я некоторое время жил в
гостинице на Стрэнде и влачил неуютное и бессмысленное
существование, тратя свои гроши гораздо более привольно, чем
следовало бы. Наконец мое финансовое положение стало настолько
угрожающим, что вскоре я понял: необходимо либо бежать из
столицы и прозябать где-нибудь в деревне, либо решительно
изменить образ жизни. Выбрав последнее, я для начала решил
покинуть гостиницу и найти себе какое-нибудь более
непритязательное и менее дорогостоящее жилье.
В тот день, когда я пришел к этому решению, в баре
Критерион кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел
молодого Стэмфорда, который когда-то работал у меня фельдшером
в лондонской больнице. Как приятно одинокому увидеть вдруг
знакомое лицо в необъятных дебрях Лондона! В прежние времена мы
со Стэмфордом никогда особенно не дружили, но сейчас я
приветствовал его почти с восторгом, да и он тоже, по-видимому,
был рад видеть меня. От избытка чувств я пригласил его
позавтракать со мной, и мы тотчас же взяли кэб и поехали в
Холборн.
-- Что вы с собой сделали, Уотсон? -- с нескрываемым
любопытством спросил он, когда кэб застучал колесами по людным
лондонским улицам. -- Вы высохли, как щепка, и пожелтели, как
лимон!
Я вкратце рассказал ему о своих злоключениях и едва успел
закончить рассказ, как мы доехали до места.
-- Эх, бедняга! -- посочувствовал он, узнав о моих бедах.
-- Ну, и что же вы поделываете теперь?
-- Ищу квартиру, -- ответил я. -- Стараюсь решить вопрос,
